Семь грехов радуги - Овчинников Олег Вячеславович - Страница 16

– Чего не заходишь? Номер комнаты забыл? Второй этаж, напротив мусоропровода…

Такая вот романтическая завязка. Собственный мой адрес был немногим лучше. Я жил на третьем, и моя комната непосредственно соседствовала с мужским туалетом.

– Угу, – изрек я, отвлекшись ради этого от изучения темно-синего «кирпича» матанализа Ильина-Поздняка, который раскрыл наугад пять секунд назад, имея в виду: хорошо, зайду как-нибудь, как будет время…

Она постояла еще секунду и пошла дальше своей дорогой, а я, сосредоточившись, чтобы не глядеть ей вслед, прочел как самое сокровенное знание: «Последовательность называется сходящейся, если для любого эпсилон найдется такая дельта…»

Думаю, именно с этого эпизода началась наша сходимость. Потому что когда эпсилон слишком долго тормозит с поиском своей дельты, та, заинтригованная таким пренебрежительным отношением, находит его сама. И тогда уж для эпсилона наступает, как часто говорил своему соавтору по матанализу строгий, академичный Ильин: «Поздняк метаться, Эдик…»

Время, на которое я намекал свои младенческим угуканьем, выдалось тем же вечером. Я спустился на один этаж, двинулся в направлении мусоропровода, но уже на пороге заветной комнаты лицом к лицу столкнулся с осложняющим фактором. Фактора звали Евгением – все, даже преподаватели. Женя, Женька или Женек к нему как-то не лепилось. Некоторые норовили ввернуть отчество, но не знали наверняка, какое, и оттого невнятно растягивали имя, так что получалось: «Евгени…и…и…ич».

Первый качок на курсе. Бывший позор школы, ставший гордостью Университета и самую малость не дотянувший до надежды страны. Каприз непостижимой природы.

«Да как я мог не поставить ему зачет? – волновался, перекуривая на лестнице с коллегой, тщедушный семинарист по дискретной математике. – Он же лежа жмет больше, чем я зарабатываю!»

В том году у миллионов телезрителей еще не навязла на зубах реклама мятных леденцов «Рондо», да и не было у меня в общаге телевизора, так что подходящее Евгению прозвище пришло мне на ум намного позже. Супербизон! Он был настоящим супербизоном: неколебимым, свободным и беспечным. Копирайт – сами знаете, чей.

Когда мы одновременно замешкались у нужной двери, Евгений сперва недружелюбно покосился на меня, а потом чуть подался в сторону, позволяя мне собственноручно потянуть за дверную ручку. Должно быть, опасался ненароком оторвать. Я постучался, распахнул дверь и отступил, жестом приглашая Евгения войти первым. Тот, вопреки моим тайным надеждам, вошел – пусть как картина, боком, но не застрял, стиснутый косяками, и даже не запутался в занавеске, разделяющей двенадцатиметровую комнату на «прихожую» и «гостиную», она же «спальня».

Маришка была одна. Нас в два раза больше. Вопиющее несоответствие бросалось в глаза.

– О, вы уже? Классно! – приветствовала она нас. – Чем займемся?

– Может, погуляем? – выпалил я, остро ощущая давящую тесноту помещения.

Затылком я почувствовал неодобрительный взгляд супербизона. «Мудрый человек – не тот, кто никогда не ошибается, а тот, кто вовремя исправляет свои ошибки, – читалось в нем, но как-то не бегло, по складам. – Может, один погуляешь? Быстрым шагом…»

Всю дорогу к смотровой мы шли практически молча. Евгений держался справа и чуть позади Маришки, а я – чуть позади и слева. Взять ее под руку или, допустим, за руку не решались оба. Евгений, должно быть, опасался ненароком оторвать. Я просто не решался, без особых мотивов. Вместо этого я зажимал в кулаке короткий стебелек одуванчика, так что наружу торчал только желтый непричесанный хохолок.

– Евгений, а вот скажи… – нарушил я тягостное молчание, – что важнее для атлета…

Это слово я нарочно произнес невнятно, чтобы спровоцировать недоуменное:

– Котлета?

– Нет, для ат-ле-та… Так что важней, бицепсы или трицепсы?

Евгений задумался шагов на десять, потом ответил:

– Конечно, трицепсы! – И натужно пошутил: – Две головы хорошо, а три – лучше…

Маришка рассеянно улыбнулась. Непонятно, кому.

Три хуже, раздраженно подумал я. Три – гораздо хуже. Вот две – было бы неплохо…

От сока одуванчика ладони стало липко. Я разжал руку…

И трубка суетливо, как бейсболист, метнувшийся было за победным очком, но вовремя сообразивший, что момент для финального рывка еще не настал, возвращается на базу.

Дурак, занял обе линии! Маришка, наверное, иззвонилась… Перезванивать поздно: она снова в эфире. Продолжает свои «бдения», но как-то неправильно, в совсем не свойственной для нее манере. Только меняет диски да время от времени добавляет пару слов от себя, медленно, с большими паузами – как будто это темп речи превращает просто разговор в пустопорожнюю болтовню!

«Послушайте вот это», – говорит она.

Или: «Как вариант…»

Один лишь раз немного оживилась, когда ставила Пикник, «Песню без слов».

«По-моему, – сказала, – это именно то, что всем нам сейчас необходимо».

Такой лаконичной она бывает только когда сильно на кого-нибудь обидится. Завтра… то есть, уже сегодня вечером она, конечно, объяснит мне причину недавнего обрыва связи. Естественно, ее тоже мало прикалывало беседовать с мужем сразу по двум линиям. Естественно, она одновременно со мной пришла к мысли, что одну из трубок, в принципе, можно и положить. Какую? Естественно, взятую со стола продюсера, ту, что сама порывалась выскользнуть из ладони, ускакать на напружиненном, растянувшемся на два метра шнуре. Так естественно все получилось…

Но я узнаю об этом только завтра… нет, сегодня вечером. То есть, уже после Пупуши, анимированного холодильника и утреннего бурбона.

Да, и где-то перед этим будет еще голубой писатель…

ЦВЕТ ПЯТЫЙ. ГОЛУБОЙ

Правая нога в остроносом тапке покидает уютный пуфик, чтобы вдавить пяткой кнопку на крышке модема. Пищит, свирищит крошечный динамик. Пока устанавливается коннект, шаркаю на кухню, употребляю вовнутрь чашку чая с дежурными бутербродами. Возвращаюсь как раз к логину.

Итак, пункт первый нашего вечера – поиск писателя. Известно о нем до обидного мало. Ну небритый, ну усатый. Лет на пять-семь постарше меня. Только поисковой системе эти подробности до лампочки. До транзистора! До интегральной схемы! Ей конкретику подавай, в сухих выражениях, желательно, не самых распространенных.

Альтернативы нет, ввожу «обреченный на» и нажимаю «поиск».

Сервер притормаживает на минуту, переваривая запрос. Словно бы сдерживая смешок, негромко похрюкивает винчестер, подмигивает красным со сна глазком. На экран выплевываются первые двадцать найденных ссылочек… из общего списка в сто двадцать с небольшим тысяч.

«Новый запрос?» – издевается поисковый сервер.

Интерфейс странички притворяется дружественным. Как вы сказали, «обреченный»? На! Еще надо?

Ладно, думаю, корабль-матка «Арканоид» уничтожен и только маленький «Ваус»… Мантра, почерпнутая из одной старинной легенды, помогает сосредоточиться.

Так мы писателя не найдем. Нужна дополнительная информация.

Небольшой фрагмент из его романа подошел бы идеальным образом. Какой-нибудь отрывочек на пару абзацев. Да хоть бы одна-единственная строчка! Но откуда, если я даже название романа не дочитал до конца? Самому попробовать догадаться? И попробую!

Из какого источника, скажите мне, молодой, не умудренный еще полувековым опытом автор черпает свои идеи? Правильно, из жизни. Так и говорит любимой женщине, уходя в ночь, не жди, любимая, пойду собирать материал для нового романа. А главного героя он лепит с кого? Тоже верно, с себя! Потому что в свои тридцать без малого – или наоборот, тридцать с куцым хвостиком – он просто никого другого не знает настолько хорошо. Да и не очень-то хочет знать. Не интересны ему пока другие, в себе бы разобраться, доковыряться до сути, до сладкой сердцевинки. Вот и выходит, что автор и его герой получаются как близнецы-братья. Копирайт – Маяковский. Выглядят, думают и говорят они примерно одинаково.