Царская Россия во время мировой войны - Палеолог Морис Жорж - Страница 28

Самый видный из них — министр юстиции, глава крайней правой в Государственном Совете, Щегловитов; человек живого ума, легкой и язвительной речи, он вносит в осуществление своих планов много рассчета и изворотливости; он, к тому же, лишь недавний адепт «распутинства». Почти так же значителен министр внутренних дел Николай Маклаков, льстивая покорность которого нравится монархам. Затем идет обер-прокурор святейшего синода Саблер, человек презренный и низкопоклонный; при его посредстве «старец» держит в руках всех епископов и все высшие церковные должности. Тотчас за этим я назову обер-прокурора сената Добровольского, затем члена Государственного Совета Штюрмера, затем дворцового команданта, зятя министра двора, генерал-адъютанта Воейкова. Я назову, наконец, очень смелого и хитрого директора департамента полиции Белецкого. Легко себе представить громадное могущество, которое представляет коалиция подобных сил в самодержавном и централизованном государстве, вроде России.

Чтобы уравновесить зловредные происки этой шайки, я вижу около государя только одно лицо — начальника военной его величества канцелярии, князя Владимира Орлова, сына прежнего посла в Париже. Человек прямой, гордый, всей душой преданный императору, он с первого же дня высказался против Распутина и не устает бороться с ним, что, конечно, вызывает враждебное к нему отношение со стороны государыни и г-жи Вырубовой.

Сегодня утром, я принимаю у себя одного француза, Роберта Готио, профессора в Ecole des Hautes Etudes de Paris, который приехал с Памира, где производил исследования по этнологии и лингвистике.

В первой половине августа он исследовал, в окрестностях Хорога, долину, расположенную на высоте 4000 метров, на склонах Гинду-Куша; он продвинулся за двенадцать дней пути за крайний русский аванпост, который надзирает за Ферганской границей. 16 августа один туземец, посланный им за провизией на этот передовой пост, сообщает ему, что Германия объявила России и Франции войну. Он немедленно уезжает. Одним духом, через Маргелан, Самарканд, Тифлис, Москву он достигает Петрограда.

Я излагаю ему необыкновенный ряд событий, накопившийся в течение двух месяцев. Он заявляет мне о своем горячем нетерпении вернуться во Францию, чтобы нагнать свой территориальный полк. Затем мы говорим о будущем; мы высчитываем громадное напряжение, которое надо будет осуществить, чтобы уничтожить германское могущество, и т. д. Его оценка тем более меня интересует, что он много раз и подолгу жил в Германии; он говорит мне:

— Я много имел дела с немецкими социалистами, я хорошо знаю их учение и еще лучше — их дух. Будьте уверены, господин посол, что они всеми силами будут содействовать делу войны и будут сражаться, как самые упорные юнкера, до последней возможности. К тому же, я тоже социалист, я даже анти-милитарист; и вы видите, что это не мешает итти защищать свою родину.

Я поздравляю его с подобным рвением и приглашаю его на следующий день к завтраку.

Когда он уходит, я размышляю над тем, что только что имел перед глазами красноречивое доказательство патриотизма, который, несмотря на столько противоположных крайностей, воодушевляет французских интеллигентов. Вот один из них, который узнает о войне в глубине Памира, на высоте 4000 метров, на «крыше света». Он — один, предоставленный самому себе, избавлен от заразы величественного национального порыва, который увлекает Францию. Тем не менее, он не колеблется ни минуты. Все его социалистические и пацифистские теории, интересы его ученой работы, его личные выгоды тотчас же стушевываются перед образом родины в опасности. И он торопится.[9]

Граф Коковцов, бывший председатель Совета и министр финансов, высокий патриотизм и ясный ум которого я так ценил, посещает меня в посольстве. Он приехал из своего имения, которое находится вблизи от Новгорода.

— Вы знаете, — говорит он мне, — что по характеру я не склонен к оптимизму. Тем не менее, у меня хорошее впечатление от войны; я, действительно, никогда не думал, что наша борьба с Германией может иначе начаться. Мы потерпели большие неудачи; но наши войска непоколебимы, наше моральное состояние превосходно. Через несколько месяцев мы будем в силах сокрушить нашего ужасного противника…

Затем он говорит со мной об условиях, которые мы должны будем предписать Германии, и он выражается с такой горячностью, которая меня изумляет у человека, обычно столь уравновешенного.

— Когда пробьет час мира, мы должны быть жестокими!., да, жестокими!.. К тому же, мы будем к этому вынуждены национальным чувством. Вы не можете себе вообразить, до какой степени наши мужики раздражены против немцев.

— Ах, вот это интересно… Вы сами это констатировали?

— Не позже, чем третьего дня. Это было утром, в день моего отъезда, и я гулял по своему полю. Я замечаю очень старого крестьянина, который давно потерял своего единственного сына, и чьи два внука находятся в армии. Сам, без всякого вопроса с моей стороны, он выражает мне свое опасение, что войну не будут продолжать до конца, не истребят окончательно немецкую породу, не вырвут с корнем из русской почвы плохую немецкую траву. Я поздравляю его с тем, что он с таким патриотизмом принимает опасности, которым подвергаются два его внука, его единственная поддержка. Тогда он мне отвечает:

«Видишь ли, барин, если, к несчастью, мы не истребим немцев, они придут даже сюда; они будут править всей русской землей. И потом, они запрягут нас, тебя и меня, да, тебя тоже, в плуг»…

Вот что думают наши крестьяне.

— И они рассуждают совершенно правильно, по крайней мере в переносном смысле.

VI. Великая княгиня Елизавета Федоровна

Великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра императрицы и вдова великого князя Сергея Александровича — странное существо, вся жизнь которого представляется рядом загадок.

Родившись в Дармштадте, 1 ноября 1864 г., она распустилась уже прекрасным очаровательным цветком, когда, двадцатилетней девушкой, вышла замуж за четвертого сына Александра II.

Мне вспоминается, как я обедал вместе с нею в Париже несколько лет спустя, около 1891 г. Я так и вижу ее, такой, какой она тогда была: высокой, строгой, со светлыми, глубокими и наивными глазами, с нежным ртом, мягкими чертами лица, прямым и тонким носом, с гармоническими и чистыми очертаниями фигуры, с чарующим ритмом походки и движений. В ее разговоре угадывался прелестный женский ум — естественный, серьезный и полный скрытой доброты.

Уже в то время она была окружена какой-то тайной. Некоторые особенности ее супружеской жизни не поддавались объяснению.

Сергей Александрович был физически человек высокого роста, со стройным станом, но лицо его было бездушно, и глаза, под белесыми бровями, смотрели жестоко. В моральном отношении он обладал суровым и деспотичным характером; ум его был ограничен, образование скудно, зато у него была довольно сильная художественная восприимчивость. Очень отличаясь от своих братьев — Владимира, Алексея и Павла — он жил замкнуто, ища одиночества, и слыл за странного человека.

Со времени женитьбы он стал еще менее понятен. Он показывал себя, действительно, самым подозрительным и ревнивым мужем, не допуская, чтоб его жена оставалсь наедине с кем бы то ни было, не позволяя ей выезжать одной, наблюдая за ее перепиской и ее чтением, запрещая ей читать даже «Анну Каренину», из боязни, чтобы обаятельный роман не пробудил в ней опасного любопытства или слишком сильных переживаний. Кроме того, он постоянно ее критиковал в грубом и резком тоне; он делал ей порой, даже в обществе, оскорбительные замечания. Кроткая и послушная, она склонялась под жестокими словами. Честный и добродушный великан, Александр III, чувствовавший к ней жалость, расточал ей сначала самое любезное внимание; но скоро должен был воздержаться, заметив, что возбуждает ревность своего брата.