Корни дуба. Впечатления и размышления об Англии и англичанах. (c иллюстрациями) - Овчинников Всеволод Владимирович - Страница 44

Акт об унии 1707 года подвел черту под почти девятивековой историей Шотландии как независимого государства. Однако, как не преминут подчеркнуть в Эдинбурге, Шотландия не была завоевана. Она сохранила свою собственную церковь, свой свод законов и судебную систему (так что термин «английское право» является точным, тогда как вместо «английская внешняя политика» правильнее говорить «британская»; не случайно В. И. Ленин употребляет в своих произведениях термин «британский империализм»).

За Шотландией доныне сохранено и право выпускать собственные денежные знаки, которые имеют хождение «к северу от границы» наряду с обычными фунтами и пенсами, а также свои почтовые марки. Этот типичный для Лондона компромисс служил безопасной отдушиной для национального самолюбия вплоть до недавней непредвиденной вспышки страстей.

К двадцатипятилетию восшествия королевы на престол была задумана единая для всей страны юбилейная серия марок в честь Елизаветы II, Однако шотландцы решительно воспротивились тому, чтобы имя монарха сопровождалось римской цифрой: «Елизавета времен Шекспира была королевой лишь для англичан, а раз так, нынешняя королева не может быть для шотландцев Елизаветой II». Чтобы предотвратить нежелательный накал эмоций, спорная цифра была снята с королевского вензеля на территории Шотландии, причем не только с марок, но и с оформления юбилейных торжеств вообще.

Последний сеанс в лондонских кинотеатрах, последняя передача по телевидению и радио изо дня в день завершаются государственным гимном «Боже, храни королеву». В четвертом куплете его, который ныне деликатно пропускается, идет речь об усмирении непокорных шотландцев (гимн сочиняли в разгар борьбы против якобитов — поборников независимости). Подобным же образом перед закрытием любой шотландской пивной по традиции звучит народная песня, зовущая на бой против английских завоевателей.

Межнациональная рознь не новость на Британских островах. Достаточно вспомнить о Северной Ирландии. Однако в последнее время все более серьезной проблемой для Лондона становится вдобавок неуклонный рост шотландского и уэльсского национализма. Гамлетовский вопрос наших дней: «Великая Британия или Малая Англия?» — отражает не только потерю заморских владений, но и обострение националистических, даже сепаратистских тенденций в самой бывшей метрополии. Лишившись империи, Лондон вынужден теперь с тревогой оглядываться на королевство. Штаб-квартира Шотландской национальной партии в Эдинбурге увешана плакатами с цветком чертополоха. Как роза у англичан, цветок этот считается у шотландцев национальной эмблемой.

— Подъем шотландского национализма. — говорят там, — порожден упадком британского империализма. Одно дело — быть пасынком империи, которая правила когда-то четвертой частью мира, и другое дело — быть пасынком «больного человека Европы».

Пришла пора вспомнить, что Акт об унии тысяча семьсот седьмого года был своего рода браком по расчету. Он имел для Шотландии определенную цель: получить доступ к заморским владениям Англии. Имперские горизонты действительно открыли шотландцам новый простор для применения сил и способностей. Но не стало империи — и они вновь почувствовали себя прежде всего не британцами, а шотландцами. Тем более что чертополоху теперь достается куда меньше ухода, чем розе…

По площади Шотландия составляет две трети Англии. По населению же — немногим больше одной десятой. Причем 95 процентов жителей — почти 5 миллионов — сосредоточены в Низинах, то есть в юго-восточной половине Шотландии, и лишь четверть миллиона человек приходится на ее северо-западную половину, которую называют Взгорья.

Между Взгорьями и Низинами всегда существовал разительный, причем не только географический, контраст. Горцы, эти бедуины Шотландии, скотоводы и воины, привыкли свысока смотреть на более зажиточных обитателей Низин — земледельцев, ремесленников, торговцев. Именно Взгорья с их клановой системой были средоточием шотландского национального духа; именно они послужили оплотом якобитов; именно они же в наибольшей степени пострадали от карательных походов англичан, в особенности от жестокой расправы, которую учинил над непокорными кланами герцог Камберлендский. Однако даже тогда, в XVIII веке, Взгорья насчитывали 25 процентов жителей Шотландии. Ныне же их осталось лишь 5 процентов.

Подобно обезлюдевшему западу Ирландии, пустынность шотландских Взгорий напоминает об участи народов, ставших первыми жертвами английской экспансии. (Лишь здесь, как и в ирландской провинции Коннот, еще сохранился местный язык, на котором говорят всего 70 тысяч шотландцев.)

Население современной Шотландии сосредоточено главным образом в Глазго и долине реки Клайд. В конце XVIII века именно там, как и в прилегающих районах Северной Англии, у месторождений антрацита и железной руды, возле морских заливов, удобных для строительства верфей, набирала силу промышленная революция. Но именно эти традиционные отрасли британской индустрии — угольная промышленность, черная металлургия, судостроение — переживают в послевоенные годы наибольший упадок из-за нежелания предпринимателей вкладывать деньги в их модернизацию.

Развитие новых, перспективных отраслей явно тяготеет к юго-востоку страны, к Лондону. Шотландии же выпала участь периферии, которая особенно болезненно ощущает свою чрезмерную зависимость от шахт, домен и верфей. Именно в долине Клайда находится 115 из 120 официально зарегистрированных в Британии «зон упадка». По критическому состоянию жилого фонда, или, проще говоря, по количеству трущоб, Глазго не имеет себе равных среди городов Западной Европы.

Средний доход на семью в Шотландии почти на одну треть ниже, чем в Юго-Восточной Англии. Жизненный уровень одного миллиона человек, то есть каждого пятого жителя, вплотную соприкасается с официальным рубежом бедности. Еще один миллион шотландцев за послевоенные годы эмигрировал на чужбину (за пределами родины проживают более 20 миллионов шотландцев).

Все эти социально-экономические трудности Шотландии, помноженные на общие для всей Британии последствия распада колониальной империи, давно уже подогревали националистические чувства, рождали толки о том, что лондонские власти слишком далеки от шотландских проблем и решение их способны найти лишь сами шотландцы. Но когда разговоры о какой бы то ни было самостоятельности доходили до коридоров власти в Лондоне, там лишь скептически кривили губы: — На чем же думают прожить без нас эти шотландцы? На экспорте виски? И вот 70-е годы вдруг влили в шотландский национализм совершенно новую струю: началось освоение нефтяных богатств Северного моря. Причем большинство месторождений в его британском секторе оказалось именно у берегов Шотландии.

Само собой разумеется, что поток черного золота породил в Лондоне и Эдинбурге весьма различные планы и намерения.

— Прежде англичане твердили нам, что для независимости мы слишком бедны. Теперь же оказалось, что мы для этого слишком богаты, — иронизируют шотландские националисты.

В своих лозунгах о черном золоте националисты явно делают ставку на своекорыстие обывателя: «Лучше богатая Шотландия, чем бедная Британия!», «Если нефть сулит что-то для 56 миллионов британцев, значит, она может дать вдесятеро больше 5 миллионам шотландцев!»

Выступая за независимость Шотландии, националисты имеют в виду создание конфедерации британских государств наподобие Северного союза, объединяющего скандинавские страны, или Бенилюкса. Шотландцы тогда остались бы британцами в такой же мере, в какой норвежцы считаются скандинавами. Итак, «твидовый занавес», как окрестила пресса амбиции шотландских сепаратистов, стал все более настораживающим видением на британском политическом горизонте.

Надписи «Англичане, убирайтесь домой!» можно увидеть и в Уэльсе. Но там рост националистических настроений имеет не столько политическую, сколько культурную окраску. Он проявляется, в частности, как движение за распространение языка (на котором говорят 600 тысяч из 2800 тысяч жителей Уэльса), за сохранение народной песни и других форм самобытной национальной культуры.