Восточный кордон - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 5

Самура не оказалось и возле одинокой избушки, где довольно часто останавливался Молчанов.

Домик этот выглядел заброшенным и таинственным. Над ним нависла крутая, вся в зелени боковина необыкновенно крутой и высокой горы, в сотне метров рычала зелёная речка, колючие лианы ползли через ограду. По дворику, заросшему мелким мятликом, смело прошмыгнула соня-полчок и, обиженно пискнув, исчезла в зарослях ежевичника. Пусто, как обычно. Даже домовитого кота, который прижился в лесной хате, и того не было. Охотился. Егор Иванович дал лошадям отдохнуть, покурил и тронулся дальше.

Но вернёмся к Самуру.

Он прибежал в домик лесника только на вторые сутки. Худой, взъерошенный, с блудливым взглядом виноватых глаз, пёс перепрыгнул через жердевую ограду и успокоенно лёг у самого порога подгорной сторожевой хаты. Он понимал, что виноват перед хозяином, и явился за наказанием.

Из домика никто не вышел. Тогда Самур поднялся в сени, обнюхал порог, дверь и догадался, что хозяина здесь нет. Запах его едва слышался. Самур потоптался на месте, заскучал и тихо поскулил. Что же это? Бросили, как бездомного. Очень плохо.

Слабый запах пищи коснулся его носа. Самур поднялся и пошёл на этот запах. В уголке двора, где Егор Иванович сделал для него навес, лежала горка сухарей, а в корыте — кости с плохо обрезанным мясом. Прежде чем схватить самую большую, аппетитную кость, Самур ещё раз посмотрел на дверь домика и проскулил что-то такое, что можно было принять за извинения или как благодарность за незаслуженное им внимание человека, которого он так легкомысленно оставил.

Потом все это исчезло, был только голод, и Самур проглотил сухари, обглодал кости, а затем ещё долго отыскивал на гладкой их поверхности мельчайшие признаки съедобного. Удивительно приятное занятие!

Хозяин все не появлялся.

Прошла одинокая, сторожкая ночь. К утру похолодало, начал моросить мерзкий дождь. Самур укрылся под навесом, но спать не мог, все прислушивался к слитному шёпоту дождя над лесом, все ждал. И дождался.

Самур вскочил. Чутким ухом он уловил вдруг посторонние звуки. Кто-то грубо и шумно спускался с горы. Через минуту вместе с запахом затяжного дождя к нему прилетел неприятно-раздражающий запах кабанов. Овчар не любил этих животных и охотно распугивал их плотные, небольшие семейства. Он и в этот раз хотел наброситься на непрошеных гостей, которые каждую осень вот так же спускались из верхних кварталов заповедника в каштановые леса, чтобы полакомиться спелыми плодами, осыпающимися с пожелтевших деревьев. Но что-то удержало его от ненужной выходки.

В поведении кабанов Самур заметил явное беспокойство. Они не хрюкали, не озорничали, а бежали молча и проворно, словно уходили от опасности. Самур пропустил их и, перепрыгнув через ограду, пошёл сквозь кусты навстречу неведомому.

Он услышал шаги, тяжёлое дыхание. Запах мокрых, чужих людей ударил ему в нос. По склону вслед за кабанами, но более скрытно спускались незнакомые. Их было трое. Самур увидел брезентовые спины, перечёркнутые наискосок ружьями, и крадучись пошёл за неизвестными и уже потому опасными пришельцами.

В сотне метров над домиком люди остановились и сняли ружья. Один произнёс какие-то слова, двое других кивнули и, разделившись, взяли домик в клещи. Самур пошёл за тем, кто подходил к калиточке. Так в гости не ходят — крадучись и таясь за каждым кустом. Человек остановился и довольно долго следил за входом. Самур следил за ним. Человек поднял камень и бросил в стенку дома. Ружьё он держал наготове. На стук никто не вышел. Осмелев, пришелец пробрался к самой ограде, постоял, потом перелез её и, прильнув к окошку, заглянул. Откинулся и, уже на таясь, свистнул: тогда другие двое подошли к нему.

— Опоздали, — сказал разведчик.

— Ладно, в другой раз, — ответил второй.

— А может, подождём?

— Бесполезно. Теперь он в Камышках. Начальству докладывает.

— Запалим хату? — предложил первый.

— Только спугнём, будет настороже. Нам же хуже. Пошли, ну его…

Когда они спустились на тропу, Самур стоял уже там. Ощетинившись, он приготовился к схватке. Он не хотел нападать, но испытывал острое желание не выпускать их со двора. С его двора. Раз пришли, пусть ждут хозяина. Рычание Шестипалого не предвещало добра.

— Ого! — сказал передний. — Откуда взялся?

Он снял ружьё и клацнул затвором.

— А если Чернявый идёт следом? — сказал другой и заставил переднего опустить винтовку. — Не стреляй. Обойдёмся.

Они сошли с тропы и сели, подстелив под себя брезентовые полы. Самур тоже сел, расставив сильные лапы. Он не ожидал столь лёгкой победы, но оставался настороже. Ну что ж, подождём.

Прошло десять, двадцать минут. Прошло полчаса. Пёс увидел, как поднялась винтовка, и мгновенно отпрянул в кусты.

— То-то, — сказал человек и засмеялся.

Они встали и вышли на тропу. Самур снова возник перед ними и зарычал, заставив их остановиться. Два увесистых камня полетели в него.

— Брысь, тварь! — сказал передний. — Раздавлю.

Самур увернулся, но следующий камень угодил ему в спину. Он непроизвольно взвизгнул, а в следующее мгновение уже закричал тот, кто кинул: овчар прыгнул и рванул за рукав, глубоко поцарапав кожу. Вот тогда и ударил выстрел. Резко обожгло бок, Самур, жалобно визжа, попятился в кусты, сил у него не стало, и он упал.

Дальше он смутно ощущал удар сапогом, от которого пахло резиной. Его били ещё и ещё, перекатывали с боку на бок. Память у овчара совсем помутилась, кровь залила траву, и пришельцы, сказав короткое «готов!», спокойно ушли по тропе.

Отыгрались.

Не на хозяине, так на собаке.

А дождь все шёл. Редкий, но спорый. И в горах было очень грустно, неуютно, холодно.

Трудно представить себе, как волчица нашла дорогу к домику лесника. Дождь давно размыл следы, смял и уничтожил все запахи, но Монашка кружила и кружила по лесу, припадала к земле, отыскивала какие-то ей одной ведомые приметы, и вскоре после того, как в тяжёлом мокром воздухе раздался выстрел и отчаянный предсмертный визг Самура, она оказалась в сотне метров от тропы, где разыгралась трагедия.

Монашка с рысьей ухваткой проследила за людьми и, когда запах пота и железа рассеялся, подползла к Самуру. Он валялся под кустом, дождь смывал пятна крови, глаза его были закрыты, а зубы оскалены. Вся дрожа, волчица тронула его носом и, ощутив рядом с тёплой жизнью близкую смерть, тихо взвыла. Она лизнула овчара, пыталась тащить неподатливое тело, снова лизнула, и когда, наконец, Самур с трудом приоткрыл затуманенные глаза, волчица обскакала вокруг него и быстро-быстро стала толкать носом, призывая подняться, чтобы побегать и покружиться вместе с ней.

Он бы наверное умер. Но когда слабеющего сознания достиг знакомый, волнующий запах, когда увидел он сквозь болезненную пелену расплывающийся силуэт волчицы, все в нем восстало против смерти, и Самур, собрав остатки воли, стал медленно выходить из того страшного состояния, за порогом которого ничего нет. Он хотел жить, чтобы находиться рядом с Монашкой. Он не мог так легко сдаться. В нем ещё теплилась слабая искорка жизни, волчица словно подула на неё, и тогда вспыхнул и загорелся маленький огонёк. Самуру захотелось поднять голову. Но это не удалось, и он снова впал в забытьё, только это было уже не прежнее, страшное забытьё, а целительный сон, в течение которого слабое тело набиралось силы, и совсем было уходящая жизнь капелька за капелькой наполняла его.

Дождь не переставал. Волчица и собака вымокли, вид у них был одинаково жалкий. Потом Монашка куда-то убежала, принесла тёплого соню-полчка и положила растерзанного зверька у самой морды Самура. Он проснулся, но есть не стал, и тогда волчица с аппетитом сама съела грызуна.

Прошло ещё несколько часов. Дождь перестал, но погода не устанавливалась, облака шли низко, лес царапал им брюхо, подтягивал ближе к земле, и тогда становилось особенно сыро. Самур не подымался, ничего не ел. Он снова подвинулся к опасному порогу, смерть подступала, и даже близость Монашки не могла, кажется, остановить её.