Алые перья стрел - Крапивин Владислав Петрович - Страница 7

Соседям эта музыка порядком надоедала, но связываться с Жадой они почему-то опасались…

В тот вечер, когда состоялось заседание штаба, Василий Терентьевич пришел в соседний двор, чтобы осмотреть будущую коровью резиденцию. Маленький, круглолицый, налитый здоровьем и хорошим настроением, он ласково поглядывал по сторонам и мелко ступал по траве тугими хромовыми полусапожками. Он ни с кем не хотел ссориться. И поэтому его очень огорчил рисунок, сделанный мелом на двери сарая.

Нарисовано было странное существо. Если бы Василий Терентьевич помнил древнегреческие мифы, он тут же решил бы, что зверь этот напоминает кентавра. Но не совсем. Кентавр, как известно, получеловек-полулошадь. А у этого существа туловище было коровье— худое, ребристое, с острым задом, поднятым хвостом и большим выменем. А человечья часть — плечи и голова — весьма напоминала самого Василия Терентьевича. (Недаром Павлик два часа делал наброски, прежде чем украсил дверь портретом.)

Василий Терентьевич сокрушенно покачал головой в плоской полувоенной фуражечке и шагнул в сарай. Тут же раздался громкий шелест, и в полуоткрытую дверь с крепким стуком воткнулась белооперенная стрела. Она засела между ребрами «кентавра».

Жада высунул голову и увидел стрелу. Потом увидел намотанную на стрелу записку. Записку он развернул и прочитал. Там было одно слово: «Берегись». Жада аккуратно сложил бумажку и убрал в карман гимнастерки. Затем торжественно переломил стрелу. После этого он обвел взглядом все чердачные окна, заборы и кроны тополей. Погрозил пальцем в пространство и опять скрылся;в сарае. Дверь за собой прикрыл полностью.

Вторая стрела пробила «кентавру» вымя.

— Дмитрий! — сказал отец за ужином. — Есть сведения, что ваша компания опять пиратничает в округе.

— Нет, папа, — честно сказал Митька. — Мы только «шпацирен унд баден», как говорит баронесса, то есть Аркадия Францевна. Гуляем и купаемся. Да еще Цыпин велосипед чиним. Вовка три раза камеру проколол, растяпа.

— И не стреляете?

— Ну, стреляем. Немножко. По мишеням. А кому это мешает? Василисе?

Отец дотянулся до лежавшего на подоконнике портфеля и, поглядывая на Митьку, извлек сложенный пополам лист.

Развернул и с выражением сказал:

— Заявление…

— Еще не легче, — сказала мама.

С тем же выражением отец стал читать:

— «В городское НКВД… Действия хулиганствующих подростков угрожают даже самой моей жизни… При растущем народном благосостоянии мне не дается возможности внести свой вклад в дело расцвета благосостояния методом расширения розничной торговли путем продажи населению молочных продуктов рыночным методом…»

Через полминуты Вовка проскочил в щель забора.

— Чего-чего? — сказал Митька.

— Откуда это? — испуганно спросила мама.

— В школу передали… Мало мне забот с экзаменами в десятых классах! Я еще, понимаете ли, должен превращаться в следователя! Андрей Алексеевич говорит: «Проконсультируйся у сына, он в стрелковых делах разбирается». Боюсь, что слишком хорошо разбирается!

— Да что случилось-то? — спросил Митька и подумал:

«Неужели из-за «кентавра» такой шум?»

— А ты не знаешь, что случилось? Не знаешь, кто из вас расстрелял у Феодосии бутылки с молоком?

— Честное пионерское… — Митька даже привстал. — Ну, что ты, папа! Из лука бутылку и не расшибешь, она скользкая, рикошетит. Да кто же такую глупость сделает? Ведь по стрелам сразу догадаются.

— Про стрелы здесь ничего не сказано, — слегка растерянно произнес отец.

— Ну вот видишь!

А через полчаса Митька вышел во двор и крикнул:

— Вовка! А ну иди сюда!

Мысли работали безошибочно. Три дня назад чинили Цыпин велосипед, задняя камера из оранжевой резины была вся в дырах. Цыпа сказал: «Утиль» — и пошел за другой. Старую камеру Вовка Шадрин намотал на себя. Он изображал «борьбу с удавом», как в цирке. Потом вместе с «удавом» исчез. Оранжевая резина — самая лучшая для рогатки. Вовка — единственный из всей компании, кто за пятнадцать шагов навскидку расшибает из рогатки аптечный пузырек…

На втором этаже открылось окно, и курчавая Вовкина голова свесилась во двор.

— Чего?

— Иди, иди. Узнаешь, чего.

Вовка не отпирался. Он и сам не прочь был рассказать о своем подвиге. А молчал он до сих пор потому, что был прирожденным партизаном и диверсантом-одиночкой. Интуиция подсказывала ему: «Осторожность прежде всего. Похвастаться успеешь».

А подвиг был вот какой.

Ранним утром Вовка проник в сквер, который одной стороной примыкал к стадиону, другой — к рынку. Все, кто жил на улице Герцена, ходили на рынок через этот сквер.

В сквере густо разрослась желтая акация. Она уже отцвела, и гроздьями висели молодые стручки. Попробовать бы: годятся ли на свистки? Но нельзя. Надо было скрываться и ждать.

А скрыться лучше всего было под нижними ветками кустов. Плохо только, что нижние— самые колючие. Ползти надо лицом вверх, на спине, тогда колючки все видны, их можно отодвинуть заранее, но смотреть надо осторожно, вприщур: на лицо, на ресницы валится всякая тля и божьи коровки…

Вовка вполз под основание куста и перевернулся на живот. Стало хуже. Майки на спине уже не было, дыра на дыре. И туда стали садиться разбуженные утренние комары. Но Вовка лежал. Вытянул из кармана рогатку, почесал ею спину. Комары не улетали.

Тут он увидел Феодосию…

Феодосии было тяжело. Она тащила четыре четверти молока — четыре трехлитровые бутыли. Две в мешке через плечо и две в руках. А под боком, прижав локтем, несла она завернутую в полотенце телячью лопатку (Жада заколол купленного вместе с коровой теленка). Феодосия полезла за пазуху, ощупывая рубль, который она даст фельдшеру санветнадзора при входе на рынок. Но, чтобы найти рубль, ей пришлось опустить одну четверть на землю.

Вовка, разумеется, не знал, почему Феодосия вдруг затопталась на песчаной дорожке. Он просто обрадовался, увидев стоявшую бутыль. Неподвижная мишень — это удача.

И выстрелил по четверти маленькой граненой гайкой.

Трехлитровая посудина расселась без звона и выпустила содержимое в песок.

Феодосия тихонько ойкнула. Осторожно поставила другую бутыль и для чего-то принялась изучать горлышко разбитой посуды.

Вовка ударил по второй четверти. Звон был, но несильный, Феодосия села. В молоко. Потом, тихонько подвывая, принялась снимать с плеч мешок с двумя уцелевшими бутылями. Мимо шли люди, снисходительно сочувствовали, а кто-то обозвал Феодосию раззявой.

Вовка выжидал. Феодосия вдруг встала на четвереньки и завопила в полный голос:

— Люди добрые, грабют!

За собственным воплем она не слышала, как лопнули в мешке последние две четверти. Вовка расстрелял их молниеносно.

Еще через полминуты Вовка проскочил в щель забора, отделяющего сквер от стадиона. И сразу стал подавать советы каким-то футболистам.

Митька выслушал эту историю с интересом, но без одобрения. Потом выслушали остальные. Валька грустным голосом сказала:

— Дурак… Надрать бы уши, тогда бы узнал.

Всего ожидал Вовка: могли восхищаться им как героем, могли устроить нахлобучку за то, что действовал без разрешения. Но такого пренебрежительного суждения он не ждал.

— А ты… а ты… — поднялся он на Валентину.

Но Митька дернул его за штаны.

— Сиди, не дрыгайся.

Они были в штабе. Внизу уже прочно обосновалась Жадина корова. Сеновал еще пустовал, и мальчишек пока не трогали. Но все знали: не долго им тут жить.

Может быть, эта непрочность, может быть, усталость (набегались днем), а может быть, какое-то предчувствие делали ребят грустными и серьезными. Потому и не дождался Вовка ни восторгов, ни скандала, ни крепкого нагоняя от ребят. Не та была обстановка. Они сидели в полумраке шатра и даже лиц друг друга почти не видели.