Бабочка из Поднебесной - Лубенец Светлана - Страница 27

— А зачем? Что-то случилось?

— Случилось… Да… Только давай встретимся, и тогда я тебе об этом расскажу…

— Это обязательно нужно? Без меня… тебе никак?

Сам того не подозревая, Стас нашел очень верное определение происходящему с Вероникой, и она поспешно за него ухватилась:

— Да! Именно! Мне без тебя… никак…

— Ну, что же… Где и когда?

— А когда ты можешь?

— Да хоть когда… Сейчас ведь каникулы…

— Тогда давай встретимся завтра… в Летнем саду… у порфировой вазы… Годится?

— Ну, хорошо, я приду… А в какое время?

— В двенадцать дня тебя устроит?

— Устроит…

— Тогда до встречи завтра?

— До встречи…

В эту ночь Ника никак не могла уснуть. На разные лады она представляла себе, как они встретятся со Стасом, и в конце концов с ужасом поняла, что заготовленная ею речь никуда не годится. Она начала придумывать новую, но все время сбивалась на мысли о том, что ей лучше надеть, чтобы не разочаровать молодого человека. Как там папа говорил? Любой мужчина или молодой человек девушке в джинсах предпочтет девушку в платье… Но у нее почти нет платьев. Она чаще всего ходит в джинсах и футболке, а в жару — в топике и шортах. У нее, конечно, есть совершенно открытый сарафанчик в мелкий красный цветочек и длинное платье с выпускного. Ни то, ни другое, явно не годилось. И чего она не позаботилась о платье раньше? Мама Алла ей обязательно купила бы. Она и так без конца предлагает купить Нике, как она говорит, «нежное девичье платьице». Как бы оно сейчас пригодилось! Но его нет как нет…

В результате мучительных раздумий Ника заснула около двух часов ночи совершенно измученной, так и не найдя ни нужных слов в своем воспалившемся мозгу, ни достойной такого свидания одежды в собственном шкафу.

Утром она проснулась поздно, почти в десять часов, и первым делом вынула из шкафа сарафанчик в цветочек, благо день обещали жарким. Покрутившись в нем перед зеркалом, Ника обозвала себя барышней-крестьянкой и быстро стащила его с себя через голову. В голубом выпускном платье без нарядной прически она выглядела смешно, как та же крепостная крестьянка, нарядившаяся в туалет своей госпожи. Но будет еще смешнее, если она заявится в Летний сад вся в локонах. С трудом сдержав слезы, в состоянии полного отчаяния Ника перемерила чуть ли не весь свой летний гардероб, но так ни на чем остановиться и не смогла. Все казалось ей блеклым, невыразительным, а главное — в стиле унисекс, который обругал отец. В конце концов времени на сборы и поездку в троллейбусе осталось так мало, что Ника вынуждена была все же нырнуть в сарафанчик, который не надо было гладить, поскольку он не мялся, быстро почистила зубы, провела щеткой по волосам и выскочила на улицу, так и не позавтракав.

В троллейбусе девочка начала успокаиваться: ну и пусть она сегодня не в лучшем своем виде! Стас в Китае видел ее по утрам вообще нечесаной и в халате. Да, но тогда она не хотела ему понравиться, а сейчас — хочет… Впрочем, если он еще по-прежнему в нее влюблен, то ему все равно, какой на ней сарафан и есть ли на лице косметика. А если влюбленность прошла? А если прошла, то одежда вообще не сыграет никакой роли. Ника приуныла. Может быть, она вообще зря пригласила Стаса на эту встречу? Если он даст понять, что она его больше не интересует, то ей только и останется что броситься в воды Лебяжьей канавки. Девочка передернула плечами, вслух сказала: «Бр-р-р!», потом покрутила головой, дабы удостовериться, что никто из пассажиров ее восклицания не слышал, поскольку она по своей привычке ехала стоя на задней площадке у окна. Нику действительно никто не слышал, так как у окна она находилась одна.

Переходя к Летнему саду по Нижнему Лебяжьему мосту, Ника посмотрела в воды канавки, опять сказала себе: «Бр-р-р!» и, уже не оглядываясь на прохожих, которые могли слышать это ее «Бр-р-р!», со всех ног поспешила к входу. В этот момент прогремел залп пушки с Петропавловки[4], Ника поняла, что не опаздывает, и перешла на спокойный шаг — не надо, чтобы Стас видел, как она летит сломя голову.

У порфировой вазы стояли два молодых человека, но Стаса среди них не было. Ника взглянула на часы — она шла от мостика до входа в сад всего две минуты. Две минуты — это ерунда… Стас просто немножко опаздывает… Совсем чуть-чуть… Он, конечно же, сейчас придет, волноваться не стоит…

И, тем не менее, она волновалась. Очень волновалась, кусала губы и бесконечно заправляла волосы за уши, хотя знала, что такой вариант прически ей совсем не идет. Сначала пришла девушка к одному молодому человеку, стоящему рядом с ней, потом — к другому, после этого возле вазы воссоединилась семья с двумя детьми-близнецами, а Ника так и стояла одна.

Неужели Стас не придет? Но почему? Мог бы отказаться от встречи, она бы ни за что не стала настаивать… А так — разве можно? Так нельзя… Так слишком обидно… Унизительно… Горько… Может быть, Стас хотел ее проучить? Она отказалась от него в Китае, и он теперь решил таким образом ее за это наказать? Но это как-то не по-мужски… А по-мужски выглядел Долинский со своей Лизкой? Неужели парни все такие? Это ж какие? Такие! Непостоянные! Лживые! Подлые!

Ника почувствовала, как в ее глазах закипают слезы. Пожалуй, стоит отказаться от Лебяжьей канавки, выйти из сада на другую сторону, прямо на набережную Невы, пройти подальше и бултыхнуться в канавку Зимнюю — аккурат с Эрмитажного мостика, как Лизе из оперы Чайковского «Пиковая дама»[5]. Будет очень символично! И второе название «Мостик Лизы» наверняка тут же переделают в «Мостик Вероники».

Девочка поймала себя на том, что вместо того, чтобы просто броситься в те воды, которые ближе всего, она рассуждает об оперной Лизе и символах. Очень неуместно! А потому она больше не станет рассуждать, а пойдет да и бросится! Все равно жизнь кончена!

Ника очередной раз заправила волосы за уши, проглотила слезы и успела сделать всего лишь один шаг к выходу. Именно в этот момент через турникет прорвался Стас с таким душераздирающим криком: «Ни-и-и-ика-а-а!», что от него во все стороны шарахнулись отдыхающие и туристы. Он будто почувствовал, что без него она решилась на последнее. Ника вздрогнула, увидела его смущенное лицо, сделала второй неуверенный шаг и, сорвавшись, побежала к нему навстречу. Он поймал ее в свои объятия, приподнял и закружил вокруг вазы в каком-то папуасском танце.

— И то дело! Девчонка уж заждалась совсем! — прокричала им вслед старушка, которая ела мороженое, уютно устроившись у пьедестала вазы. — И что за парни нынче пошли! Какие-то малахольные! То ли дело в наше время! В наше время девки опаздывали, а не парни!

Стас поставил Нику на ноги и сказал:

— Ты прости меня за такое опоздание! Я решил на метро доехать, а потом пешком дойти до сада, а нашу станцию, представь, перекрыли. Что-то там случилось… Возвратился на остановку троллейбуса и прождал его почти двадцать минут. Ну, думаю, все пропало… Ника уйдет… А ты не ушла…

Ника смотрела на него снизу вверх, и по щекам ее текли слезы. Это были те самые слезы обиды и унижения, которые она только что загнала поглубже внутрь себя. Теперь они просто вытекали из глаз освобожденной от боли девочки. Им не было места в ее организме.

— Почему ты плачешь? — спросил Стас.

— Я думала, ты не придешь… — размазывая по щекам горько-соленую, как морская вода, влагу, ответила Лиза.

— Я не мог не прийти… Я вроде и не знал, зачем ты меня позвала, и, одновременно… знал… Я еще в Китае понял, что настроен на тебя, как камертон, — я тебя чувствую…

— А я тебя только тогда почувствовала, когда ты уехал… Мне без тебя стало темно в солнечном Китае…

— Видимо, так тоже бывает…

— Но теперь ведь будет по-другому?

— Конечно!

— Это ведь ты сунул мне под подушку узел счастья?

— Я!

— Оно у нас теперь будет одно на двоих?

— Очень надеюсь на это!