Рассказы майора Пронина - Овалов Лев Сергеевич - Страница 10

Так все и обошлось.

Верст пятидесяти не доезжая до Пскова, вылез мой молочник из поезда. Выскочил вслед за ним и я, и в сторону. Увидит меня, сразу поймет в чем дело. Оплошность я сделал, уехав один из Петрограда. Не могу за ним следовать. Посматриваю издали… Прошел он со своим мешком за станцию, подошел к каким-то саням, положил мешок, сам сел, и лошадь сразу тронулась с места. Видно, выезжали за ним на станцию.

Тут кинулся я на станцию, спрашиваю:

– Откуда эта лошадь? Во-он пошла!

– А это, – говорят, – Афанасьев из Соловьевки. Вам что, туда надо? Старик из Петрограда приехал. Масло возит продавать. Богатый мужик. Сын за ним приезжал. Они бы вас взяли…

– Да нет, – говорю, – лошадь больно хороша.

Прикинул я кое-что в уме, – не может быть такого невезенья, думаю, чтобы он последние бумаги вывез, – и уехал с первым же поездом обратно в Петроград.

Доложил Коврову о поездке.

– Что думаешь делать дальше? – спросил он меня. – Люди нужны?

– Как бы не спугнуть… Лучше пограничную часть предупредите, – попросил я. – Чтобы в случае чего мог я к ним обратиться…

Затем зашел к знакомому уже мне жильцу, попросил опять известить меня, когда масло привезут. Тот действительно очень аккуратно перед самыми святками позвонил мне, и я встретился с Афанасьевым уже как старый покупатель, купил масла и опять отнес его Железновым.

– Напрасно вы о нас так беспокоитесь, Иван Николаевич, – говорит Зинаида Павловна и смущается.

– Люди свои, сочтемся, – отвечаю. – Я вот в деревню ехать собираюсь, отпустите со мной Виктора? Чего ему каникулы в городе проводить?

– Да уж не знаю, как быть, – говорит Зинаида Павловна. – Я бы и отпустила, да ведь вы человек занятый, куда такая обуза?

– А он мне помогать будет, – шучу в ответ. – Пускай с жизнью знакомится.

Тут Виктор сам подходит ко мне и шепотом, чтобы мать не слышала, спрашивает:

– Дело?

– Да, – говорю.

– Все то же? – спрашивает.

– Да.

Бросился он к матери, обнимает ее, тормошит.

– Мамочка, дорогая! – кричит. – Отпусти меня с Иваном Николаевичем. Весь год буду потом лучше всех учиться! На недельку только… Отпусти, честное слово!

Отпустила Зинаида Павловна со мной сына, конечно, и мы в тот же день, не дожидаясь Афанасьева, выехали псковским поездом из Петрограда.

Взял я с собой ружье, лыжи… Охотники!

Виктор едет – ликует.

– Вырасту, тоже чекистом стану, – говорит.

– А вот мы это сейчас выясним, – отвечаю. – Что я делами занят – это естественно, но вот откуда ты взял, что я все одним и тем же делом занимаюсь?

– А очень просто, – говорит Виктор. – Носишь ты нам масло, и масло это какое-то не петроградское, вот я и решил, что ты все в одно место ездишь.

– Догадливый! – смеюсь я.

– А что мы там делать будем? – спрашивает Виктор.

– Где – “там”?

– А куда едем.

– Гулять, – говорю.

Смотрю – обиделся мальчишка, надулся как мышь на крупу.

– Ты чего? – спрашиваю.

– А может, ты меня в самом деле гулять везешь? – бурчит он. – Так я могу и один обратно вернуться.

– Ладно, спи, чекист, – говорю ему. – Там будет видно. Утро вечера мудренее.

Вылезли мы с ним где надо, наняли лошадь, поехали в Соловьевку, остановились у одного местного коммуниста, известного нам в Петрограде человека.

Предупредил я нашего хозяина:

– Говорите, что приехал к вам в гости родственник с братом.

Даю Виктору лыжи.

– Гуляй, – говорю.

– А дело? – спрашивает он.

– Гуляй, – повторяю, – и никаких вопросов.

– Да что ты, смеешься, что ли, надо мной? – возражает Виктор. – Я бы, может, не поехал гулять!

Рассердился я даже на него.

– Сказано – гуляй, и гуляй. Будешь еще у меня рассуждать! Я серьезно говорю: это тебе военное задание. Гуляй, и вся недолга!

Заметил или нет раздражение в моем голосе Виктор – не знаю, только больше пререкаться не стал, забрал лыжи и отправился на улицу.

На другой день спрашиваю хозяина:

– Афанасьев приехал?

– Недавно, – говорит тот. – Сын за ним ездил.

– Кликните-ка сюда моего мальчишку, – прошу. – И как-нибудь ненароком покажите ему Афанасьева.

Явился Виктор.

– Вот, – говорю, – тебе и поручение. Покажут тебе одного человека. Так твоя обязанность последить – не уйдет ли он куда-нибудь из деревни. Только смотри, около его избы не околачивайся. Гулять будешь, понятно?

Вечером пришел Виктор – ничего не приметил. На ночь я пошел бродить у околицы – тоже напрасно. Утром опять Виктор меня сменил…

Вскоре прибежал запыхавшийся, еле отдышался.

– Ушли! – говорит. – Пошел с ружьем, с собакой, с каким-то парнем. В лес. Идем-ка…

– А это вы напрасно тревожились, – говорит хозяин. – Это он с сыном белку бить ходит. За ними и следить не надо. Зимой Афанасьев или в Петроград ездит, или по белку ходит, только и всего. Охотники они с сыном не ахти какие, а все-таки на воротник да на шапку набьют зверя за зиму.

– Что ж это вы мне раньше не сказали, – говорю хозяину. – Я тоже люблю с ружьем побаловаться. Здешние места должны они знать, вот мы и пойдем завтра в ту же сторону.

Пообедали мы. Послал я Виктора снова на улицу.

– Как вернутся, лети ко мне.

Часа через два прилетает мальчишка.

– Вернулись!

Забрали мы с Виктором лыжи, и огородами – за околицу и в лес.

Идем по лесу. Сугробы волнами выгибаются. Разлапистые темно-зеленые ели точно присели на зем-' лю и прикрыли ее пушистыми своими юбками. Голые березы ввысь рвутся, и белые их стволы на синеватом снегу кажутся розовыми. Тишина стоит необыкновенная, как в театре перед поднятием занавеса. Вот-вот все сейчас запоет, заиграет. Только где-то в отдалении скрипнет сучок и что-то хрустнет, точно кашлянул кто.

Указал мне Виктор на лыжный след – легкий такой, бегущий. Сразу видно, что хорошие лыжники шли. Двое. А рядом мелкие и частые лунки – собака бежала. Идем мы по следу, быстро идем, и даже мне, отвыкшему в городе от лыж, идти легко-легко – так кругом хорошо и привольно.

Километров пять мы так пробежали. Вдруг Виктор хватает меня за руку.

– Бей! – говорит. – Бей!

Указывает на высокую ель – на макушке, в ветвях, белка скачет.

– Снимай ружье!

Стряхнул я его руку со своей.

– Эх ты, чекист! – говорю. – Ты уж прямо из деревни с песнями выходил бы да Афанасьевых бы позвал на прогулку.

Смутился он…

Достал я карту. Граница должна быть близко. Прикинул на глаз: километра два остается. Лыжня тут в овражек пошла… Небольшой такой овражек, но крутой и кое-где даже обрывистый.

Спустились мы с Виктором вниз. Оборвался лыжный след, никуда больше не ведет. Не прыгали же они отсюда по воздуху! Дно в овражке утоптано. Сломанная ель валяется. Постукал я по стволу – не выдолблен ли. Нет, звенит, на дрова просится. Пошныряли по овражку – все находки: снег да кусты под снегом.

– Пошли обратно, – говорю. – Ничего не понимаю.

И действительно ничего не понимаю. По моим соображениям, или Афанасьевы должны где-нибудь границу переходить, или к ним с той стороны кто-нибудь приходит, а лыжня явственно обрывается – и никакого следочка.

Направо, по карте, озеро, налево, отмечено у меня, застава. Дай, думаю, схожу к браткам, предупрежу о своих поисках.

Заставу мы нашли скоро, почти не плутали. Познакомился я с начальником, показал документы. Он был уже предупрежден о моем приезде… Поделился я с ним своими подозрениями, но отнесся он к ним недоверчиво. Граница тогда не так отлично, как теперь, охранялась, и людей было поменьше, и опыта не было, но самонадеянным он оказался человеком!

– Не могли мы не заметить, – говорит, – если бы кто-нибудь границу перешел.

Пожелали мы с ним друг другу успеха, и пошел я с Виктором опять к себе в Соловьевку.

Вернулись домой поздно, ночь уже наступила, не успели отдохнуть, разбудил я Виктора.

– Вставай, – говорю. – На работу пора.

Ничего! Малый мой кубарем с лавки скатился, ноги в валенки, ополоснулся водой – рукой по лицу раз-раз, умылся, точно кошка, натянул шубейку и говорит: