Уцелевший - Паланик Чак - Страница 26

Я сказал агенту, что уже знаю свое детство.

Он мне ответил по телефону: «Эта версия лучше».

Версия?

«У нас есть еще более убойный вариант для фильма». Агент спрашивает: «Ну и кем бы ты хотел быть?»

Я хочу быть собой.

«Я имею в виду в фильме».

Я прошу его подождать. Известность превращалась в ограничение свободы и еще большую предопределенность жизни: задание, следующее задание, следующее задание. Ощущение не очень приятное, но оно мне знакомо.

Затем полицейские подъехали ко входной двери, зашли в кабинет, где лежала мертвая соц.работница, сделали снимки под разными углами и попросили оторваться от напитка, чтобы они могли задать вопросы о прошедшей ночи.

А после этого я заперся в ванной, испытывая, как сказали бы учебники по психологии, непродолжительный экзистенциальный кризис.

Человек, на которого я работаю, звонит из ресторанного туалета по поводу сердечек в пальмовом салате, и кажется, что мой день завершен.

Жить или умереть?

Я выхожу из ванной, прохожу мимо полиции и иду прямо к телефону. Я говорю человеку, на которого работаю, чтобы он взял вилку для салатов. Подцепил сердечко. Зубцы вниз. Поднял сердечко ко рту и высосал сок. Затем положил его в нагрудный карман своего двубортного Брукс-Бразерского пиджака в тонкую полоску.

Он сказал: «Понял». И моя работа в этом доме закончена.

Одной рукой я держу телефон, а другой показываю полицейским, чтобы они налили побольше рома в следующую порцию дайкири.

Агент говорит, чтобы я не заботился о багаже. В Нью-Йорке есть стилист, который уже готовит гардероб годных для продажи, хлопчатобумажных, стилизованных под мешковину религиозных спортивных костюмов, которые они хотят, чтобы я рекламировал.

Багаж напоминает мне о гостиницах напоминает мне о люстрах напоминает мне о происшествиях напоминает мне о Фертилити Холлис. Она — единственная, кого я теряю. Только Фертилити знает обо мне всё, даже если она знает немногое. Может, она знает мое будущее, но она не знает моего прошлого. Теперь никто не знает моего прошлого.

Кроме, может быть, Адама.

Вдвоем они знают о моей жизни больше, чем я сам.

Согласно моему плану маршрута, говорит агент, машина прибудет через пять минут.

Время продолжать жить.

Время подтверждать свое желание жить дальше.

В лимузине должны быть черные очки. Должно быть очевидно, что я путешествую инкогнито. Мне нужны сидения из черной кожи и затемненные окна, говорю я агенту. Мне нужны толпы в аэропорту, скандирующие мое имя. Мне нужно больше алкогольных коктейлей. Мне нужен личный фитнесс-тренер. Я хочу сбросить пять килограммов. Я хочу, чтобы мои волосы были гуще. Я хочу, чтобы мой нос выглядел меньше. Идеальные зубы. Подбородок с ямочкой. Высокие скулы. Мне нужен маникюр, и мне нужен загар.

Я пытаюсь вспомнить все, что Фертилити не нравилось в моей внешности.

29

Где-то над Небраской я вспоминаю, что забыл свою рыбку.

И она должна быть голодна.

Такова правоверческая традиция, что даже у трудовых миссионеров должен быть кто-то: кошка, собака, рыбка, чтобы было о ком заботиться. В большинстве случаев это была рыбка. Просто кто-то, кому нужно, чтобы ты проводил ночи дома. Кто-то, кто спасает тебя от одиночества.

Рыбка — это что-то, что заставляет жить на одном месте. Согласно доктрине церковной колонии, именно поэтому мужчина берет в жены женщину, а женщина рожает детей. Это что-то, вокруг чего должна вращаться твоя жизнь.

Это сумасшествие, но ты отдаешь все свои эмоции этой крошечной золотой рыбке, даже после шестисот сорока золотых рыбок, и ты не можешь просто так позволить этой малявке умереть голодной смертью.

Я говорю стюардессе, что мне надо вернуться, а она отбивается от моей руки, держащей ее за локоть.

В самолете так много рядов людей, сидящих и летящих в одном направлении высоко над землей. Летящих в Нью-Йорк, который, по моим представлениям, должен быть чем-то вроде Рая.

Слишком поздно, говорит стюардесса. Сэр. Самолет нельзя остановить. Сэр. Может, когда мы приземлимся, говорит она, может, я смогу кому-то позвонить. Сэр.

Но там нет никого.

Никто не поймет.

Ни домовладелец.

Ни полиция.

Стюардесса вырывает свой локоть. Она бросает на меня взгляд и движется дальше по проходу.

Все, кому я мог бы позвонить, мертвы.

Поэтому я звоню единственному человеку, который может мне помочь. Я звоню последнему человеку, с которым хочу поговорить, и она берет трубку после первого гудка.

Оператор спрашивает, возьмет ли она на себя расходы, и где-то в сотнях миль позади меня Фертилити говорит да.

Я сказал привет, и она сказала привет. В ее голосе не было ни капли удивления.

Она спросила: «Почему ты не пришел сегодня к склепу Тревора? У нас должно было быть свидание».

Я забыл, говорю я. Вся моя жизнь — это сплошная забывчивость. Это мое самое ценное профессиональное умение.

Моя рыбка, говорю я. Она умрет, если никто ее не покормит. Может, она посчитает, что это неважно, но эта рыбка для меня — весь мир. Сейчас рыбка — единственная, о ком я забочусь, и Фертилити должна пойти туда и покормить ее, или, еще лучше, взять ее к себе домой.

«Да, — говорит она. — Конечно. Твоя рыбка».

Да. И ее нужно кормить каждый день. Пища, которую она больше всего любит, находится за аквариумом на холодильнике, и я даю ей адрес.

Она говорит: «Наслаждайся превращением в большого международного духовного лидера».

Мы разговариваем, а самолет уносит меня все дальше и дальше на восток. Примерные главы моей автобиографии лежат на сидении рядом со мной, и это сплошной шок.

Я спрашиваю: откуда она узнала?

Она говорит: «Я знаю значительно больше, чем ты сообщаешь мне».

Что, например? Я спрашиваю, что еще она знает?

Фертилити говорит: «Чего ты боишься, чтобы я узнала?»

Стюардесса заходит за занавеску и говорит: «Он беспокоится о золотой рыбке». Какие-то женщины за занавеской смеются, и одна говорит: «Он что, умственно отсталый?»

Как для экипажа самолета, так и для Фертилити, я говорю: Так случилось, что я последний уцелевший из почти полностью исчезнувшего религиозного культа.

Фертилити говорит: «Ну и отлично».

Я говорю: И я больше никогда ее не увижу.

«Да, да, да».

Я говорю: Люди ждут меня в Нью-Йорке завтра. Они планируют что-то большое.

А Фертилити говорит: «Ну конечно планируют».

Я говорю: Мне жаль, что я не смогу больше с ней танцевать.

А Фертилити говорит: «Сможешь».

Ну, раз она знает так много, спрашиваю я у нее, как зовут мою рыбку?

«Номер шестьсот сорок один».

Это чудо из чудес, она права.

«Даже не пытайся держать что-то в секрете, — говорит она. — После того, что я вижу в снах каждую ночь, меня очень трудно удивить».

28

После первых пятидесяти пролетов лестницы я уже не могу подолгу задерживать дыхание. Мои ступни летают вслед за мной. Сердце стучит по ребрам изнутри грудной клетки. Ротовая полость и язык распухли и склеились высохшей слюной.

Сейчас я на одном из тех лестничных тренажеров, которые установил агент. Ты поднимаешься, поднимаешься до бесконечности и никогда не отрываешься от земли. Ты заперт в гостиничном номере. Это потный мистический опыт нашего времени, единственная разновидность индийских духовных исканий, которую мы можем запланировать в ежедневнике.

Наша СуперЛестница в Рай.

Около шестидесятого этажа футболка от пота растягивается до самых коленей. Такое чувство, что мои легкие — это нейлоновые чулки, в которые пихают лестницу: натяжение, выступ, разрыв. В моих легких. Разрыв. Шина перед взрывом, вот какое ощущение в моих легких. Запах такой же, как от электрообогревателя или фена, сжигающего слой пыли, вот такие у меня сейчас горячие уши.

Я занимаюсь этим, потому что агент говорит, что во мне лишних десять килограммов, и с ними он не сможет сделать меня знаменитым.