Изнанка - Палий Сергей Викторович - Страница 111

«…не знаю, со мной Сти, Борис и Роберт. Леонида оставили снаружи».

«Где вы находитесь?» — спросил Аракелян.

Валера-экранный встал с кресла и прошёлся по комнате. Камера вильнула за ним.

«Мы в эсе. Кажется, это какое-то подземелье».

«Что ты видишь вокруг?»

«Разве бывают такие занудные женщины?! Это противно и унизительно, в конце концов!» — Рысцов-экранный вскинул руки и забавно потряс головой.

Ну вот, опять комплексы попёрли… Аракелян терпеливо повторил вопрос.

«Мы идём вперёд… Темно… Нет, не совсем, конечно, темно, просто — полумрак. Фонари висят вдоль стен. Или факелы? — Валера-экранный с удивлением посмотрел куда-то за камеру, видимо, на Аракеляна. — Не знаю. Свет неяркий, жёлтый».

«Куда вы идёте?»

«Вперёд».

«Действие происходит в Москве?»

«Да».

«Вы что-то ищете?»

«Нет».

«Кого-то ищете?»

«Да».

«Кого?»

«Человека».

«Кто он — этот человек?»

Рысцов-экранный задумался, пощипал двумя пальцами переносицу, провёл рукой по виску, будто искал дужку очков. Наконец ответил:

«Этот человек спит. Он… он… не знаю».

«Что сейчас ты видишь вокруг себя?» — настойчиво спросил Альберт Агабекович.

«Стены. Светильники. Мы идём вперёд».

«А теперь давай вспомним, что случилось через пятнадцать минут?» — голос профессора стал осторожным.

Валера-экранный присел на подлокотник кресла и положил ногу на ногу. Подпёр подбородок кулаком и отрешённо уставился на собственный носок. Безучастно сказал:

«Он спит. Его мучают сомнения. И… ему больно».

«Кто он?»

«Он… Не знаю».

«Это мужчина?»

«Боль. Сожаления. Бездна», — невпопад откликнулся Рысцов-экранный и встал. Неожиданно быстро метнулся в сторону — камера еле успела отследить движение. Он присел на корточки возле печи и обхватил голову руками. Закачался взад-вперёд, простонал что-то нечленораздельное, упал на четвереньки.

«Что теперь происходит вокруг?» — произнёс за кадром Аракелян.

«Полутьма… Длинный тоннель, крики…»

«Чьи крики?»

«Человеческие! Больно! Не надо… оставьте!»

Валера-экранный забился в истерике на полу. Жутко было наблюдать, как взрослый мужчина с гримасой ужаса на лице кусает побелевшие костяшки своих пальцев и трясётся в мелкой судороге. Плачет.

«Успокойся, — мягко сказал профессор. — Сейчас я начну считать до десяти…»

Рысцов выключил запись. Ехидное настроение улетучилось. После просмотра на сердце будто осела какая-то колкая пыль, и каждый удар отдавался неприятным ощущением.

Странно все это. Быть может, что-то действительно таится в толще его памяти, на волглом дне души? Нельзя же придумать такую боль и отчаяние, которые исказили его лицо в конечной фазе сеанса. Или можно? Сам дьявол, поди, толком не ведает, что у нас скрывается во вселенной, имя которой подсознание. Вдруг он и впрямь видел нечто. Испугавшее… А потом его каким-то образом заставили забыть это. Зачем? Что он мог видеть в… мрачном тоннеле? Кто этот спящий человек? Друг или враг? Отчего ему так мучительно?..

Валера вздрогнул от тягучего скрипа открывающейся в сенях двери.

— Эй, кролик подопытный, ты не помер ещё со скуки? — раздался громогласный басок гения freak-режиссуры.

Рысцов не ответил на подначку и попытался придать лицу суровый вид.

— Я тебе морковку принёс, кролик, — заявил Андрон, вваливаясь в комнату и бросая на лавку пудовый тулуп.

— Засунь её себе знаешь куда… — посоветовал Рысцов, кося глазом на жизнерадостного Петровского.

— Как хочешь, — пожал полечами тот, не переставая лыбиться, и извлёк из сумки сеточку с морковкой. — Вот, выменял на базаре. Суп буду варить.

— Суп-раскольник?

Экс-режиссёр посмотрел на Валеру и, выгнув правую бровь надломленной параболой, констатировал:

— Смешно.

— Где Павел?

— Они с профессором ушли на холмы. Беседуют о смысле жизни после смерти, кажется.

Петровский пригладил короткие волосы, нахлобучил бессменную голубую шляпу и, прихватив сеточку, удалился в сени. Оттуда незамедлительно раздался звон кастрюль, крепко сдобренный матерными присказками.

Одна морковка осталась на полу. Рысцов нагнулся и поднял её.

— Слушай, Андрон, я все у тебя хотел спросить… — начал он, крутя в пальцах хилый красновато-грязный овощ. — Ты веришь во всю эту чепуху насчёт… человека из моих воспоминаний… Ну, в общем, ты понимаешь, о чем я…

— Хрен знает, — откликнулся Петровский, чиркая спичкой. — Может, и видел ты что-нибудь. А может, и нет.

— Я сейчас пересмотрел последний сеанс. Как-то не по себе стало, честное слово.

— Ага, ты вчера знатную напольную драму закатил. Подумываю тебя в актёры взять. Устроим пробы?

— Какие пробы! — взвился Валера. — Я серьёзно с тобой говорю! Ведь не мог же я выдумать все эти воспоминания…

— Да уж, пожалуй… — Андрон включил воду и, судя по яростному сопению, принялся чистить картошку. — Трудно сочинить историю про беременную наркоманку, западающую на оловянных солдатиков. Хотя по поводу Кубрика я с ней солидарен.

— Идиот, — прошипел Рысцов.

Выходя в широкие сени, служащие по совместительству кухней, и плотно прикрывая за собой дверь, чтобы не выпускать натопленное тепло, он неловко повернулся и срамно выругался, урюкоподобно морща физию: сломанная в автокатастрофе кость срослась нормально, но временами травма напоминала о себе, ввинчивая тупое сверло боли в правое предплечье. Надоевшую корку гипса Павел Сергеевич срезал дней пять назад…

— Да ладно, чего разнылся. Не обижайся, — взмахнул Петровский ножом над картофелиной. — Мне думается, что жизнь идёт своим чередом. Оглядись вокруг. Мир изменился, и мы с тобой навряд ли сможем что-то поделать с этим свершившимся фактом. Нужно приспосабливаться. Я ведь без шуток говорю — собираюсь потихоньку начать строить студию, павильоны, группу съёмочную наберу со временем. Может быть, Копельников отыщется. Или Митин… Я ведь не могу существовать без двух вещей: кино и «железа». Со вторым — проще: вон балку или камни взял во дворе и качай мышцу. А кино… это посложней. Но всегда приходится с чего-то начинать, вспомни, как мы принимались творить с нуля когда-то.. Зато материала рабочего теперь — завались! Представь, сколько новой фактуры появилось, сколько тем!