У рыбацкого костра - Коллектив авторов - Страница 96

- Ну, братцы! - опомнившись, сказал Володя. - Нам пора домой. Уже одиннадцать часов, а мне нужно быть в Москве в два. Пока переоденусь, помоюсь…

- Да, надо ехать, - поддержал его я.

А Семен… Семен сидел на берегу болотца, он забросил все три удочки и ждал клева.

- Семен! - крикнул Володя. - Поехали.

- Подождите минут десять, я сейчас…

- Нам пора…

- Ну подождите и, главное, не кричите.

- Нам надо ехать…

- Ну подождите. Я же вас ждал. В конце концов, вы хоть раз в жизни можете поступить по-товарищески?…

- Да причем здесь товарищи?… Просто нам надо на работу.

- Ну и поезжайте, - вдруг зашипел он, - только оставьте меня в покое и не галдите!… Умеет же Володя водить машину. И права у него есть. Вот и катите…

Это было настолько неожиданно, что мы на минуту застыли, раскрыв рты.

- Ты это что, серьезно?

- Да замолчите вы! Конечно серьезно. Поезжайте!…

- А как же ты?… Ведь отсюда до станции километров семь!

- Доберусь!

И мы поняли: уговаривать его бесполезно. Собрали свои пожитки, сели в машину. Объехали вокруг болотца и появились с другой его стороны, как раз напротив Семена. Я помахал ему рукой. Он не отвечал. Он сидел, уткнув глаза в поплавки, и ждал клева…

- Да не маши ему, напрасно! - сказал Володя. - Нашего полку прибыло…

Ярослав Смеляков на рыбалке

Ярослав Смеляков очень поздно - почти в пятьдесят лет - пристрастился к рыбалке. Но полюбил ее беззаветно. Человек острого ума, щедро наделенный чувством юмора, на рыбалке нередко становился совсем ребенком.

Весной 1962 года мы ловили рыбу на Плещеевом озере, там где некогда Петр I еще в отрочестве своем сделал попытку создать русский флот. Мы подъехали к берегу, противоположному древнему городу, поставили моторку у травы и приступили к ловле. В лодке пятеро - лодочник, Я. Смеляков, В. Костров, моя жена и я. У Смелякова что-то не клевало. А моя жена каждую минуту просила меня:

- Надень червя!

Я надевал. Она забрасывала удочку по-женски, через голову, и каждый раз попадала в самые водоросли. Я шипел на нее:

- Перебрось, там только крючки отрывать!…

Она вытягивала удочку, и на ее крючке оказывалась рыбешка. Она снова просила меня:

- Надень червя.

Я снова надевал, она забрасывала в траву и снова вытаскивала рыбешку. У Ярослава по-прежнему не клевало. Он мрачнел, мрачнел, наконец не выдержал и:

- У какой-то дурехи-девчонки каждую минуту на крючке рыбка, а у меня, большого советского поэта, - ни одной!

Действительно, рыба совсем не хотела считаться с тем, кто ее ловил…

Через несколько дней Ярослав пригласил меня на рыбалку в Тарусу, где он снимал дачу…

Когда я проснулся на рассвете и вышел в огород, то увидел его там. Вид у Ярослава был праздничный.

На нем был новый костюм светло-серого цвета, ослепительно белая рубашка. Он яростно копал землю лопатой, разламывал руками крупные комья земли, собирал и складывал червей в банку. А вокруг суетливо бегал его пасынок Алешка и упрашивал:

- Дядя Яр, возьми и меня на рыбалку! Дядя Яр, возьми и меня на рыбалку!…

Ярослав, как это он хорошо умел, крепко выругался и:

- Как червей копать, так дяде Яре, большому советскому поэту, а как ловить рыбу, так тебе!…

Алешку на рыбалку он так и не взял…

Мы подплыли к дальнему берегу Оки, заросшему кугой, бросили якорь. Рыба клевала из рук вон плохо - за три часа мы с трудом наловили на жиденькую уху. Одну мелочь.

И вдруг мой поплавок стал медленно притапливаться. Решив, что это берет крупная рыба, я осторожно подсек и почувствовал на удочке тяжесть добычи. Но на крючке оказалась не рыба, а толстая веревка. Я стал ее тянуть и вытащил плетеную из ивняка огромную вершу.

Видимо, она очень долго лежала на дне. Когда мы с трудом втянули ее в лодку, почти до половины она была наполнена жидким илом, а по нему ползал большой черный рак и прыгали две крупные плотвицы.

И тут произошло то, чего я никак не ожидал. Ярослав бросился к верше, нырнул в нее с головой, просунув руку в горловину.

Дрожащими от волнения пальцами ловил он подпрыгивающих на иле рыб. А на его новый светло-серый костюм и ослепительно белую рубашку текла грязь. Рукава пиджака, воротник, спина покрылись илом.

- Ярослав, что вы делаете?

- Подождите! - он вынырнул из верши, отдышался, положил рака и плотву в ведерко:

А теперь поплыли домой… Только скажите Тане и Алешке, что это я сам все поймал!… - И он совершенно по-детски улыбнулся…

Речка моего детства

Какие очаровательные имена носят речки нашей средней полосы: Нерль, Сетунь, Конопелка, Истра, Снежедь, Вертушинка, Ливенка, Ликова!…

И у моей речки имя ничуть не уступит им - Сумерь!

Какой пээт придумал его? Надо действительно обладать высоким поэтическим даром и таким чувством слова, чтобы найти имя, которое звучало бы так замечательно.

Моя Сумерь маленькая, незаметная. Течет она больше в перелесках, на каждом шагу петляя. Берега ее заросли ольхой и черемухой, которые все опутаны хмелем. А у самой деревни она выбегает на луг.

Мое детство прошло около этой речки, ее бочагов. Каждый из них имел свое название - Долгий, Круглый, Каменный, Тонкий, Девичий… И названия эти не случайны. Они отражали форму бочага или его дна. А Девичий был так назван потому, что в нем почему-то купались преимущественно девчата.

По весне прибрежный лужок становился золотым от зацветающих одуванчиков, калужницы, курослепа, купальницы, лютиков. А пригорки становились розово-лиловыми от бессмертника, медуницы, хохлатки. Очень красиво у речки. Особенно на другом от деревни берегу. Он меньше вытоптан.

Там же, где Сумерь ныряет в ольховый перелесок, по его берегу и пробраться трудно. Место это называлось - Быки. Там почему-то зарывали павший скот. В частности, быков. Вот и название такое пошло отсюда…

После Быков к речке с одной стороны подходило поле, на котором то сажали картошку, то сеяли рожь, то овес. А с противоположной стороны к ней примыкал старый еловый лес с ландышами, с ночными фиалками, с ягодными лужайками. Сюда мы в июне ходили за первой земляникой.

По весне Сумерь довольно сильно разливалась, затапливала весь луг, доходила до горы, до своей старицы, сливалась с ней. Посмотришь с горы, а внизу уже не маленькая уютная речка, а целое озеро… А когда в мае вода уходила, опять обретали свою независимость бочаги старицы.

По весне в узких местах речки деревенские мужики делали забои - вбивали колья, оплетали их ивняком и ставили там верши. В них нередко вваливались хорошие щуки.

А в июне-июле, когда мелели бочаги, старицы и воды в них становилось по колено, мы, мальчишки, сняв штаны, залезали в них, взбаламучивали воду и ждали, когда щуки и щурята, зашедшие сюда в водополку, выплывут на поверхность, «покажут свои носы».

Тогда мы ловили их руками или бельевыми корзинами. А летом в бочагах, которые до конца не высыхали, ловили наметкой плотву, карасей, вьюнов…

В речке Сумерь меня учили плавать. Без всяких премудростей бросали подальше в воду, раскачав за руки и за ноги. И каждый сам должен был выбраться из нее. Это и был первый урок плаванья, во время которого и перепугаешься, и воды нахлебаешься, но и плавать научишься на всю жизнь…

После спада воды речка совсем мелела. Лишь в отдельных бочагах воды было метра полтора-два. Тогда собирались ребятишки со всего села и строили запруду, которая держала воду все лето и осень.

Мы вбивали колья поперек речки в самом узком месте, потом оплетали из лозняком. Колья ставили в два ряда, чтобы между ними могли удержаться камни, бревна, дерн, которым предназначалось держать воду. А потом, заранее приготовив все материалы, мы перекрывали речку. Все это надо было сделать мгновенно, иначе вода размывала запруду. Это был настоящий штурм. Мы, ребятишки, носились по берегу, тащили кто что мог, подгоняя друг друга.