1356 (ЛП) - Корнуэлл Бернард - Страница 39

- Это меч святого Петра. – с готовностью ответил Роланд, - Он поднял его в защиту Спасителя в Гефсиманском саду.

- Святое оружие. – вкрадчиво обронил зеленоглазый святоша.

- Святое, но проклятое, отче. Так говорят.

- Говорят. – согласился отец Маршан. – Ведь Христос не одобрил поступок Петра.

- «Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in virginam…», «…Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны…», - процитировал священник и запнулся, обратив внимание на то, что Роланд его не слушает, - В чём дело, сын мой?

- Подумал вот, отче… Попадёт меч к закоренелым грешникам, зло в нашем мире обретёт такую власть!

- Для того и создан Орден. – терпеливо объяснил отец Маршан, - Позаботиться о том, чтобы «Ла Малис» вернулась в руки церкви.

- Я к чему, отче… - воодушевлённо продолжал Роланд, - Проклятье можно снять!

- Снять? – живо заинтересовался отец Маршан.

- Да, будто бы. Надо лишь отвезти меч в Иеручалим и освятить в Храме Гроба Господня. Проклятие будет снято, и меч станет орудием Божьим.

Да, с замиранием сердца думал Роланд, ни один меч, ни Дюрандаль Роланда, ни Жуайез Карла Великого, ни Экскалибур Артура, тогда не сравнятся с «Ла Малис». Священнейшее оружие на свете. Только бы проклятие снять.

Отец Маршан, собиравшийся съязвить, мол, путешествие в Иерусалим по нынешним временам – подвиг не меньший, нежели поиск «Ла Малис», различил благоговение в голосе Роланда и осёкся. Благосклонно кивнул:

- Значит, в список предстоящих Ордену деяний добавилось ещё одно, сын мой.

Роланда исповедали, отпустили грехи, и душа его трепетала от восторга. Его принимали в Орден Рыбака! Горели свечи. За ним, склонившим колена у алтаря, стояли его новые товарищи, в числе которых Роланд с радостью обнаружил Робби Дугласа. Второй шотландец, Скалли, вызывал у де Веррека противоречивые чувства. С одной стороны, воин с косточками в волосах удостоился посвящения в рыцари Рыбака, следовательно, обладал рядом неоспоримых достоинств. С другой стороны, шотландец ругался, как сапожник, вонял и больше походил на зверя, чем на человека.

- Он – простая душа. – так сказал Роланду отец Маршан, - Но Господь смог человека создать из простой глины.

«Простая душа» Скалли чесал ногу, бурча что-то о впустую теряемом времени. Другие рыцари хранили молчание, пока отец Маршан сыпал звучными латинскими фразами. Он благословил меч Роланда, возложил на темя рыцаря-девственника длани и повесил ему на шею вышитый ключами святого Петра кушак. Обряд был долгим, свечи догорали одна за другой, как в Страстную пятницу. Потухла последняя свеча, и часовню освещали только луч лунного света, падавший сквозь одинокое стрельчатое окно и лампадка перед серебряным распятием, на которое с обожанием взирал Роланд. Рыцарь-девственник нашёл своё Деяние, подвиг, достойный его чистоты, и Роланд верил, что непременно отыщет «Ла Малис».

И тогда закричала Женевьева. И закричала опять.

Кин с отцом Ливонном подъехали со стороны подъёмного моста. Кин окликнул часового на стене. Тот мельком взглянул на парламентёров и продолжил мерить шагами парапет.

- Эй, ты слышал меня? – проорал Кин, - Передай своему господину, что у нас его женщина. Он же хочет её вернуть, а?

Подождав и не получив ответа, Кин возмутился:

- Иисусе, парень, ты меня слышишь? У нас графиня твоя!

Часовой снова выглянул в щель меж зубцов и снова спрятался.

- Ты, что, глухонемой?

- Сын мой! – подключился отец Ливонн, - Я – священник! Мне нужно побеседовать с твоим господином!

Без толку. Лунный свет заливал замок и серебристо дробился на колеблемой ветром поверхности воды во рву. Кроме часового никого на стенах замка видно не было. Кин чувствовал себя неуютно. Он знал, что Томас и его люди присматривали за парламентёрами из-за деревьев, а кто сейчас взирал на двух всадников около рва из бойниц замка? И хорошо, если просто взирал, а не взводил арбалет. Овчарки, поскуливая, вились вокруг лошади Кина.

- Эй! – надрывался Кин, - Меня слышит хоть кто-нибудь?

Флаг над крепостным донжоном трепыхнулся и опал. Где-то заухала сова, обе собаки насторожились, нюхая воздух. Элоиза тихо зарычала.

- Тише, девочка. – успокаивающе проворковал ей Кин, - Потерпи. Завтра пойдём зайца затравим, а то и оленя.

- Англичанин! – раздался голос со стены.

- Сам ты англичанин! – окрысился Кин.

- Утром приезжай! С первым светом!

- Мне надо поговорить с твоим господином! – закричал отец Ливонн.

- Ты – поп?

- Да!

- Вот ответ лично тебе, отче!

Тренькнула спущенная тетива арбалета, и в десятке шагов от парламентёров в грунт воткнулся болт.

- Похоже, нам, правда, придётся ждать утра, святой отец. – сделал вывод Кин, поворачивая лошадь.

До утра, так до утра.

Граф Лабрюиллад ужинал. Ему подали оленину, жареного гуся, окорок и любимое кушанье – блюдо откормленных на просе пичужек-овсянок. Его повар умел готовить их правильно: топя птичек в вине и быстро поджаривая на открытом огне. Граф поднёс тушку к носу. Ноздри задрожали, втягивая исходящий от птахи аппетитный дух. Голова поплыла, и граф вгрызся в нежное мясо. Жёлтый жир потёк по всем подбородкам Лабрюиллада. Кроме овсянок, повар графа запёк трёх вальдшнепов, вымочив их в соусе из вина и мёда.

Поесть граф любил. Его неприятно задело то, что гости: тощий отец Маршан, сэр Робби Дуглас и придурковатый девственник де Веррек, проявили возмутительное неуважение, занимаясь чепухой вместо того, чтобы разделить с хозяином замка трапезу. Ждать их он не собирался. Иглоклювые вальдшнепы остынут, да и овсянки хороши, пока горячие.

- Де Веррек отлично справился, да? – поинтересовался граф, отрываясь от овсянок.

- Да, Ваше Сиятельство. – ответил управляющий.

- Парнишка привёз жену Ле Батара! Роланд, хоть и дурень, но не бесполезный. – граф хихикнул, - Давай-ка взглянем на неё!

- Сейчас, Ваше Сиятельство?

- Развлечение всяко получше, чем вой этого пса! – граф ткнул полуобглоданным скелетиком в бренчащего на арфе менестреля.

Тот исполнял балладу собственного сочинения прославляющую подвиги Лабрюиллада (также сочинённые трубадуром).

- Наутро всё готово? – спросил, обсасывая костяк птички, граф.

Управляющий, дёрнувшийся было привести Женевьеву, остановился:

- Что подразумевает Ваше Сиятельство под «всё»?

- Оружие, броня, жратва… Чресла Господни, кто из нас двоих управляющий, я или ты?

- Всё готово, Ваше Сиятельство.

Лабрюиллад неопределённо хрюкнул. Герцог Бери призвал его на службу. Надо было ехать в Бурж. Герцог, тоже мне, скривился Лабрюиллад. Сопляк. Граф хотел бы, как и прошлые два раза, игнорировать вызов, а потом отговориться тем, что не получил его, но сопляк был не просто сопляком, а сопляком, в чьих жилах текла кровь короля, к тому же в тексте арьер-бана имелось деликатный намёк на то, что троекратный отказ от исполнения вассального долга может повлечь за собой конфискацию земель. Оканчивалось послание так: «…Мы уверены, что Вам подобные санкции не грозят никоим образом, ибо Вы известны крайней щепетильностью в исполнении взятых на себя обязательств, а посему мы с нетерпением ожидаем в Бурже Вас в сопровождении Ваших латников и мастеров стрельбы из арбалета…»

- «Мастеров стрельбы из арбалета»! – фыркнул граф, - Почему не написать просто «арбалетчиков»? Или «стрелков»?

- Что, Ваше Сиятельство?

- Да герцог, остолоп ты этакий. Он же мальчишка ещё! Сколько ему? Шестнадцать, пятнадцать? Младенец мокроносый. «Мастера стрельбы из арбалета», Боже всеблагий!

В Бурж граф намеревался привести с собой сорок семь «мастеров стрельбы из арбалета» и шестьдесят семь латников; больше, чем он брал с собой в поход против Виллона. Лабрюиллад, которому не улыбалось бить зад в седле, рисковать драгоценной жизнью, ночевать чёрт знает где и есть чёрт знает что на службе мокроносого герцога, почти решился послать вместо себя в Бурж одного из капитанов, оставшись в безопасности и уюте родного замка под защитой двух десятков арбалетчиков и шестнадцати латников, но мало ли как истолкуют в Бурже отсутствие графа… Вотчину же терять Лабрюилладу не хотелось. Он представил завтрашнюю поездку, последующий поход, тяжело вздохнул и, заметив, что управляющий всё ещё ждёт дальнейших распоряжений, вызверился на него: