В океане - Панов Николай Николаевич - Страница 2

Пожалуй, сам по себе и не стал бы мечтать о расставании с флотом. Разве меньше Калядина любил он море, корабль? Во здесь замешивалось особое деликатное дело. Нет, нужно, нужно уговорить друга.

Смотри, Миша, подашь докладную — обратно ее не возьмешь, — сказал он тогда в кубрике. — Выбор судьбы. Легко на это смотреть нельзя.

А кто легко смотрит? — Калядин старательно выводил очередное слово рапорта. — Я к делу политически подхожу. Могучий океанский флот нам нужен? Факт! Кадры нужны? — Калядин любил говорить немного по-книжному, и. выходило у него очень убедительно,

Кадры сейчас в мирном строительстве нужнее, — запальчиво сказал Жуков. — На производстве, в колхозах нас ждут. Ведь вместе хотели мы с тобой… Дружбу не ломать нашу…

— А вот и не ломай. Останемся на корабле, чудесное дело. Хорошо тебе на корабле? Хорошо! Дело свое любишь? Любишь! А ты еще гребец замечательный, под парусами мастер пройтись. Морской талант. А на сушу уходить хочешь!

Коренастый, крепко сбитый, Калядин говорил так просто и рассудительно, что действительно подумалось — не подберешь возражений…

Жуков задумчиво вынул расческу, стал приглаживать чуть курчавые волосы, — собирался с мыслями для ответа.

— У меня, Миша, особая есть причина…

— Эту твою причину я насквозь вижу, — с обидной категоричностью отрубил Калядин. — У нее нахальные глаза и родинка на левой щеке. Уж если заговорили о ней, прямо скажу — не для матроса она… У нее на уме офицеры… Один имеет интерес — мужа посолиднее затралить.

— Нет, ты о ней так не говори, — раздельно произнес Жуков. — Оскорблять ее не имеешь права.

Он стоял, положив руку на койку, — рослый, худощавый, с развернутой ладной грудью. От негодования сильней заблестели полные мягкого черного блеска глаза. «Такого и вправду каждая полюбить может», — подумал Калядин, мельком взглянув на друга.

Ты, Леонид, не обижайся… Брось… Может, и ее такая она. Только, если точно тебя любит — сделает по-твоему.

Нет, я ей обещал, — твердо сказал Жуков. — Да и нехорошо ей здесь… на такой работе. Уж все обговорили. Как поедем в Медынск, где поселимся…

— Ну так поезжайте… А лучше вот что, — Калядин поднял от бумаги свои честные, хорошие глаза. — Скажи ей прямо и твердо, что передумал ты, новое решение принял. Из ресторана она может уйти, учиться поехать… Ей полезно кругозор свой раздвинуть.

— И заикаться об этом не буду, — хмуро отрезал Жуков. — Обещал, — значит, точка.

Как объяснить другу, что не способен оказать этого Клаве, что из-за этого может сломаться все! При каждой встрече Клава становится все требовательнее и нервнее — все разговоры сводит к одному — когда демобилизация, когда они уедут отсюда?

Совсем недавно на танцах вдруг залилась слезами: «Не могу я больше терпеть, Леня». В другой раз, сидя на скамеечке в парке, крепко взяла за руки, всматривалась в глаза: «Любишь, вправду любишь, Леня? Сделаешь, что попрошу?» Но не попросила ничего, перевела разговор на другое…

А то вдруг меняется совершенно, косится дерзкими, словно опустевшими глазами. Не раз назначала свидание и не приходила — заставляла зря ожидать себя на каком-нибудь перекрестке или в сырой аллее парка…

— Люди говорят — ты мне не пара! — сказала както особенно отчужденно и зло. А потом снова менялась, смеялась, заглядывала в глаза своими непонятными, ждущими чего-то глазами.

А тут еще — после того спора в кубрике — пошел раздор с лучшим другом. У, этот Калядин! Сам виноват, опорочил ни за что ни про что Клаву и надулся, точно обидели его самого…

«Нет, брат, я тоже с характером, командовать собой никому не позволю… А девчонке, Шубиной, позволяешь командовать собой?» — тут же упрекнул себя Леонид, словно от имени друга… И от этого расстроился еще больше.

А нынче, перед походом, стряслось новое дело. Пришел приказ о списании его, старшего матроса Жукова, с корабля в состав экспедиции особого назначения.

Узнав об этом, растерянный, он пришел к заместителю командира по политчасти. Почему его списывают с «Ревущего»? Надеялся дослужить свой срок на родном корабле…

— И может быть, из-за этого, — немного замялся Жуков, — задержится увольнение в бессрочный?

Но заместитель командира корабля по политической части сразу разъяснил все. Его списывают в состав экспедиции как опытного сигнальщика, выдержанного, проверенного комсомольца. Демобилизован он будет в срок.

— И не все ли равно вам, — сказал замполит, помолчав, с каким-то особым, как показалось Жукову, укоризненным выражением, взглянув на старшего матроса, — на каком корабле и на каком море смените военную форму на гражданское платье, если твердо решили уйти с флота?

Да, разумеется, это ему все равно. Только бы не было задержки… И может быть, даже лучше закончить службу дальним интересным плаванием, в которое, как дал понять замполит, он должен пойти… И проще решается вопрос об увольнении в бессрочный — много легче будет уходить из другого кубрика, с другого фронта… Но снова он стал думать о Клаве.

С каждым часом чувство грусти и неустроенности сильнее охватывало его. И Калядин, будто угадав его мысли, заговорил перед началом вахты прежним приятельским тоном:

— Матросский телеграф говорит — в интересную экспедицию идете.

— Интересная-то интересная…

«Ревущий» все-таки покидать жалко?

А думаешь, не жалко? Просолился, просмолился на нем насквозь.

Все равно ведь от нас уходить решил. Так какая разница? — Глаза Калядина потемнели, вызывающе прозвучал голос.

— Все равно — ясное дело! — с таким же вызовом ответил Жуков.

И вот теперь, на вахте, горько вспоминать все это. И старый друг старшина работает рядом словно чужой. Вот уложил флаги в ячейки сигнального ящика, сердито покосившись из-под припухших от ветра век.

Жуков поднес к глазам свисавший с шеи на ремешке бинокль. Балтика родная! Ровно колышутся бесконечные волны, лиловато синея, отливая радугой по краям… Хорошо повоевали, разгромили врага, пора на сушу…

Он слышал, как за его спиной командир корабля негромко что-то сказал вахтенному офицеру.

— Старший матрос Жуков, почему не доложили о парусе в вашем секторе наблюдения? — торопливо спросил вахтенный офицер.