Умру и буду жить (СИ) - "Старки" - Страница 26

— Хорошо. Увидимся.

Я всё делаю правильно. Дамир — мудрый человек, и ведь очевидно, что «мою проблему» решал всегда он: и с Мурадом он договаривался, и меня разыскивал, и отправился в Смоленск с нами…

Когда я приехал в кафе, официант с порога мне заявил, что меня ждут, и отвёл в закрытую зону на второй этаж. Там в огороженном кабинетике сидел Дамир. На столе еда, он уже обедает. Мужчина пододвинул мне порцию ризотто с рыбой и сразу заявил:

— Говори, что случилось!

И я, хлюпая едой, приблизившись ближе к Дамиру, снизив заговорщически голос, рассказал о Стоцком. Не всё, но самое главное — о его угрозах завалить бизнес Мазурова.

— Что думаешь делать ты? — безэмоционально спросил Дамир, как только я замолчал. — Пойдёшь к Стоцкому?

— Это исключено. Скорее умру. Я жду вашего совета. Что мне сделать, чтобы Андрею не навредить?

— Во-первых, рассказать ему всё. Он взрослый мальчик, ваши личные отношения решите сами. Во-вторых, действовать буду я, и я понял, что нужно действовать осторожно. Он дал тебе два дня? То есть сегодня и завтра, а прийти ты к нему должен… когда?

— Видимо, послезавтра.

— И на этот день он планирует что-то взорвать?

— Я не знаю. А есть ли какое-нибудь мероприятие послезавтра?..

— Да, сдаём объект. Дом режиссёра Гольца.

— Это который сказочно-детский с береткой вместо крыши?

— Да, это который идиотско-маразматический, кривой. Твой враг сказал, что «дело на мази»… значит, я лично проверю на предмет взрывчатых веществ этот дом. А ещё лучше… Негласно отодвинем срок приёмки, чтобы даже если рванёт, людей рядом бы не было. Проверим и людей на крысятничество…

— Дамир Асхатович, а как вы думаете, почему Стоцкий сказал, что Андрей сядет?

— Ответственность за безопасность здания несёт всё-таки хозяин фирмы, да и тот, кто считал. А это Мазуров — два в одном. И если что-то рушится, да ещё и на головы людей, то прокуратура возбуждает дело…

— Но он был уверен, что Мазурова обвинят, а ведь если доказать, что это взрыв, то будут осуждать не архитектора…

— Значит, что-то хитрое. Не тупо пластит или гексоген. Что-то технологическое. Шайтан! Надо сказать Мазуру. Я ему скажу об опасности, с глазу на глаз. Но о твоих отношениях с этим Стоцким ты уж сам!

Я радостно киваю. Переложил груз проблем! Мне уже не кажутся слова Стоцкого такими страшными! Мне уже верится, что тот в большей степени блефовал! И даже неудобно будет, если что-то взрывчатое не найдут. Дамир уже почти доел свой обед, допивал чай, когда спросил:

— Получается, что Андрей деньги отвозил именно этому Стоцкому? Ты знал?

— Да, — и мне стало стыдно.

— И почему молчал?

— Извините.

— Даже интересно, как Андрей на это отреагирует… Всё, до свидания. Звони, если будут какие мысли.

Дамир небрежно бросил тканевую салфетку и оставил на скатерти деньги. Не оглядываясь, удалился из кафе. А во мне что-то всё равно осталось — что-то смутно тревожное, вроде сбросил гору, но какой-то остроугольный камень завалялся, он впился в душонку и давит прямо на сердце. Даже ходить с этим камнем тяжело, а тем более стоять и стричь кого-то. Факт, одну клиентку «зарезал», слишком коротко сделал для такой толстой шеи.

Уже семь, а меня не забирают. Я начал волноваться, сижу мимо уха пропускаю болтовню Галлы, у которой тоже клиенты закончились. Она что-то про Мурада рассказывает, они, оказывается, на фоне поисков меня и совместного распивания азербайджанских вин как-то пересекаться стали часто. Видимо, неукротимая Гала запала в масляные глазки исполнителя любых желаний. Гала что-то про детей Мурада рассказывала, типа какой он, «ядрён-батон, папаша ахуительный», всех подженил, дворцами обеспечил, сейчас младшенькому готовит свадьбу на пятьсот ртов, как только тот с «испаний» возвратится. Мы уже все Галины припасы подъели, а за мной не едут. Нервно. Чувствую себя как дитё, которого родители забыли из садика забрать. Обидно. Но не звоню. Я же знаю, что Дамир должен был поговорить с Андреем.

Машина приехала, уже когда салон закрывали. Ни Андрей, ни Иван никак не проявляли особых эмоций. Как будто всё по-прежнему. Иван рассуждал о том, как нужно мазуровской матери баню переложить, о том, как он в детстве с отцом печь в деревне мастерил. Андрей молчал, но и на меня не смотрел. Та же сцена за ужином. Мазур, как обычно, удрал перед печеньками, он чай не пьёт, сладкое не ест. Извращенец!

Перед тем как всё же отправиться в спальню, к Мазуру, зашёл к себе. Надо собраться с духом. На кровати лежит книга афоризмов, открытая на цитате о враге. Перечитываю её ещё раз, ниже следующий афоризм: «Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренне любить. Горький М.» Может, это наконец обо мне? Если я ненавижу Руслана, на ненависть к Мазуру меня просто не хватило, несмотря ни на что! Ненависть — она неделима, как и любовь. Но могу ли я испытывать любовь такого же накала, как и ненависть? Не мешает ли мне эта ненависть, не перебивает ли она вкус другого чувства? И зачем эти мысли? Сейчас конкретные проблемы решать надо! Захлопываю книгу, иду с ней к Мазуру, оставлю мудрость там.

Андрей лежит одетым на заправленной пледом кровати, свет выключен. Увидев, что я зашёл, он похлопал рукой рядом, показал, чтобы я шёл к нему. Я положил книгу на тумбочку и так же, не раздеваясь, вытянулся параллельно ему.

— Рассказывай, — тихо шепчет Мазур.

— Сначала скажи, Дамир ничего не нашёл?

— Ничего. Рассказывай.

— Спрашивай, я не знаю, с чего начать.

— Кто он?

— Стоцкий Руслан. Я познакомился с ним в одном клубе, я тебе рассказывал, там, где я попробовал амфетамины. Он меня старше, уже тогда он занимался бизнесом, отец записал на него свои предприятия. Но… не в этом дело. Он был в компании четырёх парней, все успешные, наглые, интересные. Мне было лестно войти в их круг. Ну и вошёл. Руслан меня сразу окружил своим обаянием, а я слушал его, развесив уши. Через какое-то время я понял, что он ко мне клеится. Лапал меня, когда напьётся, сажал на колени, вдруг сделал дорогой подарок — продвинутый тогда телефон. Это была последняя капля. Я исчез из этого клуба…

— А Олесь остался?

— Да. Он остался. Потом была неприятная сцена. Руслан приехал за мной в школу, вызвал с уроков, стал «наезжать» на меня, почему я его игнорирую. А я так прямо и сказал, что, мол, мне не нравятся его ухаживания, что я нормальный парень, не голубой. Тот сначала растерялся, а потом стал что-то блеять про любовь, про мои глаза, про какую-то неодолимую силу… я был твёрд. Сказал: нет. Тогда он накинулся на меня с поцелуями, но я выкрутился из его захвата и сбежал. Стал бегать от его преследований. В какой-то момент мне показалось, что он от меня отстал. Я перестал видеть его машину, получать его смс-ки. А потом всё это произошло с Олесем.

— Олесь задолжал и Стоцкий потребовал расплаты от тебя? — догадывается Андрей, разглядывая потолок.

— Я не сразу понял, что это Стоцкий. Однажды Олеся ужасно избили, он родителям не говорил причин и не называл нападавших, но мне-то сказал. Он назвал сумму. Мне она показалась не просто заоблачной, а бредовой. Я, как старший брат, решил вступиться, родителей решили не посвящать. Пошёл в этот клуб к Ферзю — именно он наркоту продавал. Тот мне и расписал в красках судьбу моего брата. Но тут же предложил, что если мне его жаль, то могу помочь: на твоего брата вряд ли кто соблазнится, а ты красавчик. Отработай давалкой ночь, простим долг.

— И ты согласился.

— Осуждаешь?

— Кто я такой, чтобы осуждать! Что дальше?

— А я расскажу тебе, что дальше, — я почему-то стал заводиться. — Я знал, что мне предстоит, даже попробовал подготовить себя. Но без опыта — это бред. На квартире, куда мне велено прийти, было трое человек: Ферзь, некий Аникин и Стоцкий. Я настроился быть сталью, бесчувственной чугункой, уговаривал себя не бояться, отстраниться, как бы потерять сознание. Бесстрастно выполнил их приказ раздеться и встать на колени, а потом пришлось взять в рот у первых двух. У меня не получалось, меня рвало. Ублюдки хлестали по лицу, тыкали хуями в лицо, в глаза, обкончали меня с ног до головы, заставили петь «Крылатые качели», подбадривая: «Веселее! С воодушевлением!» А потом взревел Стоцкий, который всё это время сидел на диване и следил за камерой на столе. Он заорал что-то типа: всё, мужики, теперь я. Бросил в меня тряпкой, велел обтереться, а потом приказал ползти за ним в другую комнату. Я не понял «про ползти», попытался встать, но он меня пнул в живот так, что я начал задыхаться. «Как он умеет делать ротиком!» — стал издеваться Руслан и потащил меня за собой за волосы. Короче, всё что было дальше, я не то чтобы не помню, помню, но стараюсь никогда не вспоминать. Он меня насиловал и в рот, и в задницу, я был весь в крови. Я был сплошная боль, сплошная дыра. По-партизански я молчал только в начале, потом орал, потом сипел, потом только открывал рот, выдыхая немой стон. Слёзы тоже кончились очень быстро, я не мог стоять, тем более сидеть. Как он бил меня, не замечал. Я думал, что умираю, и лучше бы умер… Но нет, только отключился. А потом началось самое странное. Очнулся вымытый, в шикарной белой постели, не поверишь, подумал, что уже там, на небе… Но рядом был этот дьявол, значит, это был ад. Он мне улыбался. Он меня нежно целовал. Пытался меня накормить, напоить. Но я был весь боль. Больно было открывать рот, дышать, моргать, думать… Стоцкий меня потом отвёз домой, родителей не было, только Олесь. Тот забегал. Вопросительно заглядывал Руслану в глаза и вопросительно выдыхал: я ещё должен? Тот рявкнул, что нет. И наконец ушёл. Я лежал три дня. Встал, потому что нужно было идти на Последний звонок, да и родители приехали. Им сказали, что мы напились и нарвались на хулиганов. Мне влетело за то, что я таскаю за собой младшего брата… Но ад продолжился. На Последний звонок явился Стоцкий. Я сбежал прямо из зала. Но он догнал на улице. Затолкал в машину. Говорил ужасные слова о любви, лез целоваться, говорил, что всё придумал, что мы будем жить вместе. Я НЕ ПОНИМАЮ! КАКАЯ ЛЮБОВЬ? — уже ору я в равнодушный потолок.