Девчонки и мода - Уилсон Жаклин - Страница 22

– Не ври мне, Элли. Я следила за тобой. И видела, что ты сделала.

– Ты что, шпионила за мной в туалете? Совсем рехнулась?

– Я беспокоюсь за тебя. Я позволяла тебе пускать пыль мне в глаза последние несколько недель, но теперь пришло время во всем разобраться. Нам нужно немедленно обсудить все это с твоим отцом.

– Что, прямо сейчас? Господи, Анна, сегодня же Рождество!

– Вот именно. И это был рождественский обед. Я потратила все утро, чтобы приготовить его на этой допотопной плите, и, несмотря ни на что, мне это удалось и все получилось вкусно. Я так радовалась, что ты с аппетитом поела, мы так славно сидели, а потом ты взяла и все испортила.

– Я не виновата, что меня стошнило.

– Все ты врешь! Я видела, как ты засовываешь пальцы в рот!

– Ладно, ладно, не кипятись. Меня затошнило, и я немного себе помогла…

– У тебя же булимия, Элли! Вчера ты проделывала ровно то же самое. Я знала это, но позволила себя обмануть. Скажи, почему ты это делаешь? В голове не укладывается, зачем так с собой поступать!

– Думаешь, мне это нравится? Ничего подобного! Только что мне делать, если я такая слабовольная и обжираюсь без меры? Надо же мне как-то избавляться от излишков, пока я от них еще больше не потолстела?

– Но ты и так не толстая!

– Еще как толстая!

– Ничего подобного! Ты не толстая!

– Эй, чего вы так раскричались? – окликает нас отец, стоя в дверях кухни. – Что у вас там случилось? Идите в дом, иначе обе простудитесь. Да что с вами такое? Что происходит?

Мы идем в дом, и Анна ему все выкладывает. Я прошу ее отложить разговор на потом. Отец пытается разобраться, в чем дело, но Анна настаивает, чтобы он выслушал ее до конца. Она все ему про меня докладывает, причем изрядно сгущая краски. Нет у меня никакой булимии. Просто мне пришлось пару-тройку раз вызвать у себя рвоту. Подумаешь, делов-то. И анорексии у меня никакой нет. Хотя Анна утверждает обратное.

– Нет у Элли никакой такой худышечной болезни, – подает голос Цыпа. – Она же никакая не худая, а толстая.

– Вот видишь! – кричу я и заливаюсь слезами.

Анна говорит, что Цыпа вовсе не хотел сказать, что я толстая. А Цыпа орет, что как раз это и хотел сказать. Анна велит Цыпе заткнуться. А Цыпа ноет, что так нечестно, и тоже заливается слезами. Отец говорит, что все это просто нелепо, что на дворе Рождество, что он купил новый телевизор, который никто не смотрит, и что зря Анна подняла весь этот переполох. А Анна говорит, что переживает за меня и что отцу не мешало бы повнимательнее относиться к собственной дочери, потому что у нее самой уже нет сил одной за всеми следить. Под конец она тоже заливается слезами. Отец разводит руками и говорит, что мы делаем из мухи слона, потому что у Элли, на его взгляд, нет абсолютно никаких признаков анорексии, равно как и булимии, что она нисколько не толстая, что поводов для беспокойства нет и что пора бы уже всем перестать ссориться и начать справлять Рождество.

Мы честно пытаемся.

Слава богу, что у нас есть телевизор. По нему как раз начинается хороший фильм, так что мы все кое-как утираем слезы, втягиваем сопли и поудобнее устраиваемся на диване перед экраном. Какое-то время нам вновь удается изображать счастливое семейство – но тут наступает пора вечернего чаепития.

Я опасаюсь притрагиваться к еде, боюсь, что вновь не смогу вовремя остановиться. Поэтому просто сижу за столом, молча потягиваю бергамотовый чай с лимоном и никому не мешаю.

– Элли, почему ты опять ничего не ешь? – спрашивает Анна.

– Меня тошнит.

– Прошу тебя, не начинай.

– Но меня правда тошнит!

– Попробуй хотя бы фруктовый пирог, – уговаривает меня отец. – Он просто объеденье. Смотри, сколько на этом кусочке глазури! – сюсюкает он, будто мне столько же лет, сколько Цыпе.

– Не хочу я ваш пирог, – бормочу я, хотя от его сочного аромата у меня текут слюнки. Особенно я люблю глазурь, просто обожаю раскусывать ее и смаковать хрупкие сладкие осколки с привкусом миндаля, которые так восхитительно таят на языке и растекаются по нёбу.

– Съешь хоть малюсенький кусочек, раз уж совсем аппетита нет, – упрашивает отец.

Да я бы и огромный кусок съела. Даже два. Запросто бы умяла весь пирог за один присест.

– Спасибо, я не голодная.

– Ладно, забудь про пирог, – вздыхает Анна, – но у тебя совершенно пустой желудок. Тебе обязательно нужно что-нибудь поесть. Ломтик хлеба с маслом, кусочек сыра, свежих фруктов – что угодно.

Она идет на кухню и приносит мне оттуда тарелку с тонко порезанным хлебом, кусочками сыра бри, дольками яблока и веточкой зеленого винограда.

– Здесь почти нет калорий – сплошь полезная сбалансированная пища, – говорит она.

Звучит заманчиво, но я слишком напугана своим обеденным срывом. Стоит мне начать есть, как я уже не смогу остановиться. Мне наверняка захочется взять еще кусочек хлеба, а потом еще, и еще фруктов, и сыра, а дальше потянет схватить что-нибудь пожирнее…

– Нет, спасибо, – твердо заявляю я, отставляя тарелку.

– Господи, Элли, – стонет отец, – да поешь ты хоть что-нибудь!

– Нет.

– Не ломайся. Просто поешь, и все.

– Не хочу.

– Тогда вылезай из-за стола и не порти нам рождественский ужин, – выходит из себя отец.

– Пожалуйста, – отвечаю я и демонстративно удаляюсь из гостиной.

Анна снова заливается слезами. Меня гложет чувство стыда. Она ведь хотела как лучше. Но я ничего не могу с собой поделать. Я не нарочно ее обидела. Наоборот, я старалась быть паинькой – помогала ей с готовкой и не закатывала истерик, когда Дэн заявился сюда с новой подружкой. Я не требую для себя ни особого меню, ни повышенного внимания. И старалась как можно незаметнее избавляться от еды в туалете. Анна сама виновата, что шпионила за мной. О господи, почему они не могут просто оставить меня в покое?

Ко мне в комнату заходит отец.

– Оставь меня в покое.

Потом заходит Анна.

– Оставь меня в покое.

И они оставляют меня в покое на весь вечер. Слышу, как они хохочут все вместе внизу перед телевизором. Я открываю новую коробку с пастелью, новый альбом и принимаюсь рисовать уставленный яствами рождественский стол. Только вся еда на моей картине подпорчена. На сэндвичах цветет пышная плесень, фрукты в вазе подгнили, сыр грызут мыши, а над белоснежной глазурью фруктового пирога вьются мухи.

Глава 9. Пациентка

Вот так мы и живем. Я ничего не ем. Анна рыдает. Отец орет. Я ухожу в свою комнату рисовать. Я ничего не ем. Анна рыдает. Отец орет.

Я ухожу в свою комнату рисовать.

Цыпа меня сторонится.

– Ты чокнутая, Элли, – говорит он, чавкая шоколадкой перед моим носом.

– Нет, это мы от нее скоро чокнемся, – стонет отец. – Элли, ну как ты можешь быть такой самовлюбленной эгоисткой? Ты же специально привлекаешь к себе внимание.

– Не нужно мне ваше внимание. Просто оставьте меня в покое, ясно?

– Это я во всем виновата, – всхлипывает Анна.

– С чего ты взяла?

– Я первая предложила сесть на диету. И кто меня за язык тянул? Бедняжка Элли так переживала потерю матери, потом долго привыкала ко мне. Чего же тут непонятного? В последнее время мы с ней заметно сблизились, и, наверное, это ее сильно беспокоит. Ей стало казаться, будто она предает родную мать. Поэтому она и стала отвергать мою еду. Тем самым отвергая мою любовь и заботу.

– Никогда еще не слышал большей глупости – возмущается отец. – Любой психолог тебя засмеет. Перестань себя винить, Анна! Ты всегда прекрасно ладила с Элли. Просто от нечего делать она помешалась на своей диете, вот и все. И наверняка переживает из-за истории с Дэном, где я тоже дал маху.

Ничего-то они не понимают. Дэн здесь совершенно ни при чем, и мне нет до него никакого дела. Кстати, мы их тут встретили во время очередной прогулки под проливным дождем. Дэн и Гейл были в одинаковых оранжевых анораках с натянутыми по самый нос капюшонами и в вязаных перчатках. Они шагали, взявшись за руки, и ступали нога в ногу – левый, правый, левый, правый. Они просто созданы друг для друга. Какой же я была дурой, думая, будто Дэн создан для меня.