Возвращение - Паолини Кристофер - Страница 76

Опасаясь надоесть Оромису бесконечными вопросами, Эрагон решил сосредоточиться на еде. Эльф, впрочем, догадался обо всем по его лицу и сказал:

— Ты напоминаешь мне Брома в ту пору, когда я выбрал его себе в ученики. Он, правда, был моложе тебя — лет десяти, не больше, — но отличался той же любознательностью. По-моему, в течение первого года я слышал от него лишь «как, что, где, когда» и чаще всего «почему». Так что не смущайся, спрашивай, если что-то не даёт тебе покоя.

— Но я так много хочу узнать! — прошептал Эрагон. — Кто такие эльфы? Откуда они пришли? Откуда был родом Бром? Что представлял из себя Морзан? Да, и правда: как, что, когда, почему… А ещё мне хотелось бы знать все о Врёнгарде и Всадниках. Может быть, тогда и мой собственный путь стал бы для меня яснее.

За столом воцарилось молчание. Оромис методично общипывал веточку чёрной смородины, аккуратно отправляя в рот одну сочную ягоду за другой. Когда исчезла последняя ягодка, он потёр руки — «отполировал ладони», как любил говорить Гэрроу, — и сказал:

— Ну, о себе я могу рассказать тебе вот что: я родился несколько веков назад в эльфийском городе Лютхивира, что на берегу озера Тюдостен. В возрасте двадцати лет, как и всех наших детей, меня представили драконьим яйцам, которые, согласно договорённости с Всадниками, хранились у нас, и ради меня из яйца проклюнулся Глаэдр. Я прошёл ту же подготовку, что и все прочие Всадники, а потом более ста лет странствовал с ними по свету, исполняя волю Враиля. В конце концов пришёл тот день, когда мне и моим сверстникам настала пора удалиться на покой и передавать накопленный опыт последующим поколениям. Мы осели в Илирии и стали учить новых Всадников — у каждого было не более двух учеников одновременно. А потом нас уничтожил Гальбаторикс.

— А Бром?

— Родители Брома были художниками, они иллюстрировали старинные рукописи. Родом они из Куасты. Его мать звали Нельда, а отца Холкомб. Куаста ведь настолько отделена от остальной Алагейзии горами Спайна, что там сохранилось немало весьма необычных, даже странных традиций, обычаев и предрассудков. Бром, прибыв в Илирию, ещё довольно долго, например, три раза стучал по дверной раме, прежде чем войти в комнату или выйти из неё. Но другие ученики поддразнивали его из-за этой привычки, и он оставил её, а вместе с нею и ещё некоторые.

Морзан стал моим учеником несколько раньше Брома. Он же стал и самой большой моей неудачей. А Бром сделал из него для себя настоящего идола. Он не отходил от Морзана ни на шаг, никогда ему не противоречил и никогда не верил, что может хоть в чем-то его превзойти. Морзан же — признаюсь со стыдом, ибо вполне в моих силах было остановить это, — прекрасно все видел и вовсю пользовался преданностью Брома. Его гордость и жестокость не знали предела, и я решил их с Бромом разлучить. Но не успел: Морзан уже переметнулся на сторону Гальбаторикса и помог ему украсть только что проклюнувшегося детёныша дракона Шрюкна, чтобы заменить им того, которого Гальбаторикс потерял. Для этого Морзану пришлось убить того Всадника, которого выбрал сам Шрюкн. А потом Морзан и Гальбаторикс вместе сбежали, и приговор нашей судьбы был подписан.

Ты не можешь себе представить, какое впечатление предательство Морзана произвело на Брома. Для этого нужно понимать всю глубину любви, которую Бром питал к этому негодяю. И когда Гальбаторикс вновь объявился, и Проклятые убили дракона Брома, Бром весь свой гнев и всю свою боль обрушил на того, кого считал виновным в крушении его мира — на Морзана.

Оромис помолчал, сурово сдвинув брови, затем спросил:

— А ты знаешь, почему утрата Всадником своего дракона или, наоборот, утрата драконом Всадника обычно приводит к смерти того, кто остался в живых?

— Я легко могу это себе представить, — честно признался Эрагон и поёжился при одной мысли об этом.

— Уже сама по себе такая утрата поистине невыносима — хотя она и не всегда служит причиной смерти; самый большой ущерб наносит ощущение того, что умерла часть твоей души, твоего «я». Когда это случилось с Бромом, он, по-моему, на какое-то время утратил разум. После того как я попал в плен и бежал, я привёл его в Эллесмеру, дабы спасти его душу и дать ему хотя бы временное безопасное пристанище, но он не пожелал здесь оставаться. Он отправился вместе с нашей армией на равнины Илирии, где впоследствии погиб наш король Эвандар.

Вокруг тогда царил полный хаос. Гальбаторикс был занят укреплением собственной власти, гномы отступили, на юго-западе шли сплошные бои — там люди подняли мятеж и сражались за создание государства Сурда. Ну, а мы, эльфы, только что потеряли своего короля. Ведомый жаждой мести, Бром воспользовался всеобщей неразберихой в своих целях. Он собрал вместе тех, кто был сослан, освободил кое-кого из темниц и создал первые отряды варденов. Несколько лет он руководил ими, затем передал свой пост другому, мечтая довести до конца задуманное: уничтожить Морзана. И ему это удалось: он лично убил троих Проклятых, включая Морзана, и считался виновным в смерти ещё пятерых. Брому в жизни выпало мало счастья, но он был хорошим Всадником и хорошим человеком, и я горжусь тем, что знал его.

— Я никогда не слышал, чтобы его имя упоминали в связи с гибелью Проклятых, — заметил Эрагон.

— Гальбаторикс не хотел предавать огласке имя того, кто оказался способен победить его «непобедимых» слуг. Ведь все считают его неуязвимым, хотя на самом деле это далеко не так.

Так Эрагону в очередной раз пришлось пересматривать своё отношение к Брому. Сперва он считал его простым деревенским сказителем, который во время их странствий вдруг превратился в воина, владеющего к тому же магическим искусством. Перед смертью Бром открыл своё истинное лицо — оказался Всадником. А теперь выясняется, что он, собственно, и создал варденов, был их вождём и сам убил немало Проклятых, в том числе и Морзана. «Неужели все это один и тот же человек?» — думал Эрагон. Иногда ему казалось, что совсем и не знал Брома, и было безумно жаль, что им так и не удалось хоть раз как следует поговорить обо всем.

— Да, он был хорошим человеком, — сказал он.

Посмотрев в одно из округлых окон, выходивших на край утёса и на залитую солнцем поляну, Эрагон увидел Сапфиру и с интересом заметил, как необычно она ведёт себя с Глаэдром: она казалась одновременно застенчивой и игривой; то изящно поворачивалась и начинала что-то рассматривать на поляне, то, шелестя крыльями, потихоньку подбиралась к большому дракону, покачивая головой и виляя хвостом, словно охотилась на оленя. Она напоминала Эрагону котёнка, который пытается заигрывать со старым котом. Впрочем, Глаэдр оставался равнодушен ко всем её заигрываниям.

«Сапфира, — окликнул её мысленно Эрагон. Она не ответила, хотя явно его слышала. — Сапфира, ответь мне!»

«Ну что?»

«Я понимаю, ты возбуждена знакомством, но все же перестань, пожалуйста, вести себя, как полная дура!»

«Ты и сам не раз вёл себя, как полный дурак!» — не осталась в долгу дракониха.

Эрагон остолбенел. Такое частенько можно услышать, когда ссорятся люди, но он никогда не думал, что дракон может ответить так сварливо. Наконец он пробормотал:

«При чем тут я? От этих слов твоё поведение лучше уж точно не станет!»

Сапфира что-то проворчала и закрыла от него свои мысли, хотя он по-прежнему чувствовал ту тонкую нить, что неразрывно связывала их души.

Эрагон вздохнул и вдруг заметил, что серые глаза Оромиса смотрят на него тяжело и пристально. Нет сомнений, старый эльф понял все, что они с Сапфи-рой сказали друг другу. Эрагон заставил себя непринуждённо улыбнуться и, махнув рукой в сторону Сапфиры, сказал:

— Я никогда не могу предугадать, что она собирается сделать! Чем больше я узнаю о ней, тем сильнее осознаю, сколь мы различны.

И Оромис весьма разумно заметил:

— Те, кого мы любим больше всего, часто оказываются куда более чужими нам, чем все прочие. — Эльф помолчал и прибавил: — Она, как и ты, ещё очень молода. Нам с Глаэдром потребовался не один десяток лет, чтобы научиться как следует понимать друг друга. Связь Всадника с его драконом подобна любым взаимоотношениям двух существ — а это постоянный труд. Ты доверяешь ей?