Помни обо мне - Овалов Лев Сергеевич - Страница 14

Грустная улыбка у Катеньки!

Юре даже стыдно за свою заносчивость.

— Не тревожьтесь за меня, — доверчиво говорит он седенькой женщине. — Я много читал. Я люблю искусство. Я атеист не потому, что кто-то сказал мне быть атеистом, а потому, что изучаю законы природы. Знание природы и религия несовместимы.

— Дай бог, дай бог, — торопливо соглашается его собеседница. — Бегу! Чайник уже кипит…

Вновь появляется она уже с Николаем Ильичом. Священник приветливо протягивает руку.

— Вот кто, оказывается, у нас в гостях…

«Какой он маленький и несчастненький, — думает Юра. — Хорохорится, а сам скоро умрет!»

— Будем чай пить, — продолжает Николай Ильич. — Пришлось служить всенощную. Все молодые священники сегодня на совещании, а у отца Вениамина билеты в Художественный театр.

«Сделал он что-нибудь или не сделал? — думает Юра. — Или опять заговорит меня…»

Но священник не хочет томить юношу.

— Я навел справки. Ни в какой монастырь ваша Таня не поступала.

— А как вы это узнали? — Юре нужно это знать наверняка. — Не сердитесь, но я хочу быть уверен…

— Знакомства, — добродушно объясняет Николай Ильич. — Не значится такой.

— Разве монахи где-нибудь значатся?

— Разумеется. Учет в церкви поставлен не хуже, чем в любом учреждении.

— Как смешно, — сказал Юра. — Отдел кадров при церкви!

— А как же иначе? В отдельном храме священнослужителей не так уж много, но вообще у церкви обширные кадры.

— И даже монахи учтены?

— Конечно. Так что это уж точно: Сухаревой Татьяны нет ни в одном православном монастыре.

— В общем, я и сам так думал, — задумчиво признается Юра. — Для нее это недостаточно романтично.

— О какой романтике вы говорите?

— Она не из тех, кто бегает в церковь между делом. Если уж отдается чему, так с полной самоотдачей. Тайна и самопожертвование — вот что ее может увлечь.

— Вы хотите сказать, ей нужны внешние атрибуты? Детское восприятие!

— Все религии рассчитаны на детский возраст человечества.

— Не меряйте их на один аршин. Есть примитивные религии, возникшие как следствие страха перед природой, а христианская религия — это целая философия…

Екатерина Ильинична разлила чай, пододвинула гостю чашку.

Все как у добрых знакомых. Оранжевая чашка с золотым ободочком. Печенье, конфеты, сахар. Очень приветливое чаепитие.

Мирно и хорошо, подумал Юра. А на самом деле не так-то уж мирно и не так хорошо. Ничего, конечно, нет страшного в том, что какой-то комсомолец чаевничает с каким-то попом, — страшно то, что вот такой же, совершенно такой же комсомолец может поддаться проповеди такого попа, в чем-то согласиться, поколебаться, уступить… А там пошло и пошло!

Есть в этом обходительном Николае Ильиче что-то привлекательное, он умный, добрый, ненавязчивый. И Юра вдруг ощутил опасность, точно просачивающуюся из пор его собеседника: умен и… хитер, добр и… прилипчив, ненавязчив и… въедлив. Такие способны повести за собой! Покорит добротой, уведет от борьбы, от любой борьбы…

Добрый боженька куда как опаснее злого бога, люди привыкли к злу и научились сопротивляться злу, а с добротой труднее справиться, чем с жестокостью.

Чай чаем, но Юра чувствовал, даже, возможно, понимал, что за этим чаем, за этим столом он находится в состоянии борьбы.

И есть даже очевидцы этой борьбы в лице седенькой Катеньки, которая сочувствует Юре и не может не любить брата!

Николай Ильич обхватил ладонями чашку.

— Что же вы собираетесь делать?

— Искать.

— А не разумнее ли предоставить девушку своей судьбе?

— То есть как предоставить судьбе?

— Она ищет бога, и не надо ей мешать в поисках.

— А если она погибнет?

— Вы не думаете о душе.

— Хотел бы я видеть хоть одну душу без тела!

— Вы не хотите понять: над нынешней юдолью плача имеется еще другой, небесный мир, который возвышается над этим и в котором мы хотим и можем спастись.

Юра упрямо поджимает губы.

— Я верю в опыт, и не только в свой, конечно, а в опыт всего человечества.

Николай Ильич подходит к буфету и роется в книгах.

— Вы кем готовитесь быть?

— Химиком. Лично меня увлекает органическая химия.

— Короче, естественник? — Николай Ильич раскрывает книгу. — Позвольте, я вам прочту…

— Какую-нибудь богословскую софистику?

— "Существует невещественный Бог, живой, мудрый, вездесущий, который в бесконечном пространстве, как бы в своем чувствилище, видит все вещи сами в себе…"

— Надо, чтобы их видел я!

— Не согласны?

— Нет.

— А ведь это Ньютон. Величайший естествоиспытатель. Вам не приходилось читать его теологические сочинения?

— Меня они мало интересуют. Ньютон жив в нашей памяти своими естественнонаучными достижениями.

— И тем, и другим. Наука и религия не противоречат друг другу, они нуждаются во взаимном дополнении.

— Чем же они дополняют друг друга?

— В области познания физической природы доминирует наука, но в нравственной области разум уступает место характеру и познание — вере.

— В этом нам с вами не столковаться: вы считаете источником познания свойства нашего ума, а я — объективные закономерности природы.

— Ах, милый человек! Чтобы достичь высшей премудрости, нельзя ограничиваться скудным запасом знаний, который предоставляет в наше распоряжение житейский опыт…

Он опасный человек, этот просвещенный поп, но Юра не поддается его софизмам и, чем лучше понимает хитроумность своего противника, тем большую тревогу испытывает за Таню.

Доброта, доброжелательность, терпимость… Ципельзон хвалит своего соседа по квартире. Конечно, с Успенскими легко жить, с ними не поссоришься, они уступчивы, не мелочны, даже великодушны, всегда готовы сбегать для больного соседа за лекарством в аптеку, ни один хрупкий и жалостливый обыватель ни в чем не осудит Николая Ильича.

Юра и читал, и слыхал о попах-стяжателях, о попах-развратниках… Таких разоблачить просто! Попробуй кто проявить к Тане нечистоплотный интерес — она сама даст такому отпор. Мерзость легче раскрывается перед людьми, чем одетая в нарядные одежды тонкая духовная проповедь. Такие, как отец Николай, не торопятся обращать людей к богу, дают им время подумать, погрузиться в себя, исподволь затягивают в лабиринт сомнений и неразрешимых вопросов, каждому предоставляют возможность самостоятельно искать бога… Вот чем опасен этот незлобивый и честный священник!

— Вы опасный человек, Николай Ильич, — откровенно признается Юра. — Опасный тем, что под религиозные понятия пытаетесь подвести научную основу.

— Бог создал меня по своему подобию, — возражает Николай Ильич. — Поэтому человеку свойственно мыслить.

— Вы и погубили Таню, убедив ее в существовании бога.

— Я же не гибну от этого?

— Вы натура уравновешенная. А Таня слишком эмоциональна.

Да, Николай Ильич противник крайностей! Не надо, мол, противопоставлять себя обществу, в него надо проникать исподволь, тише едешь — дальше будешь…

— Но ведь с ней еще ничего не случилось?

— Случилось!

Николай Ильич с опаской взглянул на Юру.

— Связалась с какими-то странными людьми, подпала под их влияние…

— Расскажите.

В голосе Николая Ильича звучит даже требовательность.

И Юра со всей своей непосредственностью откровенно поведал священнику о своих приключениях: о Щеточкиной, о Раисе, о Бескудникове, о поездке в Ярославль…

— Все это гораздо серьезнее, чем вы даже думаете, — задумчиво произносит Николай Ильич. — Прасковья-то Семеновна что говорит? Куда ушла Таня?

— Ничего не говорит. Говорит — в странство.

— Какое странство?

— Ну, на богомолье.

Николай Ильич даже подался вперед.

— Вы сказали: странство.

— Богомолье, странство… Не придирайтесь к словам. В общем, ушла искать бога.

Но Николай Ильич как-то особенно насторожился.

— Подождите, Вопрос мой серьезнее, чем вам кажется. Откуда взяли вы это слово?