Пушкарь Собинка - Куликов Геомар Георгиевич - Страница 9

Утром Собинка, не обременённый никакими заботами и снедаемый любопытством, отправился бродить по расположению русского войска. Много ли увидишь в походе? Всё застилала пыль, поднятая тысячами людских и конских ног. И дядька Савелий с Евдокимом запрещали далеко отходить. Мудрено ли затеряться в полках разных городов? А тут Евдоким с дядькой Савелием обретаются возле великокняжеского шатра. Найти его проще простого, всякий укажет.

Шагает неспешно Собинка. Ноги босы. Голова открыта. Волосы, под солнцем выгоревшие, аккуратно причёсаны. Дедова выучка. Следил, чтобы сыновья и внуки всегда были опрятны. Штаны на Собинке белые, холщовые, выстираны ещё мамкой. На смену старым надеты впервые. Рубашка и вовсе новая, алого цвета. И гордость Собинки великая — на пояске кожаном в кожаном же чехле — Евдокимов подарок, нож с рукояткой орехового дерева.

Пошёл Собинке тринадцатый годок. Из-за высокого роста смотрится пятнадцатилетним парнем.

Сейчас для Собинки нет желаннее встречи, чем с Никифором. Да как его сыскать в суматошном многолюдье? Крутит Собинка головой — не видать сурового пушкаря. И уже на обратном пути, когда потерял всякую надежду, мелькнула вдруг на самом берегу в кустах чёрная борода.

Собинка сразу в те кусты. И точно. Знакомец его с двумя дюжими малыми ворочает пушку.

Разглядел Собинка пушку досконально. Короткая. Если торчком поставить, по грудь ему будет, не более. Зато жерло, ровно открытая пасть, — широкое. И, видать, та пушка тяжёлая. Одному человеку не поднять.

Начали Никифор и два его помощника устанавливать пушку вроде как на двухколёсную телегу. Сообразил Собинка: чтобы передвигать ловчее пушку.

Охота ему помочь взрослым. А чем — неведомо.

Принялся разглядывать двухколёсную телегу. И с пользой. Углядел плотницким глазом: в перекладине, что соединяла оба колеса, — сучок. А от него тоненькая, словно паутинка, трещина.

Крикнул:

— Стойте! Лопнет сейчас!

Мужики опустили пушку, уставились на Собинку.

— Гляньте, что делается! — Собинка указал на перекладину. — От сучка трещина идёт.

Полез под станину Никифор. Нашёл сучок. Увидел трещину. Вылез. И со всего размаха одному из своих помощников по уху — бац!

— Чьё дело, поганец?! Пушка это — по врагам стрелять али кочерга — горшки из печи вынимать?! Дождались, дитё учит уму-разуму!

Малый, получивший оплеуху, злобно глянул на Собинку:

— Легко учить. Сам сделал бы…

— Отчего нет? — откликнулся Собинка. И взялся за топор.

У самого — душа ниже пяток. Работа незнаемая. И нельзя оплошать.

Изготовил перекладину. Вытер со лба пот. Острый топор положил бережно на телегу.

— Молодец! — похвалил Никифор.

И с того случая к Собинке, ровно к взрослому.

Гришка, малый, что получил затрещину, невзлюбил Собинку. Да не он главный — Никифор.

А тот растолковал, как пушку, кою Вепрем звали, заряжать. Как наводить её. И запаливать.

Вскоре многие ратники, из тех, что стояли на Берегу, приметили белобрысого паренька в красной рубашке с ножом на поясе. Был Собинка вхож и в шатёр великокняжеский, и у пушкарей, мужиков строгих, свой человек, и отзывчив на просьбу любого малого человека.

Сперва приметили.

Потом узнали и запомнили.

Глава восьмая

Огненный бой

Готовились воеводы, начальные люди, простые ратники и люди торговые и ремесленные, ставшие воинами, достойно встретить непрошеных гостей. Всё новые полки становились на Берегу и в городах поблизости. И это были добрые вести.

Но были вести и тревожные.

Ко Пскову подошли большие вражеские силы.

У великого князя Ивана Васильевича с братьями его Борисом и Андреем Большим не утихала распря. Грозила русской земле, как в прежние времена, губительная княжеская междоусобица. Врагам на радость. Русским людям на беду.

Из степей татарские перебежчики доносили, куда и как движется Ахмат. Поняли русские воеводы: прознал хан от своих лазутчиков, что сильна оборона на Оке, и решил обойти её слева. Стало ясно где — через броды на реке Угре.

Туда и направились русские полки.

Вдруг громом с неба, и без того затянутого грозными тучами, новость. И какая! Великий князь Иван Васильевич покинул войско и с ближними боярами и надёжной стражей спешно отбыл в Москву.

Худо встретили ту новость рядовые ратники, бранью. Да и начальные люди выражали неодобрение и встревожились изрядно: дело ли это — великому князю бросать войско незадолго до подхода врага?

Никифор выругался крепко:

— Вот она, княжеская повадка! Чуть чего — в кусты. А с Ордой кому драться? Мужику!

— Не все князья так, — возразил Собинка.

— Верно, не все — многие.

Вскорости, однако, великий князь Иван Васильевич вернулся к войску.

Иные говорили: ездил мириться с братьями. Другие: встретили, мол, его москвичи так, что хочешь не хочешь пришлось обратно поворачивать оглобли.

Собинка усмехнулся про себя. Вспомнил деда Михея. Должно, не обошлось без него и его друзей.

А тут известие, что затмило собой все прежние.

Переплыл холодную речку ордынский воин. Надеясь на богатую награду, сообщил великому князю Ивану Ивановичу и воеводам его:

— Завтра хан Ахмат с войском будет здесь…

Одарили воина щедро. Но до времени приставили крепкую стражу. Хотели убедиться: не обманул ли, не был ли ложным перебежчиком, а в самом деле вражеским лазутчиком?

Но нет, добро послужил великому князю. Утром, как и доносил, подошёл к реке Угре хан Большой Орды Ахмат со всем своим многочисленным свирепым и хищным воинством.

Место выбрал с толком и умом.

Перед ним не широкая Ока — Угра узкая. И броды, которыми предстояло перейти, мелкие. Рядом земли Ахматова друга и союзника, великого князя литовского и короля польского Казимира, войска коего ждал себе в помощь хан Большой Орды.

Случилось то месяца октября в восьмой день года одна тысяча четыреста восьмидесятого.

Ночь накануне плохо спали русские ратники. Впереди бой. Кому ведомо, чем кончится? И думал каждый: может, придётся сложить голову в том бою, тогда останется жена горькой вдовой, а ребятишки — сиротами…

Собинка тоже бодрствовал почти всю ночь. С разрешения дядьки Савелия и Евдокима остался подле Никифора-пушкаря и его двух помощников. Стерёг вместе с ними грозную пушку Вепря и боевые припасы, сложенные на двух телегах.

Того утра вовек не забыть Собинке.

Едва стало светать, солнышко ещё не выглянуло из-за тёмного леса, на правом берегу — всадники. Не один, не дюжина. Число бессчётное разом. Ровно тараканы в избе худой хозяйки. Куда ни глянь — повсюду кишмя кишат. Шлемы-шапки острые. В блестящих или кожаных доспехах, в стёганой одежде. У иных кривая сабля или копьё. У большинства же приторочены к сёдлам луки и по два колчана со стрелами.

— Началось… — перекрестился Никифор троекратно. Приказал: — Заряжай, ребята!

Помощники его, Гришка с Порфишкой, без суеты и спешки подали пороховой заряд и остальное, что надобно. Собинку разбирает нетерпение. Кажется ему, уж больно всё делается медленно. Поторопил невольно:

— Скорее!

— Поспешишь — людей насмешишь… — огрызнулся Гришка.

— А сам иной раз наплачешься вдосталь… — добавил Никифор.

Ордынские воины тем временем на всём скаку — в реку.

— Ала-ла! Ала-ла! — донёсся дикий, леденящий душу крик.

Зазвенели тетивы тугих луков. И тяжёлые, острые стрелы с протяжным свистом ударили по русским полкам.

Только ведь и там не дремали. Когда показались на правом берегу Угры всадники, запели громко на левом боевые трубы. Изготовились ратники к битве.

И во время единое с ордынскими полетели русские стрелы. Захрапели, шарахнулись татарские кони. Многие нападающие полетели в воду.

Первая волна словно натолкнулась на невидимую преграду.