Мальчик со шпагой.Звездный час Сережи Каховского (журнальная версия) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 31

Эх ты!» Но потом, когда он Стасика увидел, в нем колыхнулось озлобление: «Веселится, будто ничего не случилось. Предатель…»

Стасик и правда веселился. Вместе с одноклассниками играл в чехарду.

Заметив Сережу, Стасик сник.

— Иди сюда, — велел Сережа.

Они отошли в угол. Сережа прислонился к стенке и с минуту молча смотрел па Стасика. Тот шмыгал носом, глядел в сторону и моргал.

Сережа сдержанно спросил:

— Зачем отдал Кисе нож?

Стасик заморгал сильнее, и глаза у него набухли.

— Нет, это ты брось! — жестко сказал Сережа. — Знаем мы эти трюки: чуть чего — и сразу слезы путать! Зачем отдал нож?

Стасик проглотил слезы и хотел опустить голову. Сережа уперся пальцем ему в лоб и не дал.

— Ну?

Стасик отвернулся и стал смотреть в окно. Шепотом, но с незнакомой нагловатой ноткой он сказал:

— А чё?

Мгновенная злость как бы встряхнула Сережу, и он пальцами хлестнул малыша по щеке.

Щека была мягкая и теплая.

Голова у Стасика мотнулась в сторону и поникла, как на стебельке. Сережа увидел тонкую шею с отросшей косичкой светлых волос. В тот же миг волна отчаянного отвращения к себе хлынула на него и смыла все: злость обиду, мысли о Стаськиной подлости. И одна только мысль сразу и четко застучала в нем: «Чем же я лучше его отца? Чем?»

У Стасика закапали уже непритворные слезы.

С тихим отчаянием Сережа сказал:

— Перестань. Мне в тысячу раз хуже, чем тебе!

На них уже оглядывались.

Стасик стал послушно вытирать щеки ладонями. Ладони были грязные, и на щеках оставались разводы.

— Опять разукрасился. Пошли умываться, морщась, проговорил Сережа. Взял его за руку и повел в туалет.

Он говорил и вел себя со Стасиком, как обычно. Однако делал все почти машинально. Не был он сейчас прежним Сережей Каховским, который честен перед всеми и перед собой. «Чем я лучше его отца?»

Если бы Стаська обиделся на пощечину, крикнул бы что-то грубое, убежал бы, тогда другое дело. Было бы легче. Но у него лишь голова мотнулась (a щека была мягкая и теп лая), и он стоял и думал, наверно, только об одном: ударят еще или не ударят?

«Чем же я лучше папаши Грачева?»

Стасик умылся, и Сережа дал ему свои платок, запыленный на сгибах от долгого и бесполезного лежания в кармане.

— Вытрись.

Стасик вытер лицо, руки и замер в ожидании.

Скверно было Сереже, и ни о чем говорить не хотелось. Но один вопрос он все-таки задал Стаське. Потому что необходимо было понять до конца.

— Слушай, мне от тебя ничего не надо, — оказал он почти жалобно. — Скажи только одно: зачем ты отдал Кисе нож? Я тебя очень прошу.

Сережа грудью лег на перила. Ветер обжигал щеки и голые костяшки пальцев.

Стасик переступил с ноги на ногу, мельком глянул Сереже в лицо, отвернулся и прошептал:

— Чтобы он не бил.

— Тебя?

— Ну…

— Разве он бил?

— Нет. Он только обещался, если двадцать копеек не принесу.

— Ты принес?

— У меня нету.

— А если бы были?

Стасик вздохнул.

— Иди к себе, — велел Сережа.

Потом он пришел в свой класс, незаметно взял портфель, объяснил Павлику Великанову, что у него зверски разболелась голова. Пусть скажет Татьяне Михайловне. Павлик посочувствовал. Еще бы! Столько волнений вытерпел человек!

Сережа спустился в гардероб и наврал тете Лиде, что его отпустили с уроков. Получил пальто и выскочил на улицу.

Домой он не пошел. Тошно было идти домой. Он побрел к реке. В газонах лежала скованная ноябрьским морозом земля, и среди застывших комьев белела снеговая пыль. Ветер шуршал по асфальту сухими тополиными листьями. Они были уже не рыжие, а серые.

Готовальня не влезла в набитый портфель, и Сережа нес ее в правой руке. Готовальня была шероховатая и холодная, но Сережа продолжал ощущать пальцами тепло и мягкость Стаськиной щеки. И от этого ощущения было даже хуже, чем от мысли, что он ударил маленького и слабого — того, кто и не думал о защите.

Сережа вышел на старый деревянный мост недалеко от пристани. Река застыла. Лед вспыхивал, когда из бегущих облаков проглядывало низкое солнце. У дебаркадеров стояли впаянные в ледяную броню буксиры, катера и сухогруз «Тобольск».

Сережа грудью лег на перила. Ветер обжигал щеки и голые костяшки пальцев. Сережа взял портфель и готовальню под мышки, а руки сунул в карманы. Готовальня выскользнула и упала.

«Награда… — горько подумал Сережа. — За что? За Стаську?» Он совсем уже собрался ударом ноги сбросить ее на лед: пусть она пропадет пропадом, эта награда! Но удержался. Слишком уж девчоночьим был бы этот поступок.

Двое мужчин прошли у Сережи за спиной, и один сказал:

— Сковало накрепко. А ледокола-то нет. Будем от пристани до завода лед взрывать. Грому наделаем на весь город…

Сережа продрог. Поднял готовальню и побрел домой.

Отец был уже дома. Тетя Галя ушла в детский сад за Маринкой. Нок вышел к двери, замахал хвостом и взвалил передние лапы Сереже на плечи. Сережа щелкнул его по носу.

— Отвяжись!

Отец сразу увидел готовальню.

— Откуда это?

— От милиции, — невесело сказал Сережа. — На линейке дали. Под бурные аплодисменты.

— Ну? Поздравляю!

— Спасибо, — ответил Сережа совсем похоронным тоном.

Отец пригляделся к нему.

— По-моему, ты собрался реветь. Да?

— Нет. Не собрался. Но хочется… Папа! Это ведь Стаська, оказывается, нож подобрал. А потом он его Кисе отдал.

— Да ты что? Серьезно?

— Мне капитан сказал. Георгий Матвеевич. Отец обнял себя за плечи, покачался с носков ка пятки. Долго смотрел куда-то поверх Сережи. Будто задачу решал. Потом спросил:

— Зачем же он так?

— Говорит, чтобы Кису задобрить. Чтобы он не бил его.

— А-а… — протянул отец словно с облегчением.

— Папа… Я его ударил.

Он ожидал самого худшего. Думал, что у отца сделается чужое лицо, и тот скажет коротко и холодно: «Вот это подвиг. Ты действительно герой». Но отец выжидательно смотрел и молчал.

— Я сам не знаю, как это вышло, — пробормотал Сережа. — Просто сорвалось что-то.

Взгляд у отца был не сердитый, даже сочувствующий. Но он продолжал молчать.

— Я его только чуть-чуть… пальцами, — тихо сказал Сережа.

— По-моему, чем больше ты оправдываешься, тем тебе противнее, — заметил отец. — Так?

— Так…

— Ну, тогда помолчи.

Сережа потупился и сел на табурет у двери.

— Скверное дело, конечно, — сказал отец. — Плохо не только то, что ты ударил. Капитан тебе всю эту историю рассказал, потому что видел в тебе Стаськиного заступника. Несмотря ни на что. А ты вон как…

— «Заступника»! — горько сказал Сережа. — За него заступаешься, а он с Кисой чуть не целуется… Ну сейчас-то почему он этого Кисы боится? Он же видел, как тому попало!

— Видел. Hy и что? А он, может, думает вот как: «Сегодня Кисе попало, а завтра Киса на мне отыграется». И в самом деле: Сережа Каховский не будет Стасика все время за руку водить, а страшный, коварный Киса всегда рядом. Не посадят же его за драку на улице в тюрьму. Зачем Стасику рисковать?.. Понимаешь, Сергей, этот малыш больше всего на свете боится боли. Он уже привык сгибаться перед каждым, кто может ударить. Тебе этого, наверно, не понять. Ты не представляешь, что значит бояться каждый день. А он идет домой — боится ремня, идет в школу — боится двойки и замечаний в дневнике, потому что потом дома снова расправа будет. Сунется на улицу, а там всякие Кисы и Гусыни. И так все время. У него страх — главный руководитель в жизни…

— Да я это все знаю, — перебил Сережа.

— А если знаешь, о чем тогда говорить?

— Я не знаю, что теперь делать.

— Что делать? Да и я не знаю, по правде говоря. Легче всех Стасику. Он и забыл уж, наверно, как ты его смазал. Для него одной оплеухой больше, одной меньше — не все ли равно? Он их столько получал!..