Ловец человеков - Старицкий Дмитрий - Страница 17

Ночью любовался звездным небом, после того как проверил караулы, в которые поставил валлийцев. Лишний раз убедился, что я на планете Земля. На своих местах оказались и обе Медведицы, и Орион, и Млечный Путь. На большее мои познания в астрономии не распространялись.

Караулы я выставил на всякий случай, но с бодрянкой в под вахте, а также внушением остальному воинству спать вполуха, держать оружие под рукой и клювом не щелкать. Не доверял я что-то сарацинам, которые паслись в команде у капудана, особенно после сеанса свободы, когда они стали смотреть на меня злыми волками…

После завершения погрузки в Сен-Назере я взошел на палубу галеры последним. Надел на голову корону и заявил во всеуслышание, обращаясь к капудану:

— Как христианнейший государь, приказываю вам немедленно отпустить на волю всех христианских пленников на этом судне. Ибо невместно мне находиться там, где мои единоверцы томятся в плену и страдают в рабстве.

Таковых оказалось не очень-то и много.

Четверо православных худых голубоглазых амхарцев с кожей цвета маренго из далекой Абиссинии, где царствует «чорный властелин», которого называют негус и который, кстати, прямой потомок библейского царя Соломона и Шебы — царицы Савской. Когда в семидесятых годах двадцатого столетия коммунисты свергали последнего императора Эфиопии Хайле Селассие, то он был пятьсот пятьдесят шестым коленом этой непрерывной династии. Самой длинной в истории человечества.

Один низкорослый копт с кожей цвета недозрелой оливки.

Два католика-кастильца, постарше и помоложе, похожие друг на друга как близкие родственники.

И один и вовсе православный ортодокс, по внешнему виду — так просто запорожец, одетый в обрывки красных шелковых шаровар. Оставалось его только побрить, оставив усы с оселедцем, и годен в свиту Тараса Бульбы.

Все остальные гребцы на галере оказались неграми разных оттенков черной кожи. Как мне объяснили — язычники, которых купили в Марокко у португальцев.

Освобожденных я приказал отвести на бак. Вымыть их не мешало как следует, и лохмотья с них отстирать, а то смердели все старой козлятиной посильнее скотного двора. Аж глаза рядом с ними слезились.

Когда их уводили к шпироту, один здоровенный негр цвета спелого баклажана — чисто Кинг-Конг на вид, яростно бесновался, пытаясь сорваться с цепи, стуча огромными кулаками по ближайшим поверхностям, и что-то выкрикивал, явно привлекая к себе всеобщее внимание.

— Что он кричит? — спросил я.

В ответ мне сарацины только пожали плечами.

— Он кричит, что его крестили португальцы, — обернулся старший из кастильцев. — Только он говорит по-португальски с таким жутким акцентом и так коверкает слова, что его очень тяжело разобрать.

— Скажите ему, пусть он перекрестится, — потребовал я.

Кастилец незамедлительно перевел тому на португальский язык мое требование.

Негр тут же успокоился и торжественно, я бы сказал — широко осенил себя крестом животворящим. И запел красивым густым басом. Чисто Поль Робсон.

— Что он поет?

— Молитву, — ответил мне кастилец. — «Отче наш». Тоже вроде как по-португальски.

И усмехнулся уголком рта.

— Освободить его, — приказал я, — и отправить с остальными на бак. Отмываться!

Старшими над помывкой поставил Микала и Филиппа, как уже имеющих подобный опыт с дю Валлоном на Луаре. Все нужное для тщательного мытья у них запасено, сам проверял.

Все остальные разборки с расконвоированным контингентом я оставил на потом. Пообщаюсь с чистыми. А то от их вонизма глаза режет.

Проходя обратно на ют мимо наклонных мачтовых вантов, ухватился за веревочные ячейки, подтянулся и сделал «уголок». Получилось! Нормальное тело мне пацанчик оставил. Тренированное. Надо будет попробовать сейчас размяться по Мюллеру, а потом — со шпагой. Вроде как последствия сотрясения мозга прошли. Не мутило, не кружило, не болело…

Но пришлось играть с капуданом в нарды, — дипломатия, ёпрть, утешая себя, что в третьем тысячелетии они тоже вроде как спорт, вместе с шахматами.

После незамысловатого «морского» обеда я спросил капудана. Так, вскользь, как бы меня эта тема совсем не интересует, а я просто поддерживаю светский треп с хозяином «поляны».

— Хасан-эфенди, а почему вы не плаваете на запад? Там вроде как земли есть, мне говорили, нам незнаемые. Вы — сарацины, более опытные мореходы, чем мы, даже в Китай ходите, как я слышал. Неужели через этот океан вы никогда не плавали? Я не имею в виду лично вас, но других ваших моряков.

— О, мой прекрасный эмир, — ответил мне старик, — это для вас — франков, те воды — Океан, а для нас они — Море Мрака. Действительно, говорят, что удачливый капудан может за этими водами обогатиться несметно, коли отыщет в них растущую из вод гору Гиверс, в которой спрятан волшебный султанат; дома в нем выстроены из золотых кирпичей, заборы сделаны из серебряных слитков, а дороги выложены железной брусчаткой. Там даже песок пляжей — серебряный. Жители там не особо гостеприимны, но если «крокодилу моря» удастся по-хорошему договориться с местными обитателями и их султаном, то дождавшись противоположного благоприятного ветра, при поддержке фатума его корабль благополучно вернется домой, а его экипаж до конца жизни ни в чем не будет нуждаться. Серебряный песок пляжей там считается как ничей. Но с большей вероятностью они там и погибнут все, потому как Море Мрака не только холодное, но и очень грозное своими свирепыми штормами и жуткими морскими тварями. Кисмет. Я слышал всего про один такой случай, чтобы ушедший на запад корабль вернулся назад в Магриб с грузом серебра. И то было это лет двести назад, если не больше.

— Давно и неправда, — съехидничал я.

— Истину говорите, мой прекрасный эмир, — поддержал меня капудан. — Столько баек, сколько расскажет моряк, не сочинит ни один поэт. У поэта просто фантазии не хватит. Это же не новый эпитет для восхваления правителя сочинить.

— Что, есть примеры? — поднял я бровь.

— Как не быть… — захихикал он по-стариковски ехидно. — Вы, наверное, не знаете, но есть записки одного морехода по имени Синдбад, написанные давным-давно в Индии. Там такое наворочено, такие страсти, что кровь в жилах стынет, когда читаешь, а на самом деле страшнее пиратов ничего в тех водах южных нет. Пираты там действительно свирепые — что правда, то правда.

— Это какой Синдбад-мореход? — переспросил я. — Из «Тысячи и одной ночи» или другой?

— Вы знакомы с этой книгой волшебных сказок, мой эмир?

— Читал как-то в детстве, — обошел я возникший острый угол. — Очень толстая книга про говорливую Шехерезаду, которая вместо того чтобы ублажать султана как женщина, по ушам ему три года ездила, но так и не дала.

— Интересная трактовка, — откликнулся капудан, — никогда не слышал такой.

И заразительно рассмеялся. А отсмеявшись, передвинул камни на доске, развел руки и добавил:

— С вас восемь су, ваше высочество.

На доске меня опять наголову разбили в нарды. В который раз. Как ему это удается, просто не представляю. Мечем же одни и те же камни по очереди…

— Кофе? — участливо предложил капудан.

Я охотно кивнул в подтверждение заказа.

— Кстати, насколько я помню эту книгу, ваше высочество, Шехерезада, пока рассказывала султану свои сказки, родила троих детей. — Капудан посмотрел на меня несколько с высоты своей образованности.

— М-да… — не нашелся я сразу, что ответить. — А там точно сказано, что она рожала от султана?

— Этого я не помню, — засмеялся Хоттабыч. — Но судя по тому, что султан время от времени порывался ее казнить, может, и не от него, — развел капудан руками.

Тут засмеялись все, кто присутствовал на обеде.

А потом, поддерживаемая в воображении восточными картинками с прекрасной Шехерезадой в полупрозрачных одеяниях, во мне проснулась похотливая страсть, и я отправился насыщать ее в сосредоточие чести девицы Элен.

Так что знакомиться с освобожденными пленниками я вышел почти перед самым закатом. Нашел их всех на баке веселыми, увлеченными поглощением бретонской ветчины с белым хлебом, но с большим удовольствием отдающими предпочтение грушевому сидру.