По следам дикого зубра - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 7

— Слышь, я ведь братана своего, Ваньку, пристроил. Принц уже сказал великому, а тот кивнул, и Ютнер записал. Ванька больно охочь до ружья. Ну, теперь законно в охоте. А вот ты оплошал. Надо было и тебе стрелять. Хоть в небо. Глядишь, кредитка в руках. Цени! Аль ты зубра проглядел?

— Видел. Другого.

— Другого? А пошто не бил?

— Разрешили только одного.

— Вот дитё! — Семен даже руками всплеснул. — Ну кто принца изругает, ежели он двух уложит! Иди даже троих! Это сказано — одного, а где один, там, значит, бей, пока патроны есть.

Семен еще долго и словоохотливо болтал, и стало ясно, что егерские обязанности не очень стесняли Чебурнова, если он встречал на своем обходе зверя. Двуличие никак не укладывалось в моей голове, и я сказал Семену, что подобное нечестно, животных надо беречь.

— Для кого? — с неожиданной злостью в притушенных словах спросил он. — Для их высочеств да прихлебателей разных? Хватит им. Приедут тут с фонариками, с новенькими маузерами, с бургундским и прочим, а ты гони на мушку ему, наводи на зверя! Да ежели им можно, то уж нам сам осподь велит. Кто хозява в этом лесу, скажи? Мы — хозява!

Он осекся и пытливо, враз потрезвевшими глазами посмотрел мне в лицо. Испугался своих откровенных слов. Помолчал, подумал и все-таки напомнил:

— Ты это… В общем, услышал — и забыл. Мало ли что середь друзей не говорится, понял? Уж если к нам попал, будь своим, понял?

Даже проблеска простой человеческой любви к животным нельзя было уловить в словах Чебурнова. Я вспомнил, какое у него было лицо, когда всаживал в зубра пулю за пулей. Какая там жалость!

На другой день принц на охоту не поехал. Семен со скрытой усмешкой сказал, что «его высочество зарьял», то есть переутомился. К нему прибыл специальный служащий в форме штабс-капитана и почта. Мы тоже остались в лагере.

Неожиданно вестовой выкрикнул мою фамилию. К принцу. Велено тотчас. Семен проводил меня тревожным взглядом.

Его высочество сидел в тени ширококронной дикой груши, закутавшись в теплый красивый халат. Солнце припекало, но с высот подувал довольно свежий ветер, и принц опасался его. Штабс-капитан почтительно стоял рядом.

Не отрываясь от бумаг, принц спросил:

— Ты в Лесном институте учишься? Скоро кончишь?

Я ответил. Да, в Лесном. Да, скоро. Через год.

— Значит, уже разбираешься в нашем деле. Вот мой управитель по лесам абхазской дачи, — тут он кивнул на штабс-капитана, — представил договор с лесоторговцем на предмет рубки леса. Хитрый купец не подписал: чрезмерно строгие требования. Прочти и скажи свое мнение. — И он подвинул ко мне большой лист бумаги. — Садись. У нас совет. За свой лес стараемся. И за червонцы, конечно.

Принц сказал это смешливо. Но, прочитав первые строки договора на лесосеку, я понял, что высокое придворное положение владельца богатейших лесных дач на берегу Черного моря не мешает ему быть и хозяином и прижимистым торговцем.

В договоре на продажу леса из гагринской дачи, который от имени принца Ольденбургского составил капитан Воршнев, было сказано:

"Контрагенту, купцу Оркину, предоставляется право вырубить все буковые, ясеневые, кленовые, карагачевые деревья диаметром в шесть и более вершков на высоте груди (четыре фута от земли) и все пихтовые диаметром в девять и более вершков. На остальной площади дачи — все перестойные деревья диаметром в восемнадцать и более вершков. Контрагент обязан возле каждого срубленного дерева засевать семена той же породы на десяти площадках не менее одного квадратного фута каждая. За недоочистку пихтовых вершин и отрубков от коры контрагент уплачивает по одному рублю с каждого дерева. За неуборку дерев, повалившихся на визиры и дорогу, — по три рубля за дерево.

Договор сей обе стороны обязуются исполнять свято и нерушимо".

В документе чувствовалась крепкая хозяйская хватка. И забота о лесе. Уважение мое к капитану возросло.

— Что скажешь? — Принц смотрел на меня хитрыми глазами.

— Договор составлен умно, в полном соответствии с законами лесовозобновления, — ответил я уверенно, потому что так нас учили. — Но если ваше высочество позволит, я бы предложил дополнить его.

— Ну-ну…

— На Кавказе, где произошла вырубка, очень быстро подымается всякий лесной сор. Ежевика, бузина, крапива, разная трава. И она в первые два года наверняка заглушит посеянные площадки. Может быть, стоит возложить на контрагента ответственность за рост посеянных культур хотя бы в течение первых двух лет. Прополка, рыхление. Тогда лесовозобновление принесет плоды.

Принц посмотрел на капитана. Тот мрачно высказался:

— Оркин и без того наши условия подвергает сомнению.

— Он возьмет с каждой десятины не меньше чем полторы тысячи золотом чистой прибыли! — закричал вдруг принц. — Скажи ему, что мы не отступимся ни на шаг! Внеси дополнение об ответственности за посев. Если же будет ломаться, то напомни между прочим, что лесоторговец Мезеринг, представляющий голландское общество кораблестроения, из-за одних только каштановых дерев хоть завтра подпишет с нами этот договор. Ему ведомо, из чего вытесаны стропила Реймсского собора и в каких бочках италийцы держат свои лучшие вина. Моей древесине цены нет, а он еще торгуется! Вот так. А тебе, студент, спасибо. И хотя зубра вчера ты не стрелял, вижу, голова у тебя на месте. А чего не стрелял, скажи? Растерялся? Не успел?

— Жалко, — тихо ответил я и густо покраснел.

Принц хотел что-то сказать, но вдруг сжал зубы и задумался. Немного погодя, отпуская меня, напомнил:

— В три часа поедем глянуть, как распорядились со шкурой.

Запись вторая

Волки на скалах. Разговор Ютнера с хозяином Охоты. Большой костер в пихтовом лесу. За зубрами на Умпырь. Барс в капкане. Решение великого князя.

Хрусткий сентябрьский день раскрыл нам высокогорье во всей его погожей и яркой красе. Тронутые первыми морозами леса создавали чудную, будто волшебником рисованную картину. Добавьте к этому высокое, очень голубое небо, удивительную прозрачность воздуха, близкие — рукой подать — скальные вершины со снеговыми шапками, так величественно вписанные в горизонт, и тогда рисуйте в своем воображении пейзажи, лучше которых, наверное, нет на всем свете.

Бивуак, заброшенный на высоту почти двух верст над уровнем моря, в этот полуденный час обильного солнца и ярких красок жил неспешной, малолюдной жизнью. Все уехали на охоту. Лишь у костра трудился повар с помощниками да лениво бродили несколько свободных казаков из обслуги.

Невдалеке от лагеря пастух Пачо уложил на отдых баранту и додаивал третью корову, отгоняя гортанным криком нетерпеливого телка, который настойчиво тянулся к вымени.

Я спустился к пастуху. Старый лезгин не спеша, с достоинством процедил молоко, отстегнул от своего ремня большую медную кружку с помятыми боками и, зацепив ею пенистое парное молоко, протянул мне:

— Пей, молодой джигит, поправляйся.

Молоко показалось необыкновенно вкусным. Оно вобрало в себя аромат разнотравья со здешних лугов и чистоту студеных ручьев, родившихся из недалеких ледников.

Пачо стоял, широко расставив ноги в кожаных постолах. Скрестив натруженные руки на груди, перетянутой крест-накрест ремнями, горец задумчиво смотрел на скалы, на небо. Суровые складки на темном, заросшем лице его расправились. Что-то детское, доброе проглянуло в человеке, прожившем долгую жизнь.

— Ва-ах! — полной грудью и с нескрываемой радостью выдохнул он. — Дивно все на горах! Вот почему у горцев много песен и голосистых певцов. Хорошие песни. Их не надо придумывать, они вьются вокруг, как вольные птицы. Все поет, ты слышишь? Лес поет. Цветы поют. И камни поют. Как же не запеть человеку, а? Только в горах велик Аллах! Здесь его хижина.