Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Секретное оружие - Овалов Лев Сергеевич - Страница 26


26
Изменить размер шрифта:

Харбери полагал, что Ковригина перечисляет условия, на которых согласна перейти на службу к другой стране. Она, конечно, запрашивает… Хотя, кто знает, может быть, она и в самом деле стоит такой цены?

Мария Сергеевна продолжала улыбаться.

— А вы сумеете привезти мою дочь? — спросила она. — Вы не обманываете?

— Можете не сомневаться, — охотно подтвердил Харбери. — Для нашей разведки нет невозможных вещей.

Лицо Марии Сергеевны потемнело.

— А знаете, что сделает моя дочь, — спросила она, — когда вы привезете ее ко мне?

— Бросится к вам в объятия?

— Вы угадали, — сказала Мария Сергеевна. — Но только наполовину. Она действительно бросится… для того, чтобы плюнуть мне в глаза!

Харбери пытливо посмотрел на Марию Сергеевну.

— Я не совсем вас понимаю…

— И не поймете, — с насмешкой произнесла Мария Сергеевна. — Вы предлагаете мне все блага? Вам они представляются верхом человеческого существования? Но вы просто недостаточно осведомлены о моей жизни. Значит, институт, машина, собственный дом, деньги, курорты, туалеты. Что еще вы можете обещать мне? Представьте себе, все это я имела в Москве. Ин­ститут у нас такой, что не мы интересуемся вашими открытиями, а вы нашими. Машина… Когда мне бывает нужна машина, я ее получаю, а то, что она не моя, не так уж важно. Не нужен мне и собственный дом с пятью спальнями и десятью гостиными, меня и мою дочь устраивала наша квартира. Мы с дочерью не раз отдыхали и на Кавказе, и в Крыму, где нисколько не хуже, чем на ваших курортах. А что касается туалетов, это просто смешно. Ведь не мы у вас, к примеру, а вы у нас покупаете меха… — Мария Сергеевна горько усмехнулась. — Я не знаю, что вы делали и долго ли жили в России, но вы совсем не знаете советских людей.

Харбери поднял руку, как бы желая остановить свою собеседницу.

— Извините, — сказал он. — Вы умней и сильней, чем я думал. Но есть нечто, от чего и вы не захотите, не сумеете отказаться. Свобода! Свобода, которая есть необходимое состояние всякой души. Истинная и полная свобода.

— О, майор Харбери, вы перешли к другим катего­риям… Но навряд ли вы успеете и здесь. Вероятно, свободу мы тоже понимаем по-разному.

— Свобода духа — вечная и неизменная категория

— Допустим. Позвольте же вас спросить: вы свободны?

— О да!

— В таком случае выпустите меня отсюда.

— Не могу!

— Но ведь вы же свободны?

— Мне просто невыгодно вас отпускать.

— Что же это за свобода, которая нуждается в подавлении свободы другого?

— Свобода борьбы!

— Или конкуренции. В том мире, который вы представляете, свобода в том и заключается, чтобы лишать свободы других. Свобода сильного.

— Но я и предлагаю вам силу!

— Силу или свободу?

— Средства, которые сделают вас свободной.

— Свободной жить за счет других? Это для меня не свобода. Позвольте вам объяснить. У вас свобода — это свобода для небольшого количества индивидуальностей и за счет массы других индивидуальностей. А у нас свобода для большинства, для всего народа; приобретя свободу, народ наделяет ею всех, кто трудится. Моя свобода вечна и благотворна. Вы же служите тем, кто подавляет свободу, и сами, сами вы не пользуетесь ею ни в малейшей степени…

— Но творчество, творчество… — Харбери чувствовал: где-то внутри его набухают злоба и тоска. — Вы же не можете делать то, что хотите!

— А что же я делаю?

— То, что предписывают власти!

— Точно у вас власти ничего не предписывают! Только ваши власти поставлены теми, кто над народом, а наши власти лишь представители народа, и так как я тоже часть народа, мои интересы не расходятся с интересами большинства.

— Но вы могли бы иметь больше!

— Чего и зачем?

Он не знал, что ответить…

Мария Сергеевна презрительно посмотрела на Харбери.

— Вам это непонятно, — сказала она. — Творчество не покупается…

Нет, Харбери не хотел признать, что эта женщина оказалась сильнее его, что ему не под силу с нею справиться!

— Не покупается, — повторила она и решительно махнула рукой, точно отрубила что-то в воздухе. –И все! И больше нам не о чем говорить.

— Вы имеете последний шанс, — негромко произнес Харбери. — Я не собирался вас покупать. Все, о чем мы говорили, это лишь добавление к вашей жизни, потому что… потому что… — Он задохнулся. — Потому что — не забывайте — в наших руках ваша жизнь!

Харбери чувствовал, как его распирает гнев. Нет, не гнев, а бешеная ненависть… В войну он осуждал фашистов за их зверства, но сейчас понял, почему фашисты зверели… От советских фанатиков добром не добиться ничего! Они не понимают разумных доводов. Бить, бить! Их пытать нужно! Сломить, заставить…

И Харбери не выдержал.

— Встать! — заорал он вдруг. — Встать!

Мария Сергеевна удивленно посмотрела на него.

— Что с вами?

— Встать! — еще громче, переходя на визг, орал Харбери. — Я приказываю вам встать!

Мария Сергеевна медленно поднялась. Она стояла, а Харбери, развалясь на стуле, смуглыми пальцами нервно разминал сигарету.

— Не хотите нашего рая? — прохрипел он. — Так узнаете наш ад!

Мария Сергеевна молчала.

— Вы слышите? — спросил Харбери, беря себя в руки. — Вы узнаете наш ад!

Она молчала по-прежнему.

— Не молчите, черт вас подери. Чего вы молчите? Мария Сергеевна пренебрежительно пожала плечами.

— По-моему, все уже сказано, — сказала она. — Я не хочу ни вашего рая, ни вашего ада, но даже адом меня вы не испугаете.

Харбери злился сейчас на весь свет. На эту чертову русскую бабу, из-за которой загорелся весь этот сыр-бор. На Джергера, на Нобла…

Его, респектабельного и образованного офицера, заставляют исполнять обязанности тюремщика!

Проклятый Джергер требует, чтобы он любыми способами выжал из Ковригиной формулы. “Мы уже не можем выпустить ее из своих рук, — говорит Джер­гер. — Поэтому не церемоньтесь. Если не удастся уговорить, бейте ее, как положено бить упрямых ослов. Уж лучше потрудиться здесь, чем устраивать перевозку ее через границу. С этим в два счета влипнешь”. Но он офицер, а не палач. И бить женщину не будет. Такие люди, как она, физическую боль переносят легче, чем нравственные муки. Он попытается ее запугать, не прибегая к побоям…

Харбери вскочил, резко оттолкнул ногой стул и, сделав шаг к Марии Сергеевне, закричал:

— Вы будете стоять… час, два, три, сутки, пока не упадете. Я лишу вас воды и пищи…

“Началось, — подумала Мария Сергеевна. — Кажется, началось! Ну что ж, не я первая и не я последняя.

— Отвечайте! — проговорил Харбери металлическим голосом. — Отвечайте! Вы хотите, чтобы вас уморили голодом?

— Я не хочу с вами разговаривать, — звонко произнесла Мария Сергеевна. — Вы можете делать что угодно, мне это безразлично.

— Так слушайте, ученая мадам, если не хотите говорить, — грубо произнес Харбери. — Я скажу, скажу, что вам предстоит. Мы будем поить вас касторкой. Вставим в рот воронку и будем вливать касторку. Бутыль за бутылью. Это отличное угощение! Потом мы будем топить вас в ванне, в холодной воде и в горячей. В очень холодной и очень горячей…

Мария Сергеевна видела его бесцветные глаза и понимала, что человек с такими глазами способен на все.

А Харбери припоминал все, что он вычитал в книгах о фашистских застенках.

— Мы свяжем вам руки, посадим в зубоврачебное кресло и будем сверлить зубы, — продолжал он, входя во вкус собственных рассказов. — Это очень приятно, когда вам сверлят зуб за зубом! Мы не пощадим вашей стыдливости, посадим голой в железную клетку и выставим на обозрение солдатам на одном из полигонов. Под кожу вам будут загонять иголки…

То, что он говорил, было и страшно, и гнусно. Это было, пожалуй, даже более гнусно, чем сами пытки.

А Харбери упивался собственными измышлениями, они произвели впечатление даже на него самого и не могли не подействовать на эту женщину. Он заметил, что за эти несколько минут она осунулась. Она уже не была так красива. Лицо у нее удлинялось, на нем появилась бледность… Оно стало похоже на лица святых, изображенных на старинных русских иконах. А глаза У нее стали какие-то сумасшедшие, пронзительные… Впрочем, все святые были немножко сумасшедшие. Потому они и были святые…