Звериной тропой. Дилогия - Инодин Николай - Страница 12

С тех пор, как добывание пропитания перестало занимать всё его время, у Романа появилась привычка вечером выходить к краю обрыва у водопада. Подстелив на камень баранью шкуру, садился, скрестив ноги, укладывал на колени отполированный ладонями посох. Ветер с равнины дул в лицо, приносил новые запахи и звуки. Упругой ладонью гладил щёки, трепал пряди волос, забирался под распахнутую куртку, сквозь многочисленные прорехи обдувал тело. Если закрыть глаза, через какое-то время появляется ощущение полёта. Уходит накопившаяся за день усталость, расслабляются мышцы, нарастает ощущение необъяснимого, беспричинного счастья. Будто ветер каким-то образом передаёт тебе свою силу.

Если идёт дождь, на обрыв можно не идти. Достаточно, набросив самодельный капюшон на голову, встать недалеко от своей берлоги, расслабиться и постараться почувствовать дождь. Падающая вода не только несёт энергию, она связывает тучи и землю, при желании можно ощутить всю массу плывущих над головой облаков, заслонивших небо, ощутить это безостановочное движение, где-то там упирающееся в непреодолимые для низкой облачности вершины гор. Там вся эта масса воды снегом и дождём выпадает на склоны. Снега, накапливаясь, сминаясь под собственным весом, остаются ждать тёплой погоды, а дождевая вода сразу устремляется обратно к морю, просачиваясь, накапливаясь, сливаясь в ручейки и речки, не имея больше возможности впитаться в насыщенную влагой почву. Казалось ли это Роману, или в самом деле получил он возможность ощущать это бесконечное движение? Он не знал, да и не искал ответа.

А ведь был момент, когда Роман уже готов был сдаться.

«Идут. Вожак рогом за выступ скалы задел. Подростки, десяток самок и чуть больше молодняка. Через пару минут будут здесь». К первой охоте на солонце Роман готовился давно, с тех пор как научился с двадцати шагов попадать из нового лука в стоящую на камне шишку. Загодя присмотрел место для засады, несколько вечеров издалека наблюдал за приходящими лизать соль стадами. Испугал и прогнал барса, собиравшегося составить ему конкуренцию. И теперь, выложив три лучших своих стрелы, ждал, когда на фоне светлой скалы прорисуются бараньи силуэты. Вот звуки шагов слышны уже совсем рядом, вот стало слышно дыхание замерших перед выходом на открытое место животных…. Шишагов наложил стрелу на тетиву, приготовился. Идущий первым вожак сделал шаг, другой, охотник вскинул лук…. Хлынувшая изнутри тёмная волна почти смяла сознание, рвущийся на свободу хищник попытался, перехватив контроль над телом, отбросить мешающее ему оружие. Добежать, оттолкнуться, прыжком сбить добычу с ног, сворачивать, ломать шею, напиться свежей крови…. Все мышцы Романа судорожно сжимались и разжимались, выпавший лук со стуком упал на грунт. Испуганное стадо, мгновенно развернувшись, длинными скачками унеслось в горы. Не скройся они, неизвестно, смог бы человек справиться с взбесившейся звериной сущностью или нет. Но в этот раз, вспомнив, наконец, о том, что надо дышать, с огромным трудом, ему удалось усмирить сидящего внутри зверя.

Выжатый, как лимон, Роман сидел, уставившись невидящим взглядом в ночную темноту. Становиться берсерком не хотелось. А оно уже. «Враки это, что скандинавы мухоморами догонялись. Может, сначала только, чтобы человека в себе придушить. А потом зверь сам наружу лезет, только повод дай. Со временем и без повода обойдётся. Не зря таких, как я, из человеческих поселений выгоняли. Потеря контроля над собой — неслабая плата за острый слух, звериное чутьё, силу и скорость реакции, недоступную простому человеку. Хрень какая, а я губу раскатал… Идиот».

Собрав вещи, Шишагов, как побитая собака, поплёлся к «своему» ущелью, уверенно находя дорогу в почти полной темноте. На эту свою способность он уже не обращал внимания. Привык.

Наутро желания вылезать из кучи сухих листьев папоротника, заменявших постель, не было абсолютно. Настроение самое похоронное, в таком состоянии в запой уходят. Или вешаются. Ночью снилась всякая гадость, и погода на улице серая, как советский памятник. Тяжёлые, беременные дождями тучи, затянувшие небосклон, просто физически давят на плечи. Ещё морось эта. «Вроде всё обычно, а там, внутри, сидит зверь, который вырос и окреп, и в любой момент может вышибить меня к чёртовой матери, и жить по-своему. Ещё чуть-чуть, и вопрос ребром встанет, или он, или я. И как его задавить теперь? "

Роман разгрёб золу в очаге, сунул в горячие ещё угли несколько щепок, раздул огонь. Развёл костёр, протянул к пламени ладони. Ограждённое камнями пламя играло языками в непосредственной близости от сложенных под этим же навесом сухих сучьев, но не могло до них добраться.

«Человек приручил огонь, и тысячи лет пользуется им, как инструментом. Бывают, конечно, пожары, но это когда пламя попадает не в те руки. Так неумеха и молотком себя искалечит. Может, и со зверем так? Загнать в клетку. Из чего её только сделать… Старую клетку он уже разломал. И я помог, понравилось мне». Ещё пара сучьев отправилась в огонь. «Надо выбираться под дождь, собирать хворост, сушить, складывать под навес, шевелиться. Хоть горят эти палки медленно, и жару дают много, а запас бесконечным не бывает». Рома одел куртку, накинул на голову капюшон, прихватил недоразумение, притворяющееся в его хозяйстве верёвкой, и пошёл вглубь ущелья — рядом со стоянкой все сучья уже собраны. Лес принял его, как родного, окружил собой, принялся следами, звуками и запахами рассказывать о своей жизни, вырастил на пути семейство боровиков. Мелкая живность, несмотря на плохую погоду, продолжала заниматься своими делами, перепархивали с дерева на дерево птицы, шныряли с деревьев на землю и обратно белки. Заяц из зарослей ежевики проводил идущего человека осторожным взглядом.

«Раньше я и десятой части не замечал. Заяц молодой, года нет ещё, глупый. Матёрый поглубже бы забрался. И слушал. А этот любопытный. И вкусный». Шишагов сознательно проговаривал про себя то, что уже не требовало словесного выражения. Мало того, описание не отражало и половины той информации, которую теперь приносили органы чувств. Освобождённое животное начало слишком многое дало Роману, потерять это, жить, как обычный человек, полуслепым и почти глухим, не хотелось. Но слишком пугает рвущаяся изнутри агрессивная тёмная волна, отнимающая контроль над телом, пытаясь загнать в никуда, умножить на ноль человеческое сознание. Можно ли сохранить одно, и не поддаться другому? В известной Роману истории упоминаний об этом не сохранилось. Вутьи, берсерки и ульфхеднеры, волколаки, прочие оборотни и одержимые амоком малайцы. Списочек не радовал. Из перечисленных скандинавские щитогрызы ещё самые вменяемые. Исключением казались Вещий Олег и Всеслав — чародей, но уж больно изукрашенные народным творчеством личности, первый так и вовсе собирательный образ.

«Что делать… Чернышевский, блин. Как избавиться от этого, не знаю, как бы ОНО от меня не избавилось. Придётся жить как-то. Что делать, если ты вынужден находиться со зверем в одной берлоге? Приручать надо. А в моей ситуации, ещё и дрессировать, иначе сожрёт меня зверь, тут и сказочке конец». Увязав сучья в вязанку высотой себе по пояс, Роман присел, резко, на выдохе, выпрямил ноги, одновременно рывком за витки скрученной из лыка верёвки выдёргивая вязанку вверх и забрасывая себе за спину. «Под центнер, на неделю должно хватить». Развернулся, и пошел к своему лагерю, напевая «Ещё один кирпич в стене». Шишагов никогда не тратил много времени на бесполезные рефлексии.

— Я сижу в своей берлоге ранним утром в день ненастный, протянув худые ноги прямо к жаркому костру — напевал Роман, укладывая в липовое корыто с рассолом куски мяса.

— Я запасов наготовлю из баранины прекрасной, и тогда зимой, быть может, с голодухи не помру-у — основания гордиться собой у человека были.

Тогда, принеся из лесу и пристроив на просушку вязанку сучьев, Рома какое-то время не мог решиться на то, что задумал, слишком пугающим был выбранный путь. И шансы на успех были, как у блондинки из анекдота на встречу с динозавром, пятьдесят на пятьдесят, то есть, или получится, или нет. Решившись, прихватил верёвку, и направился к выбранному заранее дереву. По какой-то причине оно было почти до земли расколото трещиной, доходящей до середины необъятного ствола. Роман забрался внутрь и начал, упираясь в стенки, подниматься наверх. Преодолев расстояние до второго яруса ветвей, перебрался на внешнюю сторону ствола, и ещё метров пять карабкался, перебираясь с сука на сук. Уселся напротив тёмной дыры, больше похожей на пещеру, чем на дупло, и стал старательно, в несколько оборотов верёвки, привязывать себя к ветви. Закончив, завязал узел в районе левого бедра, вложив в него небольшую щепку. Потом натянул на голову капюшон из шкурок, втянул руки в рукава куртки и бросил вытащенную из кармана шишку в дупло. К пчёлам.