Корни дуба. Впечатления и размышления об Англии и англичанах. (c иллюстрациями) - Овчинников Всеволод Владимирович - Страница 50

Walking toward the Long Water.

Kensington Gardens, London.

Одна из самых привилегированных публичных школ Англии однажды пригласила на кафедру французского языка профессора из Парижа. Ему отвели лучших коттедж со старинным садом, которым гордились многие поколения прежних обитателей. Это был, в сущности, английский парк, распланированный так умело, что выглядел вовсе нераспланированным. Это был уголок природы, возделанной столь искусно, что казался вовсе невозделанным.

Французу, однако, такая «запущенность» пришлась не по вкусу. Наняв садовников, он принялся выкорчевывать вековые деревья, прокладывать дорожки, разбивать клумбы, подстригать кусты — словом, создавать геометрически расчерченный французский сад. Вся школа — как преподаватели, так и воспитанники — следила за этими переменами безмолвно. Но парижанин тем не менее чувствовал, что со стороны окружающих к нему растет какая-то необъяснимая неприязнь. Когда француз с немалым трудом допытался, наконец до причины подобного отчуждения, он был немало удивлен: «Но я ведь старался, чтобы сад стал красивее!»

Лейтмотивом популярной в Лондоне книги Ричарда Фабера «Французы и англичане» служит мысль о том, что многие различия между этими двумя народами коренятся в их отношении к природе. Если французский садовник, как и французский повар, демонстрирует свою власть над ней, то англичане, наоборот, отдают предпочтение естественному перед искусственным. В этом контрасте между англичанами и французами нельзя не усмотреть тождества с главной чертой, разделяющей японцев и китайцев. В отличие от своих континентальных соседей оба островных народа в своем мироощущении ставят природу выше искусства. Как японский, так и английский садовник видят свою цель не в том, чтобы навязать природе свою волю, а лишь в том, чтобы подчеркнуть ее естественную красоту. Как японский, так и английский повар стремятся выявить натуральный вкус продукта в отличие от изобретательности и изощренности мастеров французской и китайской кухни. Уважение к материалу, к тому, что создано природой, — общая черта прикладного искусства двух островных народов.

Хаотичность Лондона и Токио в сопоставлении с четкой планировкой Парижа и Пекина воплощает общий подход к жизни, свойственный двум островным народам: представление о том, что человеку следует как можно меньше вмешиваться в естественный ход вещей. На взгляд англичан и японцев, город должен расти так, как растет лес. И роль градостроителя, стало быть, не должна превышать роли садовника в английском парке или японском саду. Его дело лишь подправлять и облагораживать то, что сложилось само собой, а не вторгаться в разросшуюся ткань города со своими планами.

Эта общая черта принизывает многие стороны жизни двух островных народов вплоть до подхода к воспитанию детей. Английские родители стараются как можно меньше одергивать ребенка, не вмешиваться без нужды в его поведение, способствовать выявлению его индивидуальности. Они относятся к детям так же, как японский резчик по дереву относится к материалу.

Англичане и японцы. Казалось бы, трудно представить себе два народа, более не похожих друг на друга! Англичане возвеличивают индивидуализм — японцы отождествляют его с эгоизмом. Английский быт ограждает частную жизнь — японский быт исключает возможность ее существования. Однако эти противоположности, как ни странно, смыкаются в нечто общее. Оба народа, как уже говорилось, ставят естественное превыше искусственного. Но этот кардинальный принцип их подхода к жизни не распространяется на область человеческого поведения. Хотя англичане превозносят индивидуализм, а японцы осуждают его, как тем, так и другим в одинаковой степени присущ культ самоконтроля, точнее говоря, культ предписанного поведения.

Олицетворением этой общей черты в характере двух островных народов могут служить японский самурай и английский джентльмен. Каждый из этих нравственных эталонов воплотил собой социальный заказ правящей элиты на определенном историческом рубеже. Но помимо очевидных параллелей, которые можно провести между кодексом самурая с его идеалом верности и кодексом джентльмена с его идеалом порядочности, судьба их схожа еще и в том, что оба они перешагнули за пределы своего класса и своего времени, наложив глубокий отпечаток на национальную психологию вообще и на нормы человеческих взаимоотношений в особенности.

И англичане и японцы постоянно ощущают натянутые вожжи: человек должен вести себя не так, как ему хочется, не так, как подсказывают ему чувства, а как предписано поступать в подобных обстоятельствах. Эта ритуалистическая концепция жизни подавляет непринужденность и непосредственность. Культ самообладания, способность чувствовать одно, а выражать на своем лице нечто другое — словом, «загадочная улыбка» самурая и «жесткая верхняя губа» джентльмена в обоих случаях служат поводом для сходных упреков в коварстве и лицемерии.

С другой стороны, если разобраться в «грамматике жизни» англичан и японцев, нетрудно убедиться, что как те, так и другие весьма легко предсказуемые люди, ибо приучены поступать в определенных ситуациях определенным образом.

Уже отмечалось, что англичан и японцев сближает их склонность ставить естественное превыше искусственного. Однако в рамках этого сходства заключено и различие. Две островные нации возвеличивают как бы две противоположные черты природы, ее диалектики. Если японцы поэтизируют переменчивость, то англичане — преемственность. С одной стороны, сакура с ее внезапным, буйным, но недолговечным цветением; с другой — вековой дуб, равнодушный к бегу времени и недоверчивый даже к приходу весны. Вот излюбленные этими народами поэтические образы, воплощающие различия между ними.

Здесь же кроются корни их отношения к переменам, то есть к традиционному и к новому. Оба островных народа сохранили в своем характере и образе жизни много традиционных национальных черт. Но, оберегая их от внешних влияний, японцы часто пользуются как бы приемом борьбы дзю-до: уступать нажиму, чтобы устоять, приспосабливаться внешне, чтобы остаться самобытными внутренне. У англичан же приверженность традициям подчас более догматична: стойкость реже дополняется гибкостью.

Объясняя причины, по которым послевоенная Британия утратила положение ведущей индустриальной державы, японцы часто приводят такое сравнение; все дело, по их словам, в том, что Англию бомбили гитлеровские «Юнкерсы-88», способные повредить заводской корпус или цех, а Японию — американские летающие крепости «Б-29», которые сравнивали с землей целые промышленные центры. Поэтому англичане после войны восстанавливали старые предприятия, тогда как японцам волей-неволей пришлось создавать свой производственный потенциал совершенно заново, с упором на новые, перспективные отрасли. Даже если признать, что в подобном объяснении есть доля истины, вряд ли можно сводить дело лишь к нему. Разрыв в темпах послевоенного развития двух островных стран был обусловлен целым комплексом причин. Хочется, однако, подчеркнуть другое.

Переменчивость и недолговечность для японцев — закон природы, воплощенный даже в быте: палочки для еды используют один раз и выбрасывают, оконные рамы, оклеенные бумагой, и полы из соломенных матов периодически заменяют и даже исторические реликвии вроде храма богини Аматэрасу каждые двадцать лет заново отстраивают из деревянных балок. Вот почему, оказавшись на пепелище, японцы психологически лучше подготовлены к тому, чтобы смотреть не в прошлое, а в будущее. Вспомним, что именно этого качества недостало обитателям лондонского Сити после Большого пожара 1666 года, как, судя по всему, и тем, кто три века спустя возрождал после войны устаревшую промышленную структуру Британии, вместо того чтобы поставить на ней крест и расчистить место для нового.