Игры современников - Оэ Кэндзабуро - Страница 57

– Вы, я надеюсь, не станете утверждать, что даже реставрация и та была осуществлена в соответствии с замыслом Мэйскэ?

– Но зато третье восстание, вспыхнувшее через четыре года после реставрации, полностью продемонстрировало жизненность стратегии и тактики покойного Мэйскэ. Документы, переданные вашим предкам после его смерти в тюрьме, были с величайшим вниманием изучены новыми властями княжества и во многом определили их идеи. В том, что люди нашего края поклонялись Мэйскэ Камэи, превратив его в Духа тьмы – Мэйскэ-сана, явно сказывается двойственное к нему отношение: память увековечили, но заручившись негласным дозволением властей. Разве не так? Третье, так называемое «восстание против кровавого налога», внешне полностью выполнило поставленные задачи: посланец властей был доведен до самоубийства. Все документы, касающиеся «кровавого налога», которым облагались подворья, были сожжены. Но благодаря восстанию возникла и уловка с книгой посемейных записей, представлявшая собой тайный заговор, в который были посвящены только жители нашего края. Этот метод борьбы был выработан не кем иным, как Мэйскэ. Таким образом, он, уж во всяком случае частично, вернул независимость, которой обладал наш край с периода основания до конца Века свободы. Пусть эта независимость была наполовину скрыта от посторонних глаз, но он совершил, как мне представляется, большое дело. Нашелся, правда, человек – тот же Сигэхару Хара, – которого настолько потряс огромный смысл, заключенный в этой уловке, что он превратился в Быка-дьявола; но, по-моему, существование системы, основанной на идеях Мэйскэ Камэи, наоборот, воодушевляет. Я появился на свет вскоре после пятидесятидневной войны, уничтожившей уловку с книгой посемейных записей, но, родившись близнецами, мы с сестрой как бы продлили жизнь этой уловки. Я даже думаю, что именно уловка явилась главным стержнем, определившим характер всей моей жизни. Родившись близнецами, мы с сестрой продолжили традицию.

8

И вот, сестренка, в благодарность за мою пьесу и ту лекцию, которую я прочел молодому режиссеру и его актерам, они пригласили меня на вечеринку, устроенную в складе – репетиционном зале. Вечеринка началась в три часа ночи. Столь позднее время объяснялось тем, что актеры, желая подготовить все как следует, нанялись подработать.

Что за подработка, можно было сразу догадаться по их нарядам; к тому же они пришли с едой и пивом. Актриса – одетая военной медсестрой, с толстым слоем грима на лице; актеры – в военной форме сухопутных войск императорской армии. В общем, они сыграли роли официантов в кабаре для американских солдат. Причем не просто официантов: помимо этого, они устроили целое представление, за что получили дополнительную плату. Довольные и возбужденные, они рассказывали, как пели военные песни и танцевали. Их представление должно было изображать военный оркестр, нанятый когда-то Мэйскэ Камэи. Это была своеобразная репетиция будущей постановки и в то же время – способ подработать, чтобы покрыть расходы на угощение; актеры ни за что не взялись бы за работу, не связанную с пьесой, которую предполагалось поставить. Они буквально потрясли посетителей кабаре, заканчивая каждую свою песню отрепетированным возгласом «б-р-р-р!». На нашей вечеринке они тоже время от времени поднимались и, замерев, выкрикивали свое «б-р-р-р! б-р-р-р!», напоминавшее конское ржание. И актеры, и актриса были на подъеме, а режиссер говорил с какой-то удивительно спокойной уверенностью. Не могу удержаться, чтобы не передать тебе, сестренка, его слова:

– Пока мы подготовили одно «б-р-р-р!», но в дальнейшем предполагаем вывести в пьесе не только Сигэхару Хара и Мэйскэ Камэи, но всех персонажей, фигурирующих в мифах и преданиях нашего края. Подготовив такую пьесу, мы вернемся в долину и на сцене амбара для хранения воска поставим ее. Она будет идти долго, целую неделю. Могли бы вы придумать для меня более достойное занятие? Для меня, последнего рожденного в долине ребенка, как бы символизирующего гибель нашей долины и горного поселка?

Может быть, сестренка, я все выдумал, но этот юноша, в жилах которого, несомненно, текла кровь Мэйскэ Камэи, заразил меня своим необыкновенным энтузиазмом по поводу пьесы, которую он мечтал поставить, и навел меня, человека, призванного описать мифы и предания деревни-государства-микрокосма, на мысль, которая прежде не приходила мне в голову. Мысль, что не только его верные друзья, но и я присоединился к их хору, выкрикивая «б-р-р-р! б-р-р-р! б-р-р-р!».

– Я бы очень хотел, чтобы на представление, которое мы устроим в долине, ваша сестра взяла с собой Разрушителя, выросшего до размеров собаки. Может быть, и Мэйскэ Камэи – одна из ипостасей Разрушителя, возродившегося в то трудное для деревни-государства-микрокосма время.

Письмо четвертое

Блистательная пятидесятидневная война

1

Как ты знаешь, сестренка, отец-настоятель так и не сделал нашу мать, в прошлом актрису бродячей труппы, своей законной женой. По ночам, устав от изучения легенд деревни-государства-микрокосма, он, напившись до потери сознания, с громким криком дотаскивал свое огромное тело из храма Мисима-дзиндзя, стоявшего в самом высоком месте долины, до нашего дома в низине, которую в сильный дождь заливало грязной водой. Рождавшихся детей – нас, близнецов, а также младшего и старших братьев – сообща воспитывали женщины, жившие по соседству. Так было и в то время, когда мать – человек, не приспособленный к такой жизни, – еще находилась в долине. А после того, как отец-настоятель изгнал ее, мы уже полностью превратились в общих детей растивших нас деревенских женщин. Поскольку отец-настоятель был одержим идеей сделать меня летописцем нашего края, а тебя – жрицей Разрушителя, поручить наше воспитание общине деревни-государства-микрокосма он считал самым правильным делом, соответствующим его планам. Однако то, что из всех детей отца-настоятеля и матери только нас с тобой женщины считали по-настоящему своими детьми и к нам относились лучше, чем к остальным, имеет корни, уходящие в историю. Мне, как летописцу нашего края, не следовало бы самому вторгаться в нее, но, сестренка, в данном случае придется пойти на это. Дело в том, что письмо, которое ты сейчас читаешь, держа на коленях Разрушителя, выращенного до размеров собаки, посвящено тотальной войне между нашей деревней-государством-микрокосмом и Великой Японской империей. Способ регистрации в книге посемейных записей, который применили для нас, близнецов, кое-что добавляет к скудным сведениям об этой войне, не упоминающейся в истории внешнего мира.

Самым удивительным в этом способе было то, что для нас, близнецов – мы действительно родились в один и тот же год, месяц и день, отличались только полом, – подобрали почти одинаковые имена. Цуюми и Цуюки. И это не было простой случайностью. Деревня-государство-микрокосм пятьдесят дней вела тотальную войну с Великой Японской империей и вначале одерживала победу за победой, но в конце ее потерпела сокрушительное поражение и за последующие сорок лет пришла в полный упадок. Этой записью старики деревни-государства-микрокосма, воспользовавшись рождением близнецов – первых детей, появившихся после войны, – как бы возродили старую уловку с книгой посемейных записей и отомстили победившей Великой Японской империи.

Разумеется, мщение носило не более чем символический характер – после поражения в тотальной войне, унесшей жизни боеспособной молодежи нашего края, от настоящего мщения пришлось отказаться. Единственное, что старики смогли сделать, – дать нам почти одинаковые имена, будто родилась не разнополая двойня, а один человек; но если вспомнить основную причину пятидесятидневной войны, эта уловка оказалась в самом деле прекрасно придуманным ходом. Я имею в виду уловку с двойным ведением книги посемейных записей деревней-государством-микрокосмом после «восстания против кровавого налога» в первые годы Мэйдзи. Суть уловки сводилась к тому, что двух разных людей регистрировали в книге как одного человека, и благодаря этому количество людей в нашем крае, попавшем под власть Великой Японской империи, сокращалось наполовину. Правда, и от этой уловки пришлось отказаться в результате поражения в тотальной войне, но сразу же после ее окончания она была возрождена, хотя и чисто символически.