Царская Россия во время мировой войны - Палеолог Морис Жорж - Страница 44

Практическая программа была тотчас выработана. Наконец-то Россия на правом пути…

В половине одиннадцатого утра я приехал в Петропавловский собор, чтобы присутствовать на торжественном отпевании великого князя Константина Константиновича.

Утомленная службой, бывшею третьяго дня, императрица Александра Федоровна не могла прибыть. Вдовствующая императрица и великая княгиня Мария Павловна торжествуют, стоя только вдвоем в первом ряду, рядом с императором.

Заупокойное служение продолжается два часа и протекает с необычайною пышностью в смене грандиозных и патетических обрядов.

Интересно при этом наблюдать за императором. Ни на мгновение не замечаю в нем равнодушия или невнимательности; его набожность глубока и естественна. Иногда он закрывает наполовину глаза, и когда открывает их вновь, его взгляд кажется светящимся каким-то внутренним сиянием.

Наконец, бесконечная литургия заканчивается. Присутствующим раздают свечи, как символ того вечного света, который открывается душе покойного. Вся церковь наполняется тогда ослепительным блеском, в котором чудесно сверкают золото и драгоценные камни иконостаса. Неподвижный, с сосредоточенным лицом, с остановившимися зрачками, император смотрит перед собой вдаль, на то невидимое, что лежит за земными пределами, за границами нашего призрачного мира…

Сегодня утром в присутствии государя происходит спуск броненосного крейсера в 32000 тонн, «Измаил», построенного на эллингах Васильевского Острова, в том месте, где Нева выходит из Петрограда; присутствуют также дипломатический корпус и члены правительства.

Погода прекрасная, церемония столь же внушительная, сколь живописная. Но гости как будто не интересуются зрелищем. Перешептываются в группах, с встревоженными лицами: только что получено известие, что русская армия отходит от Львова.

Государь невозмутимо выполняет все обряды церемонии спуска. Он снимает фуражку, когда благословляют корабль. Яркий свет солнца оттеняет от углов его глаз две темные и глубокие морщины, которых там не было вчера.

Между тем, громадное судно движется к Неве медленно и неудержимо, сильное волнение идет по реке; причалы натягиваются — и «Измаил» величественно останавливается.

Прежде чем уехать, император осматривает мастерские, куда поспешно вернулись рабочие. Он остается там около часа, часто останавливаясь, чтобы поговорить, с той спокойной любезностью, полной достоинства и внушающей к себе доверие благодаря которой он так умеет подходить к меньшей братии. Горячие приветствия, возгласы, словно вырывающиеся из всех грудей, провожают его до самого конца обхода. А между тем, мы здесь находимся в самом очаге русского анархизма…

Когда мы расстаемся с императором, я поздравляю его с тем приемом, который он встретил в мастерских. Его глаза светятся грустной улыбкой. Он мне отвечает:

— Ничто так благотворно на меня не действует, как чувствовать себя в соприкосновении с моим народом. И сегодня я нуждался в этом.

Издатель «Нового Времени», Суворин, пришел ко мне, чтобы поделиться своим унынием:

— У меня больше нет надежды, — сказал он мне. — Отныне мы обречены на ряд потрясений.

Я возражаю ему указанием на взрыв энергии, которым охвачен сейчас весь русский народ и который только что сказался в Москве принятием практических решений. Он ответил:

— Я знаю свою страну. Этот подъем не продлится долго. Немного времени пройдет — и мы вновь погрузимся в апатию. Сегодня мы нападаем на чиновников; мы обвиняем их во всех тех несчастиях, которые случились с нами — и мы в этом правы, но мы не можем без них обойтись. Завтра, по лености, по слабости, мы сами отдадим себя опять в их когти.

Катаясь сегодня днем по островам с г-жею В., я передавал ей те речи, полные уныния, что слышал вчера от Суворина.

— Будьте уверены, — отвечала она мне, — что тысячи русских думают совершенно также. Тургенев, знавший нас в совершенстве, пишет в одном из своих рассказов, что русский человек проявляет необыкновенное мастерство для того, чтобы провалить все свои предприятия. Мы собираемся взлезть на небо. Но только что отправившись, замечаем, что небо ужасно высоко. Тогда мы думаем только о том, как бы упасть возможно скорее и ушибиться как можно больнее…

XVII. Национальное пробуждение

Император уехал сегодня в ставку верховного главно-командующего, в Барановичи. Его сопровождают министры ввиду предстоящего важного совещания с великим князем Николаем Николаевичем. Я знаю, что Сазонов, министр финансов Барк, министр земледелия Кривошеин и министр внутренних дел князь Щербатов будут добиваться немедленного созыва Государственной Думы. Их противниками выступят председатель Совета министров Горемыкин, министр юстиции Щегловитов, министр путей сообщения Рухлов и обер-прокурор св. синода Саблер.

Перед тем, как покинуть Царское Село, император по собственному почину принял решение, напрашивавшееся уже слишком давно. Он освободил от обязанностей военного министра генерала Сухомлинова и назначил ему заместителем члена Государственного Совета, генерала Алексея Андреевича Поливанова.

Генерал Сухомлинов несет тяжелую ответственность. Его роль в деле недостатка снарядов была столько же зловеща, как и таинственна. 28 сентября минувшего года, отвечая на мой вопрос, поставленный ему оффициально от имени генерала Жоффра, он заверил меня письменно, что принял все меры, дабы обеспечить русскую армию полным количеством снарядов, какое требуется для долгой войны. Неделю назад я говорил об этой бумаге Сазонову, который попросил меня передать ее ему, чтобы показать императору; император был поражен. Не только не было принято никаких мер для того, чтобы удовлетворить все возрастающим потребностям русской артиллерии, — но с тех пор генерал Сухомлинов предательским образом старался проваливать нововведения, которые ему предлагались для развития производства снарядов. Поведение странное, загадочное, объяснения которому нужно искать, может быть, в жестокой ненависти, которую военный министр питает к великому князю Николаю Николаевичу: Сухомлинов не может ему простить назначения его верховным главнокомандующим, тогда как он наверняка рассчитывал получить эту должность.

Генерал Поливанов — человек образованный, деятельный и работоспособный; он обладает духом организации и командования. Кроме того, ему приписывают либеральные убеждения, вызывающие сочувствие к нему со стороны Государственной Думы.

Сазонов, вернувшийся из ставки, привез оттуда хорошие впечатления, по крайней мере, что касается состояния духа верховного командования.

— Русская армия, — говорит он мне, — будет продолжать свое отступление как можно медленнее, пользуясь каждым случаем, чтобы производить контр-атаки и тревожить противника. Если великий князь Николай Николаевич заметит, что немцы уводят часть своих сил для переброски их на западный фронт, он тотчас перейдет опять в наступление. Принятый им оперативный план позволяет ему надеяться, что наши войска смогут удержаться в Варшаве еще месяца два. Вообще, я нашел состояние духа в штабе верховного главнокомандующего превосходным…

Что касается вопросов политики, то он заявил мне, что император торжественным рескриптом обратится с призывом ко всем силам страны, тот же рескрипт объявит о скором созыве Государственной Думы.

Был рассмотрен также и польский вопрос. Император повелел учредить комиссию, в составе шести членов русских и шести поляков, под председательством Горемыкина, для установления основ автономии, обещанной Царству манифестом 16 августа 1914 г. Министр юстиции Щегловитов и обер-прокурор св. синода Саблер умоляли, заклинали императора отказаться от этой мысли, указывая ему, что автономия какой-либо части империи несовместима со священнейшими основами самодержавного правления. Их настойчивость не только не убедила императора, но и не понравилась ему. Говорят даже, что они будут освобождены от своих обязанностей.