По следам дикого зубра - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 35

— Одиночки бывают? — снова спрашиваю у егеря.

— Редко. Самцы за власть подерутся, слабый уходит иной раз насовсем, чтобы не сердить вожака. Но долго один не проживет. Или новое стадо отыщет, или погибнет.

— От пули охотника?

— Не токмо от пули. Сорвется с кручи. А то в реке утонет. Они отчаянные, идут в воду хоть бы что и не подумают, широко ли, глубоко. Ну, и случается, собьет течением и унесет. Весной в лавины попадают или опять же в реку. Ты, наверное, видел, как в снежную зиму наметает горой на лед, вроде мост получается из снега, а вода теплая, она лед подпарит, мост и повиснет еле живой. Зубр шагнет — и пропал. Когда в стаде, там без вожака не больно разбежишься, а вожак всегда осторожный, не пустит куда попало. Так что одиночкам у них жизнь недолгая.

Черная темь укрыла поляну и горы. Зубрицы ушли по своему распадку в лес, на солонец времени у них не хватило. Утром отыщут, конечно.

Мы подождали еще, не подаст ли голос Телеусов.

— Уж не беда ли какая? — Я начал беспокоиться.

Кожевников ответил:

— Не бойся. Беды нету. Когда опасность, он стрельнет, винтовка при ём. А звук в горах далеко идет. Просто ушел в сторону, это бывает. Или какое интересное дело задержало. Подождем на условленном месте до утра. Не заявится, тогда тронемся на кордон. Там он весточку нам оставит. А то сам объявится.

Чтобы не беспокоить близкое отсюда стадо зверей, мы взяли своих лошадей на потайки и прошли краем луга, стараясь держаться по-над ветром. Версты за две до зубриного выпаса спустились в пихтовый лес и устроили тут небольшой костерок. Попили чай да и легли спать, поплотней завернувшись в плащи. На верхотуре даже в разгар лета ночи холодные и мокрые.

Открываю утром глаза — приятеля моего нету. На костер свежие ветки набросаны, горят, и котелок подвешен. Посмотрел сквозь куст лещины — обе лошади мирно пасутся на взлобке. Где Кожевников?..

Накинув телогрейку на плечи, я поднялся к границе луга. Вижу, стоит мой друг, спиной к березе прислонясь, и ждет, когда из-за лесистого увала выйдет солнце. Такое мгновение… Яркий свет уже играл на высотах, искрил снега на трехтысячниках, а луга еще в предрассветной тени, стылые, отяжелевшие от холодной росы. Бородатое лицо егеря приподнято, руки за спиной. И так смотрит на близкие вершины, на небо, словно молитву творит. Не моргнет, губы полуоткрыты. Миг человеческого блаженства.

Солнце вывалилось из-за бугра, и вершины у черных пихт враз приобрели живую зеленую окраску. Оранжевое пламя загорелось на крупных шишках. Яркий до ослепления, немного сплюснутый шар солнца приподнялся над лесом, стараясь заглянуть во все ущелья. Вниз и в стороны с неба в мокром воздухе протянулись видимые лучи. Как многорукое чудо, солнце опиралось этими лучами на вершины деревьев, на скалы, приподымалось и скоро достигло лугов. Вот уж где вспыхнуло многоцветье! Ковер самых изысканных форм и цветов загорелся под косыми лучами ярко, пышно и весело. Сияли росинки, они алмазно вспыхивали на каждом лепестке. Мелюзга колокольчик, всего-то вершок от земли, а и тот стал похожим на отшлифованный лазурит — так светился, так играл в нем проворный лучик света!

Стою, молчу, наблюдаю за рождением прекрасного дня, за Василием Васильевичем. В голову мне приходит догадка, почему многие лесники и егеря так благоговейно чтут природу. Именно в такие вот мгновения рождается радость, способная вытеснить из головы всё наносное и злое. Мир прекрасен, и нет ничего лучше, радостней, чем природа, это создание завершенного царства живого. Понимаю, что не только на Кавказе можно поклоняться красоте. Она всюду. Только нужно ее видеть. И все же на Кавказе, где три великих начала — красота, целесообразность и мощь — как бы приподняты над обыденностью ближе к небу, это чувство поклонения совершенству особенно велико. Лишь тот, кто побывал здесь, мог написать «Демона», «Кавказского пленника» и «Хаджи Мурата». Единение с природой…

Но вот солнце осушило луг, росинки изошли паром, а красота, теперь уже новая, дневная, привычная, осталась с нами. Заметно потеплело. От скал и камней все еще шел пар. Я крикнул:

— Чаевать, Васильич!

Он вздрогнул, нахлобучил фуражку на непокорные свои космы и спустился к костру.

Сидел молчаливый, улыбался про себя и вздыхал. Еще не освободился от переполнявшего его восторга.

— Так что, на Кишу тронемся?

— Иде его носит, шалого? — Это он уже про Телеусова. — Смотри-ка, и на ночь не пришел. Теперь потопаем на кордон, какие там вести от него оставлены.

Вести на кордоне были. С внутренней стороны двери висел листок, приклеенный хлебным мякишем: «Ночевал здесь, утром подался к дому, потому как веду пленника».

И все. Какого такого пленника? Уж не самого ли Лабазана заарканил?

Настроение у нас поднялось. Главное, жив-здоров, шагает к поселку. Там, значит, и встретимся, а может, успеем догнать на полпути.

Мы посидели на порожке дома, Кожевников закурил и все смотрел, смотрел на лесное нагорье перед собой, а потом показал в ту сторону цигаркой, сказал:

— Вот так-то если итить, как раз на Гузерипль попадешь. Недалече отсюда, но тропа мерзкая, не то что по левому берегу. Однако и тут ходят, которым скорей надобно.

— Кто же?

— А Семен Чебурнов, к примеру. Его кордон на Гузерипле, а однажды смотрю, топает здеся с таким, значит, деловым видом. И вроде людей остерегается. Схоронился я, наблюдаю. Гляжу, обходит наш кордон стороной, лесом, и наверх подался. Туда где мы с тобой вчерась сидели.

— К Лабазану, что ли?

— Кто его знает! Надо бы хорошенько выследить эти самые кривые дорожки. Как ты полагаешь?

— Я так полагаю: егеря — это честные люди.

— Вот и я о том же думаю. На Кише пять годов назад было шестьдесят пять зубров. Ну ладно. Две зимы оказались плохими, снежными, могли сколько-то погибнуть. Но мы вчерась все ж таки насчитали с тобой девяносто шесть голов. Так? А вот на Молчепе пять годов назад было сорок пять по учету. А ноне сколько ты думаешь там встретить?

— Посчитаем.

— Смотри не прослезись.

Запись седьмая

Что мы нашли в Хамышках. Рассказ о зубренке. Письмо в Боржом. Надежда на встречу с женой. Таинственный выстрел у ручья. Убитые зубры в лесу. Ответ управляющего. Суд над егерем Чебурновым. Дальнейшая судьба зубренка Кавказа. В Беловежской пуще. Врублевский.

Двинулись к поселку. Заторопились.

По лесу виляла сравнительно хорошая тропа. Вправо подымался густо залесенный хребет, оттуда по ущельям и распадкам бежали ручьи и впадали в свирепую Кишу с зеленовато-белой, перевитой водой. Река прыгала по камням с такой настырностью, словно ей прямо-таки не терпелось побыстрей ворваться в Белую.

Путь занял не более трех часов. Вскоре мы оказались в широкой долине Белой, отыскали брод, где в сухое время года можно переехать реку верхом, подстраховывая себя длинным шестом, когда лошадь под напором воды начинала заваливаться вправо.

Отсюда до поселка оставалось совсем немного, и мы, согревая лошадей после купания в ледяной воде, пошли рысью.

Спешиваясь у ворот телеусовского двора, зазвенели стременами, заговорили. Хозяин услышал. Хлопнула дверь, и он вышел навстречу. Под усами егеря бродила загадочная и виноватая улыбка.

— Сказывай, отчего бросил в горах друзей-товарищей? — с напускной суровостью насел на него Кожевников. — Ишь ты, герой! Рази так можно?

Телеусов развел руками:

— Планида такая получилась…

— Ты планидой не отговаривайся! Какого еще пленника пымал?

Алексей Власович не ответил, пропустил нас вперед, взял коней, сам расседлал и поставил в тенечке. Вышла хозяйка, подала квасу. Мы сидели на ступеньках крыльца, попивали холодный квасок и сгорали от любопытства.

Наконец Телеусов поманил нас за собой к сараю и осторожно открыл скрипучую дверь:

— Ну, глядите.