Черная книга - Памук Орхан - Страница 28

– Отец не верил, что ислам запрещает изображение лиц, для него мысль была не чем иным, как лицом, и все эти лица вы видели здесь.

Они вернулись в комнату, с которой начинали экскурсию; гид попросил внести посильный вклад в их великое дело: опустить в зеленый ящик добровольные пожертвования.

Бросая в ящик тысячу лир, Галип встретился взглядом с женщиной.

– Вы меня узнали? – спросила женщина. У нее было лицо только что проснувшегося ребенка, а глаза в полутьме светились, как у кошки.

– Вы что-то сказали? – смутился Галип.

– Ты не узнал меня. Мы учились в одном классе. Я – Белькыс.

– Белькыс, – повторил Галип, понимая, что не может вспомнить ни одной одноклассницы, кроме Рюйи.

– Я на машине, – сказала Белькыс, – и живу тоже в Нишанташи. Могу подбросить тебя.

Они сели в старенький «мурат» и направились в сторону площади Таксим; Белькыс спросила про Рюйю. Галип ответил, что Рюйя нигде не работает, читает детективные романы и иногда для своего удовольствия переводит их.

– Ты замужем? – поинтересовался Галип.

– Мой муж умер, я вдова.

– Совсем не помню тебя по школе, – признался Галип.

На улице, по которой Галип редко ходил, они вошли в угловой дом, недалеко от дома тети Хале, удивительно похожий на дом Шехрикальп, и подъезд был такой же.

До утра они вспоминали школьные годы, а когда в комнату через открытые занавески ударил солнечный свет, сели завтракать.

– Я знаю, как трудно человеку быть самим собой, – продолжала Белькыс начатую тему, и было видно, что она долго думала над этим вопросом, – но поняла я это после того, как мне исполнилось тридцать. До этого у меня была другая проблема – быть такой, как Рюйя. Ночью, лежа на спине, не в силах уснуть, разглядывая тени на потолке, я хотела стать другой, желание было таким сильным, что мне казалось, я могу снять собственную кожу, как перчатку с руки, влезть в шкуру Рюйи и начать новую жизнь. Иногда, думая о Рюйе, о том, что я не могу жить, как она, я так страдала, что у меня из глаз лились слезы.

Белькыс рассеянно водила ножом по тонкому поджаренному ломтику хлеба, словно мазала его маслом, хотя масла не было.

– Почему люди хотят жить не своей, а чьей-нибудь жизнью, – продолжала она, – этого я не понимаю и сейчас, по прошествии стольких лет. Я даже не могу точно сказать, почему хотела быть именно на месте Рюйи, а не какого-нибудь другого человека. Единственное, что я могу сказать уверенно: это болезнь, которую мне пришлось скрывать долгие годы. Она продолжалась до смерти моего мужа. Возможно, я и сейчас не вылечилась окончательно, но я уже не воспринимаю это состояние как болезнь.

Белькыс рассказывала о себе, а Галип чувствовал, как тепло комнаты обволакивает его тело и оно медленно погружается в непреодолимый сон, в невесомость, какая бывает только во сне. Когда Белькыс начала рассказывать историю Наследника, которую считала «связанной со всем этим», он попросил разрешения немного вздремнуть.

Да, был такой Наследник, который открыл, что самая важная проблема жизни каждого человека – возможность или невозможность быть самим собой. Галип погрузился мысленно в то время и сам стал превращаться в другого человека, потом в дремлющего человека и – заснул.

Знаки города

Скажите мне сначала, кто я? Если мне это понравится, я подпишусь, а если нет – останусь здесь, пока не превращусь в кого-нибудь другого!

Льюис Кэрролл

Утром Галип отправился прогуляться по Галатскому мосту; он шел в медлительной воскресной толпе, охваченный предчувствием, что вот сейчас он разгадает тайну, которую пытался постичь годами, ведь только сейчас он осознал, что именно ищет. Хотя он догадывался, что это обманчивое ощущение возникло как бы во сне, как плод долгого ожидания, но эти противоречивые чувства не мешали друг другу. Мужчины, вышедшие за покупками, рыбаки, семьи с детьми, спешащие на паром, – никто не замечал, что жизнь их окружена тайной, и разгадать ее предстояло Галипу. Когда он разгадает эту тайну, они – и этот отец с младенцем на руках и идущим рядом сыном в галошах, направляющиеся в гости, и эти мать с дочерью в платках на автобусной остановке – обретут истину, которая много лет подспудно определяла их жизнь.

Галип двигался по тротуару моста, со стороны, обращенной к Мраморному морю; ему почему-то захотелось пойти против движения: на лицах идущих навстречу людей иногда мелькало выражение недоумения, растерянности. Люди удивлялись тому, что Галип идет наперерез, а он смотрел в их глаза и на их лица, стараясь прочесть тайну.

Большинство из них были одеты в старые потертые пальто и пиджаки. Они ступали по мостовой, и мир для них был столь же обыден, как эта мостовая; однако они не обрели своего места в этом мире. У них был отсутствующий вид, они даже не подозревали, что истинный смысл их жизни таится где-то в далеком прошлом.

Шагающие по мосту люди держали в руках пластиковые пакеты. Он впервые обратил внимание на эти прозрачные пакеты, сквозь которые можно было различить бумажные кульки, какие-то металлические и пластмассовые детали, картонки; Галип внимательно читал надписи на пакетах: ему вдруг показалось, что слова и буквы на них являются знаками, которые укажут на «ту, настоящую» правду; появилась надежда. Но знамение слов и слогов на пакетах, высветившись на мгновенье, пропадало, так же как и мелькнувший смысл на проплывающих мимо лицах. Галип старательно читал: «Молочный кисель»… «Атакей»… «Тюрксан»… «Фрукты»… «Часы»… «Дворцы»…

Увидев на пакете у старого рыбака, удящего рыбу, не буквы, а изображение журавля, Галип подумал, что рисунки на пакетах можно читать так же, как и слова. На одном пакете он увидел довольных родителей, уверенно глядящих в мир, а рядом с ними двух детей: девочку и мальчика; на другом было две рыбы; потом он увидел на пакетах обувь, карту Турции, силуэты зданий, пачки сигарет, черных кошек, петухов, подковы, минареты, сладости, деревья. Очевидно, что все они были знаками какой-то тайны, но какой? Перед Ени Джами он увидел женщину, продающую корм для голубей; на пакете, стоящем рядом с ней, была изображена сова. Галип сразу понял, что это та самая сова – эмблема полицейских романов, которые читала Рюйя, – и почувствовал некую направляющую силу. Стало быть, то, что он пытается обнаружить и расшифровать, составляло часть игры этой силы; это был тайный смысл, на который, кроме него, никто не обращал внимания. Никто, хотя все были окутаны этой забытой тайной!

Чтобы поближе рассмотреть сову, Галип купил у женщины, похожей на ведьму, тарелочку проса. В один миг над зернами образовался черный и некрасивый голубиный круг, словно с шумом раскрылся зонтик. Сова на пакете была та самая, что и на обложках романов, которые читала Рюйя! Неподалеку стояли родители, счастливо и гордо наблюдавшие, как их маленькая дочка кормит птиц. Им дела не было до совы, воплощающей истину, или других знаков, им вообще ни до чего не было дела, и Галип рассердился на них. Они ни в чем не сомневались, ни о чем, не догадывались. Они забыли все. Галип вообразил себя детективом из романов, которые читала Рюйя, когда ждала его дома. Ясно, что узел была способна развязать лишь скрытая сила, умеющая мастерски выстроить цепочки знаков тайного смысла, и притом оставаться в тени.

Он определил, что клещи означают «внимание», маслины в банке – «терпение», счастливый шофер с рекламы шин – «приближение к цели», одним словом, он медленно и верно приближался к желаемому. Вокруг было еще множество сложных знаков, которые необходимо было разгадать: телефонные кабели, объявление об исполнении обряда обрезания, знаки дорожного движения, упаковки хозяйственного мыла, лопаты без ручек, неразборчиво написанные политические лозунги, номера с подсветкой, стрелки-указатели, чистые листы бумаги… Наверное, спустя какое-то время это все обретет смысл, но пока был только шум, хаос и усталость. Героям романов, которые читала Рюйя, было легче: они жили в спокойном мире, ограниченном набором улик, которые предоставляли им авторы.