Мальчик со шпагой.Звездный час Сережи Каховского (журнальная версия) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 28

человек исключили… Ты рассказываешь, а я все время чувствую: какая-то мысль тебя грызет.

— Какая?

— А такая: «Что я сам-то делал бы на их месте? Не струсил бы?» Так?

— Так… — признался Сережа.

— Ну вот. А теперь ты по крайней мере знаешь: не струсил. В общем, это был твой звездный час.

— Что было?

— Звездный час. У каждого человека бывают в жизни звездные часы. Это когда у него большая победа, или большая радость, или успех в трудном деле. В общем, торжество.

— А-а… — оказал Сережа.

Торжества он не чувствовал. Победа — это, конечно. Гордость. Но не торжество. И радости особой не было. И не очень-то хотелось вспоминать, как Гусыня сидел на корточках, держась за разбитое лицо. И как бледно улыбался Гаврик, (взмахивая поднятыми руками… Лучше бы совсем не было на свете этих Кис, Гусынь, Гавриков. Ну, что они за люди? Что им надо на свете? Почему они мешают жить другим? Ну, что они, из племени людоедов или с другой планеты? Живут вместе со всеми. И когда кино про войну смотрят, не за фашистов же они болеют!

Но спорить с отцом Сережа не стал.

— А у тебя были звездные часы?

— Конечно, были, — без улыбки сказал папа. — Когда мы добились, чтобы район Черного озера объявили заповедником. Не представляешь, какой был бой, четыре раза пришлось нам с дядей Володей в Москву вылетать… А еще, когда взял первый приз за стрельбу на круглом стенде. Это в шестьдесят четвертом году… А еще… когда твоя мама согласилась выйти за меня замуж.

Они помолчали.

— Па… — сказал Сережа. — А Кузнечик влюбился в Наташку.

— Надо же… Ну, ты смотри, над этим не смейся.

— Разве я смеюсь? Я сегодня к нему сбегаю, ладно?

Генка сидел с ногами в кресле, в обнимку с гитарой. Он опять был как настоящий кузнечик. Большой кузнечик с обмотанным горлом.

Ух, как он обрадовался! Вскочил, сунул ноги в тапочки, завернулся в длинный мохнатый халат и зашлепал к Сереже.

А подойдя вплотную, тихо cказал:

— Я все знаю.

— Откуда?

— Наташа утром приходила.

— Все девчонки одинаковы, — ворчливо заметил Сережа. — Язык на привязи не держат.

Но в глубине души он был рад, что не надо рассказывать опять эту историю.

— Ты не обижайся на нее, — попросил Кузнечик. — Она, знаешь, как за тебя волнуется.

— Теперь-то уж чего волноваться?

— А все равно… И еще она за Стаську беспокоится. Он какой-то пришибленный.

— Перепугался. Я и то чуть не помер, когда этот тип с финкой появился.

Генка поежился.

— Я бы точно помер.

— Ты? Вот уж чушь-то, — искренне сказал Сережа.

Генка сипло, словно вспомнив, что у него ангина, произнес:

— Если бы чушь… Это ведь не на гитаре тренькать.

— Да перестань ты! — прикрикнул Сережа. — На гитаре… Тот парень в Чили, Виктор Хара, тоже был с гитарой, а не с автоматом. А эти сволочи ему руки отрубили и голову размозжили прикладами. Сам, наверно, слышал…

— Сравнил… — вздохнул Кузнечик. Поддернул подол халата и опять полез в кресло.

— Ну и сутана у тебя, — сказал Сережа. — Как у кардинала Ришелье.

— Это Сашин халат, боксерский.

Саша, Генкин брат, был неуловимой личностью. Он окончил физико-математический факультет и работал в какой-то «очень интересной» лаборатории. Сережа видел его лишь один раз, мельком, потому что дома Саша только ночевал. Да и то не всегда. Кроме того, он часто уезжал — то в Новосибирск, в Академгородок, то в Москву. Но все дома у Генки было связано с братом Сашей: книги на самодельных стеллажах, боксерские перчатки на гвозде, индейская маска, привезенная из Чили, морские карты на стенах. На картах были налеплены почтовые марки с кораблями всех времен и стран. Это так необыкновенно Саша и Генка собирали коллекцию.

Раньше карт было четыре. А сейчас осталось три. На месте четвертой — английской карты с изображением порта Александрии — темнел пустой квадрат.

— Куда Александрию девали? — поинтересовался Сережа.

— Митьке отдали. Он вчера пришел и как прилип к этим картам, так больше ни на что другое не смотрел. Поразговаривает-поразговаривает, а потом опять к ним… Вот так. Он, конечно, сперва отказывался изо всех сил…

— Там ведь кубинская серия с парусниками была, — вспомнил Сережа.

— Была… Митька два апельсина притащил. Хочешь?

— Лопай сам. Ты больной.

— Никакой я не больной! Это врач выдумывает! Все равно завтра в клуб пойду!

Сережа внимательно поглядел на него и понял: в самом деле пойдет. А может, это и лучше. А то от одиночества можно заболеть.

— Слушай, Кузнечик, — ласково сказал он. — Я тебя очень прошу: не рассказывай завтра об этом деле в клубе. Хорошо?

— Ну… хорошо, — слегка растерянно отозвался Генка. — Только зря ты так. Это уж не скромность, а черт знает что.

— А я не из-за скромности. Просто хочется, чтобы завтра все было, как всегда. А то качнутся разговоры, расспросы… Если тридцать девять человек начнут расспрашивать, тут хоть кто завоет.

— Сорок, — сказал Кузнечик. — Мосин, видимо, вернется.

— Как так?

—| Митька рассказал. Мосин поймал после уроков Лысого, прижал к стенке и говорит: «Гони обратно ремень». Лысый, конечно, запсиховал: «Я сейчас наших позову!» Мосин говорит: «Зови. Пока зовешь, я тебя в стенку вколочу, будут стамеской выковыривать». Тут прибежал приятель Лысого по кличке Бобочка. Начали они с Мосиным разговаривать нахально. И вдруг подходит Андрюшка Гарц… Они ce вместе в сорок шестой учатся. Подошел да без всяких слов ка-а-ак вделает Бобочке портфелем по хребту. Тот сразу в бега…

— Ай да Андрюшка! — со смехом сказал Сережа, — А я ему, бедному, в среду наряд вне очереди вклепал за то, что нашивка еле-еле на рукаве держится.

— Ничего, он не обидится… Ну, вот, Бобочка драпать, а Мосин и Гарц стали беседовать с Лысым. Он начал врать, что нету ремня, сменял кому-то. Мосин тогда отобрал у него сумку и говорит: «Принесешь ремень — отдам».

— Принес?

— Куда он денется! А вчера Мосин ремень нацепил и пришел в клуб. Записываться опять.

— Надо взять, — сказал Сережа. — Он все-таки парень хороший. Не то что Сенцов, шкура такая. Правильно я ему вчера врезал.

— Сенцову? За что?

«Эспада» жила своей жизнью: в спортзале шли соревнования барабанщиков, братья Воронины рисовали эскизы для фильма «Три мушкетера», Кузнечик тренькал на гитаре…

— Разве Наташка не сказала?

— Нет. Да она вообще запутанно рассказывала. Больше охала, чем говорила. Ну-ка давай, рассказывай подробно.

В воскресенье с утра Сережа пришел в клуб. Там было весело, спокойно и хорошо. Олег в спортзале проводил с Данилкиной группой внеплановые соревнования на личное первенство среди барабанщиков. Впервые участвовал Вадик Воронин. Правда, вне конкурса. Его братья в кают-компании рисовали эскизы костюмов для фильма «Три мушкетера». Андрюшка Гарц приставал к ним:

— А почему д’Артаньян в валенках? Разве бывают валенки со шпорами? И штаны у него современные.

— Это чтобы смешнее, — терпеливо объяснял Валерик Воронин.

— А почему он верхом на палке, а не на лошади?

— Тебе же говорят: чтобы смешнее было. Это же фильм-шутка. Будто игра.

— С лошадью все равно лучше.

— А у тебя есть лошадь? — рассердился второй художник, Вовка. — Если есть, веди сюда. Если нет — отцепись.

Лошади у Андрюш, ки, видимо, не было, потому что он отцепился.

Кузнечик сидел в тепле, у батареи, тренькал на гитаре и заглядывал в бумажку со словами песни о горнисте и всадниках.

Пришел Андрей Ткачук, сказал, что вчера гонял шайбу на застывшем пруду и, конечно, провалился. Хорошо, что неглубоко, по колено.