ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ - Паньоль Марсель - Страница 13

Я с большим трудом уместил новое слово на листке своей записной книжки и каждый вечер, в постели, твердил его; но только спустя несколько дней совладал с этим монстром, решив при случае им воспользоваться, если когда-нибудь, через много времени, невесть когда, придется опять ходить в школу.

К 10 августа каникулярные радости прервала на целые полдня гроза, которая, как и следовало опасаться, породила диктовку.

Дядя Жюль читал газету в кресле у застекленной двери. Поль, на корточках в темном углу, играл один в домино, то есть, размышляя и советуясь с самим собою вслух, клал наудачу одну костяшку за другой. Мама шила у окна. Отец, сидя за столом, усердно точил перочинный нож на черном бруске и громко диктовал мне, несколько раз повторяя одно и то же предложение, какую-то непонятную историю.

Это была нудная притча Ламенне [23] , в которой рассказывалось о похождениях кисти винограда.

Отец семейства сорвал ее в винограднике, однако ж не съел, а, взявши с собой в Родной дом, преподнес Матери семейства. Она же, растроганная до глубины души, отдала ее потихоньку Сыну, который, не сказав никому ни словечка, отнес ее Сестрице. Но и та не притронулась к винограду. Она дождалась прихода Отца, который, увидев в своей тарелке возвратившуюся к нему кисть винограда, возвел глаза к Небу и заключил в объятья все свое Семейство.

Здесь кругосветное путешествие кисти винограда кончалось, и я было задумался над тем, кто же ее съел, как дядя Жюль, сложив газету, сказал торжественным тоном:

— Вот страничка, которую ты должен был бы выучить наизусть.

Я был возмущен этим пожеланием — мало, видите ли, я учу наизусть! — и спросил:

— Это еще почему?

— Ну как же, неужто тебя ничуть не тронули чувства, вдохновлявшие этих скромных крестьян?

Я молча грыз кончик вставочки с пером и глядел в окно, за которым лил дождь, покрывая черным лаком ветви смоквы.

Дядя Жюль настойчиво добивался ответа:

— Почему же эта виноградная кисть обошла все семейство?

Он смотрел на меня глазами, полными доброты. Мне захотелось доставить ему удовольствие, я напряг свои мыслительные способности, сосредоточился, и вдруг меня осенило:

— Потому что ее побрызгали купоросом!

Дядя Жюль уставился на меня, стиснув зубы, и весь побагровел. Он хотел что-то сказать, но от негодования у него даже дух захватило. Тщетно выдавливал он из себя какие-то гортанные звуки, не в силах произнести что-нибудь членораздельное. Затем привстал со стула, воздел руки к небу и в исступлении проговорил:

— Вот! Вот! Вот!

Это троекратное «вот» вылетело точно пробка из закупоренной бутылки, и дядя Жюль наконец разразился:

— Вот плоды безбожного воспитания школы! Величайшие достижения христианской любви он объясняет страхом перед медным купоросом! Ведь этот ребенок не чудовище, но то, что он ответил, причем вполне непосредственно, просто чудовищно! Подумайте, дорогой Жозеф, какая огромная и страшная ответственность на вас падает!

— Да будет вам, Жюль, — вмешалась мама, — он же сказал это в шутку!

— В шутку? — вскипел дядя. — Это было бы еще хуже! Я предпочитаю думать, что он не совсем понял мой вопрос. — И он обратился ко мне: — Слушай хорошенько. Если бы ты нашел прекрасную, изумительную, единственную в своем роде кисть винограда, ты бы отнес ее матери?

— О да! — искренне ответил я.

— Браво! — воскликнул дядя. — Вот слово, сказанное от души! — И, обратись к моему отцу, он добавил: — Я счастлив, убедившись, что, хоть вы и внушаете ему ужасный материализм, он нашел в своем сердце заповедь божью и сохранил бы виноградную гроздь для матери!

Увидев, что он берет верх, я поспешил на выручку отцу:

— Но половину я съел бы по дороге.

Дядя расстроился и хотел было продолжать, но отец тоже повысил голос:

— И он прав! Если этих субъектов так уж одолели благородные чувства, то они должны были таким же манером пустить по кругу и вкусную сердцевину салата, и белое мясцо пулярки, и кроличью печенку! А так как совершенная добродетель не терпит никаких отступлений от правил, то это коловращение лакомых кусков продолжалось бы всю жизнь папы, мамы и деток, и эти бедняги, которым есть-то все же надо, вырывали бы друг у друга утиную головку, обглоданную косточку или капустную кочерыжку! Я только сейчас понял, до чего ж безысходно глупа эта притча! Дело в том, что ваш Ламенне был ханжой и, стараясь наставить верующих на путь истины, впадал, как и все попы, в бессмысленную болтологию.

И не успел дядя, у которого даже усы ощетинились, ответить контрударом на эту лобовую атаку, как на пороге выросла тетя Роза. Она учуяла из кухни, где присматривала за жарившимся кроликом, что началась перепалка. Одной рукой она потрясала проволочной корзинкой для салата, а в другой держала за кончик капюшона черный клеенчатый плащ.

— Жюль! — весело крикнула она. — Дождь почти совсем прошел! Живо ступай за улитками!1

Не дав мужу опомниться, она сунула ему проволочную корзинку для салата и, нахлобучив на него капюшон по самые усы, словно гасильником притушила спор. В этом снаряжении Жюлю трудно было полемизировать. Он попытался все же напоследок громыхнуть своими «эрами», и мы услышали:

— Прраво же, это черресчурр гррустно и черресчурр отврратительно… Этот несчастный рребенок…

Однако тетя, смеясь повернула его кругом и вытолкнула прямо под ливень; затем затворила дверь и с неподдельной нежностью послала мужу в окно воздушный поцелуй. И вдруг, повернувшись к моему отцу, сердито сказала:

— Жозеф, вы не должны были начинать!

Дядя Жюль любил дождик, поэтому вернулся только через час, мокрый, но веселый.

Под сетчатым дном корзинки для салата висела роскошная бахрома из слизи улиток [24] , на плечах дяди в виде эполет красовались улитки, а предводительница их племени, настоящая великанша, восседала на дядином черном капюшоне, выставив свои рожки.

Отец играл на флейте, мама слушала музыку, подрубая полотенца, сестричка спала, положив голову на ручонки, а я играл в домино с Полем. Дядю осыпали похвалами за принесенную им богатую добычу, и о Ламенне не было больше и речи.