Пушкарь Собинка - Куликов Геомар Георгиевич - Страница 11

Заряжать пушку — дело долгое. Потому медлил Никифор с первым выстрелом. Выжидал, дабы пушка, прозванная Вепрем, голос подала в наиважнейшую минуту. Кроме того, не хотел до срока обнаружить расположение грозного оружия.

Однако тут просчитался.

Видать, со вчерашнего дня запомнили враги березнячок, где стояла пушка. Едва вылез из укрытия Порфишка, малый проворный и смелый, застыл Собинка, вытаращив глаза. Две стрелы разом поразили Порфишку. Одна — в грудь, другая, словно для верности, — в горло. Захрипел Порфишка, взмахнул руками, точно хотел улететь с проклятого места. И, согнувши колени, повалился головой в воду.

Собинка, опомнившись было, — к нему. Никифор, спасибо, остановил. Рявкнул, не хуже Вепря-пушки:

— Назад!

И в пору. Три или четыре стрелы, не разобрал Собинка, просвистели над ним.

Пригнулся Никифор подле пушки.

— Вишь, что делают, стервецы! Учуяли силу огненного боя. На нас, ровно на зайцев, открыли охоту. Берегись теперь! Жаль Порфирия, царство ему небесное! Сумеешь за него?

Кивнул головой Собинка:

— О чём толковать?

Свирепо, с визгом и дикими криками, рвались Ахматовы конники к левому берегу. Накатывались новыми волнами.

И несли тяжёлые потери. Встречали их меткие стрелы. Огненный бой многих пушек и пищалей вносил замешательство, приметно помогал русским ратникам.

Полдень миновал. Никифор с беспокойством глядел на пушку. Запаляя фитиль, приказал Собинке:

— Отойди подалее. Кабы не разорвало…

— Здоровую такую? — удивился Собинка.

— Всякое бывает…

Только к вечеру, когда стало смеркаться, отошёл враг.

Вскоре по обоим берегам Угры загорелись костры. Два войска, утомлённые сражением, отдыхали. Впервые за долгий изнурительный день сели русские ратники у котлов с горячим варевом. Ели жадно. Разговоров и шуток было куда менее, чем вчера. Хоронили убитых. Перевязывали раненых.

Воеводы и иные начальные люди объезжали своих воинов. Были озабочены. Понимали: позади два тяжёлых ратных дня. Третий легче не будет.

Никифору для его пушки подвезли боевые припасы. Прежние подошли к концу. Сердился пушкарь:

— Ровно нищему подаёте Христа ради. Вдосталь всего должно быть. Не в бирюльки играем!

Начальный над Никифором, сын боярский Николай Михайлов, отвечал:

— Нешто ты один у меня? Другим тоже надобно!

— Знамо, не один. Да ведь других, поди, не хуже?!

Убеждал:

— Ты очи раскрой, государь. Эва, как размокропогодилось. Ну, как откажет один али второй заряд? Что буду класть в пушку? Нешто песку речного? Так ить он для стрельбы не гожий! Иного у меня под руками нету…

Привезли Никифору ещё припасов.

У него новая затея:

— Слышь, ребята! Вепря надо перетаскивать.

— Тут чем плохо? — недовольно проворчал Гришка, налаживая костёр.

— Заметили нас ордынцы.

— Уж будто бы? — усомнился Гришка, которому смерть неохота было возиться с тяжёлой пушкой.

Собинка устал более Гришки. Однако не вступил в спор с Никифором. Понимал: прав тот. Спросил только:

— Найдём ли в темноте пригожее место?

— Я засветло облюбовал.

Конные, тем паче пешие ратники давно поужинали. Отдыхали. А Никифор и его помощники всё ещё трудились. Устраивали Вепря в его новом логове. Перевозили боевые припасы. Поили и обихаживали лошадей.

Вовсе поздно, когда оба лагеря — русский и ордынский — спали, Никифор дозволил Гришке приготовить горячий ужин.

Отказался Гришка.

— Всухомятку поедим. Спать охота — сил нет…

Пожевали хлеба. Велел Никифор Собинке:

— Теперь ложись.

— Не, — возразил Собинка, — погожу. Буду караулить на переменку с тобой да с Гришкой.

— То, милок, сегодня не наша забота. Приставляют к нам сторожей.

Думал Собинка — шутит Никифор.

Ан нет. Прислал сын боярский Николай Михайлов двух ражих мужиков караулить Вепря и боевые припасы.

— Ну, пушкари — важный народ, валяйте отдыхать, — молвил тот, что пониже ростом, именем Герасим. — Вы для Орды главная гроза. Наша, благодетели, защита.

Посмеивался, понятно, мужичок. Но уважительно.

— Завтра, похоже, ещё горячее будет денёк.

Прав оказался Герасим.

Начало ханское воинство переправу затемно.

Всю ночь несли караульную службу русские ратники по левому берегу. Но были уверены: не тронется враг до рассвета. Потому прозевали первое движение.

Причиной была и ордынская хитрость. Горели костры на их берегу. Доносилось заунывное пение. Будто тихо всё и спокойно. На самом же деле вступили их кони в Угру.

Заметила ночная стража переправу — подняла тревогу. Да ведь в единую минуту к бою не изготовится ни пеший воин, ни тем более конный. Пушкарям и пищальникам вовсе требуется много времени, чтобы зарядить своё оружие. На том и строили расчёты ханские военачальники.

Пока поднялись русские полки, ордынские всадники — подле нашего берега. Бьют стрелами, пользуясь суматохой.

Никифор, заслышав шум, вскочил. Собинку с Гришкой из-под телеги — за ноги:

— Вылазь, ребята! Басурмане переходят реку!

Спешно принялись заряжать пушку. Второпях ладится худо.

Врагу того и надо. Светло стало, а русские обороняются одними стрелами. Изредка где хлопнет выстрелом малая ручница. Наступающим не велика помеха.

Глянул Собинка на реку — ахнул. Прямёхонько на их пушку рвётся татарская сотня. Впереди, не поверил глазам, — знакомый всадник в железных доспехах, что застрелил Глебку. Остался, стало быть, жив. И, как в тот раз, тяжёлые его стрелы летят с тугой тетивы.

Должно, решил прорваться со своими людьми там, где, полагал, нет русских пушек.

Впору оказалась Никифорова предусмотрительность. Толково выбрал новое место для Вепря.

Однако верное место — половина дела. Другая — меткий огненный бой.

И тут приключилось разом две беды. Одна лише другой. Зажёг Никифор запал у пушки. А она — диво дивное — поползла набок и уставилась жерлом вверх. Видать, вчера впотьмах установили неладно. Рытвинку какую али ямку проглядели. Никифор с Собинкой — к пушке. Тут их и заметил всадник. Оскалился злобно. Крикнул что-то по-своему. Не успел моргнуть Собинка — осел Никифор на землю, схватившись за бок, в который угодила стрела.

А всадник в блестящих доспехах новую целит.

Перед ним, точно на ладошке, Собинка с Гришкой.

А пушка с запалом горящим вот-вот бабахнет в чистое небо.

Собинка — к Вепрю.

— Помоги! — крикнул Гришке.

Гришка зайцем — в кусты.

Ухватился Собинка за станину — и, что было силёнок, поворачивать пушку жерлом в сторону реки. Едва бы сам одолел. Почувствовал сзади подмогу. Скосил глаза — Герасим жилистыми мужицкими руками тянет станину.

Развернулся Вепрь. Широченным жерлом уставился на скачущего всадника. И, словно того и ждал, грохнул своим страшным выстрелом!

Сперва ничего не было видно за чёрным дымом. Снесло его ветром — стало ясно: нет более свирепой ордынской сотни. Мечется по реке кучка растерянных людей на испуганных конях. И нет среди живых злобного воина в блестящих доспехах. Настигло его на сей раз дробовое железо Вепря.

Другие пушкари и пищальники тоже управились со своим оружием. Загремели по всему берегу выстрелы. Редкие сперва. Потом всё чаще и чаще.

Покатилась назад татарская конница.

Тем бой изошёл.

Собинка, увидевши дело рук своих, крикнул торжествующе:

— Выкушали? Сунетесь — ещё угощу!

И к Никифору.

Тот сидел, прислонившись спиной к дереву. Морщился от боли. В боку ордынская стрела.

— Живой! — несказанно обрадовался Собинка.

— Живой-то живой… — кряхтел Никифор. — Да попадись мне тот латник…

— Не попадётся более. Сшиб я его из Вепря!

— Чужой смерти веселиться грех… — нахмурился Никифор.

Смешался Собинка. Эва, праздник нашёл, человека лишил жизни. Никифор увидел, что поскучнел его новый помощник и товарищ, ободрил: