Обсидиан (СИ) - "Ginger_Elle" - Страница 14

Так вот откуда было сегодняшнее необычное беспокойство: ему что-то добавили в еду. Сури хотел выплюнуть зелье, но эльф тут же пропихнул ему в рот плотный комок ткани. Его товарищ закрепил кляп скрученной полоской материи, крепко завязав её на затылке Сури.

— Это чтобы вы не сболтнули чего лишнего.

Так приказал Инген: Грейне не должен был раньше времени узнать, что потеряет всю свою магию, если овладеет маленьким эльфом, а младший принц, даже перепуганный, вполне мог сообразить, что такая угроза остудит пыл мужчины.

Сури лежал на кровати и не шевелился: эльфы больше ничего не делали. Он даже не мог их увидеть, хотя и вертел головой во все стороны. Скрипнула дверь где-то сбоку и послышались шаги. Уже через несколько секунд Сури почувствовал, что его гладят чьи-то большие тёплые руки. Он дёрнулся, пытаясь извернуться и вырваться. Он всё ещё не верил — не мог заставить себя поверить — что такое мог приказать Инген. Эти проклятые эльфы из гвардии короля просто хотят унизить его. Это какая-то жестокая шутка или месть…

Над ним склонился черноволосый эльф из тёмных, но явно не из высших эльфов: с чуть менее утончёнными чертами лица, широкими плечами и крупными ладонями. У него было лицо воина: суровое, жёсткое, немного хищное. Обнажённое тело покрывали чёрные руны.

— Меня зовут Грейне, — сказал эльф рокочущим мягким голосом. — Твоего имени мне не сказали.

Он повернул голову Сури на бок, чтобы рассмотреть лицо.

— Клянусь звёздами, ты хорош собой! И был бы ещё лучше без этой тряпки во рту. Я бы нашёл применение твоему маленькому ротику. Сколько лет я мечтал о таком вот сладком мальчике.

Сзади донёсся голос одного из гвардейцев:

— Хватит болтать! Займись делом!

Грейне вышёл из поля зрения Сури и разорвал рубашку на его спине. Его ладони начали гладить плечи и спину мальчика, лишь изредка касаясь ягодиц, сам же эльф уселся ему на ноги в районе колен, так что Сури не мог даже попытаться его пнуть. Он извивался под его руками и мычал что-то в кляп, но был совершенно беспомощен. Мальчик вспомнил своего старого наставника Турина: он тогда даже не был связан, но позволял делать с собой всё, что человеку хотелось. Но сейчас он не мог так просто смириться: он был принцем, супругом короля, он принадлежал Ингену и никому больше…

— Нам надо подружиться, — прошептал Грейне, склонившись к уху Сури и поигрывая его растрепавшимися волосами. — Таково условие. Ты ведь знаешь?

Сури не знал. Он ничего не понимал: мерзкий комок таял у него на языке, оставляя горько-сладкий вкус и затуманивая мысли. Голова была словно в огне, а глаза сами собой закрывались: даже эта полутёмная комната казалась слишком сильно освещённой, и он невольно жмурился. Руки Грейне — Сури сквозь лихорадочное марево казалось, что их на его теле четыре, а то и все шесть — гладили и массировали его ягодицы и бёдра, подбираясь постепенно всё ближе. Мальчик время от времени снова начинал отбиваться и вертеться под Грейне, но тот быстро придавливал его к кровати.

Палец мужчины, смазанный чем-то скользким, начал медленно проталкиваться внутрь него. Сури сопротивлялся, как только мог, но он всё равно вошёл в него, очень болезненно надавив на края узкого колечка.

— Я не хочу делать тебе больно, малыш. Зачем ты так зажимаешься? Знаешь же, что будет только хуже. Да… Ты знаешь, знаешь… У тебя были мужчины. Я это понял.

Палец Грейне ласкал его изнутри, изредка проводя с нажимом по передней стенке, и от этого у Сури перед глазами плясали яркие звёздочки и всё тело пронизывала сладкая дрожь. Почему он чувствует это? Его тошнит от отвращения, но всё равно… Видимо, дело было в питье и травянистом комочке у него на языке, который сейчас уже совсем растаял. Грейне растягивал его уже двумя пальцами, и Сури чувствовал, как к его члену приливает кровь, как он тяжелеет и теплеет. Мужчина тоже это заметил. Он развёл ноги мальчика шире и заставил его встать на колени, высоко подняв бёдра.

Сури почувствовал прикосновение его горячего влажного языка сначала на самой дырочке, потом пониже — на яичках. Одной рукой Грейне сжал его член. Никто никогда не делал с ним такого. Его разрывали противоречивые чувства: это было отвратительно, грязно и одновременно приятно. Он чувствовал, как его тело покачивается, требуя более решительных, сильных ласк, стремясь к ним, и от этого ему становилось стыдно. Он ничего не мог с ним поделать, его бёдра словно жили отдельной от него самого жизнью: тянулись к мужчине, раскрывались перед ним, подставлялись под его губы и язык.

Из глаз Сури полились слёзы. Этот эльф насиловал его на глазах гвардейцев мужа, а он получал от этого удовольствие. Он плакал и не мог остановиться. Грейне сзади что-то изредка бормотал, но Сури ничего не понимал.

Потом он почувствовал, что в его растянутое отверстие входит член Грейне, причиняя только лёгкую боль на входе. Но боль эта была отдалённой, тупой, словно боль чужого тела… Гораздо ярче и реальнее было удовольствие. Даже одурманенное, сознание Сури отметило тот факт, что соединение с эльфом было совсем другим, не таким, как с человеком: правильнее, полнее, лучше. Даже с нежным и заботливым Ардатом ему, особенно поначалу, казалось, что в него засовывают кость. Член же эльфа в нём был живым, пульсирующим, горячим; он не рвал и растягивал его, а наполнял. Его движения внутри порождали не только привычные Сури телесные ощущения трения и прикосновения, но и совершенно новые — он чувствовал чистое, яркое, едва переносимое удовольствие. Он узнавал его: оно иногда прорывалось, когда его брал Ардат и даже Турин, теперь же стало почти непрекращающимся, определённым, сильным, льющимся через край. Не меньшее удовольствие доставляла ему рука Грейне, играющая с его членом. Сури застонал.

Он одновременно стонал от наслаждения и плакал; пытался освободить связанные руки и раскачивал бёдрами, чтобы любовник вошёл в него ещё глубже. Зачем они делают с ним это? Зачем?! Это мучительно, невыносимо, унизительно… Зачем?!

Сури чувствовал приближение оргазма, и ему казалось, что он будет таким, какого он не испытывал ещё никогда…

***

Инген сидел в пустой комнате напротив того, что из соседней комнаты казалось зеркалом, а отсюда выглядело, как странной формы окно. Король мог бы создать подобного рода магический предмет за пару минут, но, так как в присутствии младшего принца вся магия умирала, ему пришлось с величайшими предосторожностями везти сюда из столицы это чудесное изделие человеческих стекольных мастеров.

Рядом с ним на маленьком столике стояла чернильница и лежали пергамент и перо. Король время от времени делал какие-то заметки на листе, сверяясь с большими песочными часами в углу комнаты. Не все амулеты сработали так, как он думал, но в целом он узнал о своём супруге сегодня довольно много.

Признаться, он не думал, что ему будет так тяжело на это смотреть. Несколько раз его рука чуть не поднималась дать ординарцу знак, чтобы он прекратил всё это, но каждый раз он напоминал себе о цели, ради которой затевался эксперимент.

Он смотрел на то, как пытали его побеждённых врагов, он сам накладывал на людей и эльфов мучительные заклятия, которые заставляли жертву корчиться от боли и умолять о смерти, как о спасении. Но когда мальчик стал кричать, что не верит, что король мог такое приказать, Инген испытал острый, почти физический приступ стыда за то, что делает. Он не испытывал к младшему принцу особой жалости — в конце концов, тот не был девственником и имел связи с людьми (а ни для кого не секрет, что принять в себя человеческого мужчину гораздо тяжелее) — но собственное поведение стало казаться ему ещё менее достойным.

Инген, сжав зубы, смотрел, как его солдаты раздевают и связывают младшего принца, как Грейне ласково, почти нежно ласкает его обнажённое тело, как мальчик вырывается и дрожит всем телом от этих прикосновений. Его тело было прекрасно… Немного несовершенно, незрело, но в этой юношеской хрупкости скрывалась особая прелесть. Горные эльфы, ближайшие родственники тёмных, покрывали свои покои бесконечными повторяющимися орнаментами, рассчитанными и выверенными с невероятной точностью; но в конце работы мастер-резчик всегда намеренно допускал ошибку: изображал на виноградной грозди на одну ягодку больше, чем на всех остальных, поворачивал голову птицы не в ту сторону или инкрустировал фигурку самоцветами не того оттенка. Горные эльфы считали, что совершенство пристало только небу и божествам, смертные же создания не должны покушаться на божественное. Они полагали, что в небольшом изъяне кроется величайшая красота, величайшая мудрость и величайшее смирение. Тело принца было несовершенно, но от этого ещё более прекрасно и волнующе. Если бы не его проклятый дар, он, возможно, оставил бы его при себе даже после осуществления брачного ритуала.