Совесть - Голявкин Виктор - Страница 13

И только один из ребят вдруг крикнул:

— Сима, держись… Сима, дай! — Это кричал Колика. — Да что ты руками-то машешь? Ты бей…

Мишка дрался без особого азарта. Среди зрителей нашлись бы готовые поклясться, что Мишка жалел Симу. Но после Кешкиного выкрика Мишка набычился и принялся молотить. Сима согнулся и только изредка выставлял руку, чтобы оттолкнуть противника.

— Атас! — вдруг крикнул Толик и первый бросился в подворотню. К поленнице торопливо шла Людмилкина мать; чуть поодаль выступала Людмилка. Заметив, что мальчишки разбегаются, Людмилкина мать прибавила шагу.

Мишка схватил своё пальто и шмыгнул в подворотню, где уже скрылись все зрители. Только Кешка не успел. Он спрятался за поленницу.

А Сима ничего не видел и не слышал. Он по-прежнему стоял согнувшись, оглохший от ударов. А так как Мишкины кулаки вдруг перестали обрушиваться на него, он, видно, решил, что противник устал, и перешёл в наступление. Первый его выпад угодил в бок Людмилкиной матери, второй — в живот.

— Ты что делаешь? — взвизгнула она. — Людочка, это он тебя в лужу толкнул?

— Не-ет, — проныла Людмилка. — Это Сима, они его били. А толкнул Мишка. Он в подворотню удрал.

Сима поднял голову, растерянно посмотрел по сторонам.

— За что они тебя били, мальчик? — спросила Людмилкина мать.

— А они меня и не били вовсе, — угрюмо ответил Сима.

— Но я же сама видела…

— Это был поединок. — Сима надел пальто, снял с гвоздя свой портфель, пошёл было прочь.

Но тут Людмилкина мать спросила:

— А это чья сумка?

— Мишкина! — выкрикнула Людмилка. — Нужно её взять. Мишка тогда сам придёт.

Тут Кешка выскочил из-за поленницы, схватил сумку и побежал к парадной.

— Беги за мной! — крикнул он Симе.

— Этот Кешка — Мишкин приятель, — заревела Людмилка.

В парадной мальчишки перевели дух, сели на ступеньку лестницы.

— Меня Кешкой зовут. Тебе не очень больно?..

— Нет, не очень…

Они ещё немного посидели, послушали, как Людина мать грозит сходить в Мишкину школу, к Мишиным родителям и даже в милицию, в отдел борьбы с безнадзорностью.

— Ты этот альбом своей учительнице подарить хотел? — спросил вдруг Кешка.

Сима отвернулся.

— Нет, Марии Алексеевне. Она на пенсии давно. Когда я заболел, она узнала и пришла. Два месяца со мной занималась… бесплатно. Я ей специально этот альбом рисовал.

Кешка свистнул. А вечером он пришёл к Мишке.

— Мишка, отдай Симе альбом. Это когда он болел, так Мария Алексеевна с ним занималась… бесплатно…

— Сам знаю, — ответил Мишка. Весь вечер он был неразговорчивым, отворачивался, старался не глядеть в глаза. Кешка знал Мишку и знал, что неспроста это. А на следующий день случилось вот что.

Ближе к вечеру Сима вышел во двор. Он по-прежнему шёл, опустив голову, и покраснел, когда к нему подскочили Мишка с Толиком. Он, наверное, думал, что опять его позовут драться: вчера никто не сдался, а ведь нужно довести до конца это дело. Но Мишка сунул ему свою красную мокрую руку.

— Ладно, Сима, мир.

— Пойдём с нами водохранилище делать, — предложил Толик. — Ты не стесняйся, дразнить не будем…

Большие Симины глаза засветились, потому что приятно человеку, когда сам Мишка смотрит на него, как на равного, и первый подаёт руку.

— Ты ему альбом отдай! — зашипел Кешка Мишке на ухо.

Мишка нахмурился и ничего не ответил.

Кирпичная плотина протекала. Вода в водохранилище не держалась. Реки норовили обежать его стороной.

Ребята замёрзли, перемазались, хотели даже пробивать в асфальте русло. Но им помешала маленькая старушка в пуховом платке.

Она подошла к Симе, придирчиво осмотрела его пальто, шарф.

— Застегнись, Коля! Ты опять простудишься… — Потом посмотрела на него ласково и добавила: — Спасибо за подарок.

Сима покраснел густо и пробормотал, стыдясь:

— Какой подарок?..

— Альбом. — Старушка оглядела ребят, словно уличая их в соучастии, и торжественно произнесла: — «Дорогой учительнице Марии Алексевне, хорошему человеку».

Сима покраснел ещё гуще. Он не знал, куда деться, он страдал.

— Я не писал такого…

— Писал, писал! — вдруг захлопал в ладоши Кешка… — Он нам этот альбом показывал, с кораблями…

Мишка встал рядом с Симой, посмотрел на старушку и сказал глуховато:

— Конечно, писал… Только он нас стесняется, — думает, мы его подхалимом дразнить будем. Чудак!

Борис Маркович Раевский

Государственный Тимка

После уроков я бегом кинулся на волейбольную площадку. Опоздаешь — займут место, потом жди.

Играем.

А рядом дом капитально ремонтировался. Точнее, он не ремонтировался, а заново строился. Ещё летом содрали с него крышу, выломали все внутренние перегородки, окна, двери, полы и потолки — в общем, как говорят строители, вынули всю «начинку», всю «требуху». Остались только старинные могучие стены толщиной, наверно, метра полтора. Будто не дом, а крепость. На эту трёхэтажную кирпичную коробку, пустую внутри, теперь надстраивали ещё два этажа.

И вот играем мы, вдруг слышим — на этой стройке шум какой-то, крики. Что случилось? Не придавило ли кого?

— Слетай-ка, — говорю Мишке из седьмого «б». — Выясни, что за скандал. Всё равно ты пока на скамье запасных…

Ну, Мишка оставил портфель, побежал туда. Вскоре вернулся, смеётся:

— Это Тимка! Опять бузу развёл…

На площадке тоже стали смеяться. Потому что Тимку у нас вся школа знает. Да что там школа! Он даже в милиции известен. Прямо-таки знаменитость. Специалист по всяким историям и скандалам.

Ребята перемигиваются, кричат мне:

— Беги, выручай дружка!

Неохота мне с площадки уходить. Я как раз на четвёртый номер переместился. Самое моё любимое место: у сетки, все мячи тебе идут. Гаси!

Но ничего не поделаешь. Надо Тимку вызволять.

— Становись, — кивнул я Мишке, а сам быстро натянул куртку, помчался на стройку.

Тимка — мой приятель. Уже давно, с пятого класса, мы дружим. Хотя, сказать по чести, дружить с Тимкой ой как трудно! Всё у него не как у людей.

Вот, например, волейбол. Пасует Тимка не ахти как и режет чаще всего в сетку. Но шумит!.. За всю команду!

— Аут!

— Сетка!

— Четвёртый удар!

Голос у него пронзительный, как милицейская сирена. У Тимки всегда голос становится противно-визгливым, когда он волнуется.

Ребята злятся. Подумаешь, «борец за справедливость»! Судья всесоюзной категории! Лучше бы кидал точнее.

А Тимка спорит, горячится. Говорит-говорит, а сам вдруг глаза прикроет и так вот, зажмурившись, дальше строчит. Потом разлепит глаза, потом опять зажмурит. Как курица. Ребят это и смешило, и раздражало. Из-за этой куриной привычки его так иногда и дразнили: «Тимка-курица».

А историй Тимкиных — не перечесть. Прямо какой-то «исторический ребёнок», как однажды сказал наш физик.

Однажды Тимку даже в милицию потащили. Пришёл милиционер в школу к директору и говорит:

— Есть у вас такой ученик — Тимофей Горелых?

— Натворил что-нибудь? — насторожился директор.

— С финкой на одного гражданина кидался.

Директора аж в краску бросило. Ну, вызвали, конечно, Тимку. Прямо с урока сняли. Милиционер спрашивает:

— Было такое? Кидался ты с финкой на гражданина Мальцева в деревне Дудинка?

— Нет, — говорит Тимка. — Не кидался.

— То есть как не кидался? Вот же заявление от гражданина Мальцева…

— Не кидался, — говорит Тимка. — А так… слегка пригрозил…

Ну, в общем, выяснилась такая история. Тимка жил в этой Дудинке летом у бабушки. Однажды вечером идёт он по дороге, видит, на обочине женщина сидит, охает, левой рукой за грудь держится.

— Вам плохо? — говорит Тимка.

— Заболела, — шепчет женщина. — В больницу бы… Однако не дойти…

А дорога пустынная, машины по ней редко ходят. Одна появилась, женщина подняла руку, но машина проскочила мимо, даже скорости не убавила. Потом грузовик мелькнул и тоже не остановился.