История одной судьбы - Овалов Лев Сергеевич - Страница 48

Костров пытливо, даже слишком пытливо, как-то лукаво смотрел Анне в глаза.

— А что Тарабрин?

Анна не знала — надо ли рассказывать Кострову о том, что произошло на совещании. Да и в общем-то — что произошло? Ничего. Все погорячились, и только. Тарабрин, по обыкновению, поднял голос, а другие на этот раз не захотели стерпеть. Незачем посвящать Кострова в эти дрязги. Анне почему-то казалось, начни она копаться в происшедшем, начни докапываться до какой-то сути, которая ей самой неясна, она совершит бестактность…

— С чего это Тарабрин у вас заболел?

— Болезнь не спрашивает, Петр Кузьмич.

Костров одобрительно смотрел на собеседницу, ему, видно, нравились ее ответы.

— Сделали ему операцию, вашему Тарабрину, — серьезно сказал Костров. — Вовремя у него случился этот аппендицит. А то гнойник мог бы и внутрь прорваться…

Знает Костров что-нибудь о совещании или не знает?

— Ну ладно, — сказал Костров. — Пусть поправляется. Меня вообще интересует ваше мнение о Тарабрине. Как вы к нему относитесь, Анна Андреевна?

У Анны сложилось как бы два мнения о Тарабрине. Одно, так сказать, официальное и другое — для себя. Но она не решалась высказать Кострову это свое, внутреннее мнение прежде всего потому, что сама не была до конца уверена в его правильности. Да и Кострова какие-то личные ее впечатления вряд ли интересовали. Ему нужны не субъективные оценки, а беспристрастное, объективное мнение человека, вот почти уже два года работающего бок о бок с Тарабриным.

— Как вам сказать, Петр Кузьмич… Я считаю, Тарабрин сильный работник. Опытный. Давно уже на партийной работе. Несколько резок и грубоват… — Анна испугалась, что все-таки начинает критиковать Тарабрина, а это даже неудобно, когда человек лежит в больнице и еще неизвестно, вернется ли он на работу. — Может быть, иногда излишне нервничает, — поправилась она. — Слишком уж привык к людям, к району. Ведь он давно у нас…

— Продолжайте, продолжайте, — поощрил Костров. — Вы правы, людям не надо давать засиживаться.

Анна не согласна с Костровым — она любила, да, любила свой район, в этот район столько уже вложено своего труда, — как можно засидеться там, где работается с сердцем? Наоборот, место это становится все дороже и дороже, это священная привычка; страшно не засидеться, а свыкнуться!

Но она не осмелилась поправить Кострова.

— Конечно, засиживаться нехорошо, но я думаю…

— А не думаете ли вы, — перебил Костров, — что Тарабрин сам чувствует, что ему пора менять место?

Анна усмехнулась неожиданно для самой себя.

— Им овладело беспокойство, охота к перемене мест?

Она нечаянно вспомнила эти строки.

— Это откуда? — спросил Костров.

— Из «Евгения Онегина»… — Анна смутилась и, как школьница, скороговоркой договорила: — Весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест.

— А вы прочли всего «Онегина»? — заинтересовался Костров.

— Уже после техникума, — призналась Анна. — В техникуме мы только отрывки учили, а вот когда жила в Севастополе, времени много было. Тогда я по-настоящему начала читать.

— А вы, оказывается, образованнее, чем я думал, — признался Костров в свою очередь.

Какое-то задумчивое, грустное выражение появилось у него на лице, и Анна подумала, что сам Костров «Онегина», вероятно, не очень-то хорошо помнит. Да он, кажется, и не скрывает этого. Она не винила его. Где уж тут до «Онегина»! На плечах такая ответственность. Ночей ведь не спит! Тонет в сводках. Сев. Уборка. Госпоставки. Хлеб. Мясо. Молоко. Лен. «Им овладело беспокойство»…

Но именно цитата из «Онегина» помогла, по-видимому, составить Кострову окончательное суждение о Гончаровой.

— Послушайте, Анна Андреевна, а что вы скажете, если обком будет рекомендовать вас в первые секретари?

Чего угодно Анна ожидала, только не этого. Ее — в первые секретари?

— Справитесь?

Она даже растерялась. Значит, Тарабрин не вернется? Тогда вдвойне хорошо, что она ничего не рассказала о нем Кострову. Все образовывается само собой. Хочется ли ей стать во главе района? Это было почетное предложение, оно льстило, конечно…

— Мы тут подумали, посоветовались, — продолжал Костров. — И решили выдвинуть вас. Пока будете как бы заменять Тарабрина, а осенью на конференции официально рекомендуем…

И вдруг Анна отчетливо поняла, что она не боится стать первым секретарем. Она любит свой район, любит и знает людей, живущих в районе. Ей хочется, чтобы им было хорошо, она согласна работать для них без сна и отдыха.

— Справитесь?

Костров спрашивает уже во второй раз.

Попробую. Попытаюсь. Постараюсь… Так, кажется, полагается отвечать?

— Справлюсь, — решительно сказала Анна. — Думаю, что справлюсь…

Она не смеет, не имеет права отказаться. Тебе доверяют, а ты скажешь, что не берешься это доверие оправдать? Она даже испугалась, что Костров почему-либо передумает.

А он был удивлен такой прямотой. Но она ему понравилась. Анна интуитивно чувствовала, что нравится Кострову, — не внешностью, конечно, что-то отеческое было в том удовольствии, с каким Костров рассматривал Анну.

Но тут же Костров точно отодвинулся от нее, посуровел и обратился к ней чуть ли не с пристрастием:

— А еще? Я слушаю вас. Еще что вы скажете о себе?

Анна с недоумением посмотрела на Кострова. Что может сказать она о себе? Не излагать же ему свою биографию? Костров знает ее личное дело…

— Чем вы дышите, какие планы, какие у вас мечты?

Он ставил ее в странное положение. Чем она дышит? Кострова, должно быть, занимало ее смущение.

Анна принялась рассказывать о районе. О колхозах. О планах севооборота. О фермах. О городских нуждах. О расширении промкомбината…

Костров молчал. Она вдруг заметила, что Костров ее не слушает. Он смотрел на Анну и одновременно куда-то в себя. Она продолжала говорить о постройке в Суроже механического завода. И вдруг он прервал ее на полуслове.

— Отлично, — произнес Костров. — Вы, я вижу, знаете жизнь района и представляете себе его будущее…

Что «отлично», Анна так и не поняла.

— Ну что ж, — сказал Костров. — Будем рекомендовать. Но только смотрите, Анна Андреевна, за вами еще уборка. Сумеете собрать урожай — оправдали себя. В конечном итоге это будет решать. Понятно?

Анна опять взглянула ему в глаза, не было в них веселых искр, это были холодные глаза, и тут она поняла, что Кострова нисколько не интересует, что представляет собою Гончарова, он вызвал Анну не для того, чтобы узнать ее, вызвал для формы, а может быть, и для того, чтобы она поняла, что ее назначение зависит прежде всего от него, от Кострова.

Он снял трубку телефона, набрал номер.

— Георгий Денисович, у тебя кто? Загляни ко мне.

Косяченко не заставил себя ждать. Анна знала его, они встречались и в Пронске, и в районе.

— Вы знакомы?

Косяченко вопросительно взглянул на Кострова, приветливо поздоровался с Анной.

— Что ж, Георгий Денисович, думаю, мы правильно решили, — сказал Костров. — Товарищ Гончарова, я думаю, справится…

Он встал, давая понять, что разговор с Анной окончен, вышел из-за стола, пожал ей руку и принялся ходить вдоль кабинета.

— Что касается наметок Госплана по текстилю, — заговорил он, обращаясь к Косяченко, — нам придется поспорить…

Он уже не видел и не слышал Анны, его занимали уже другие дела, легкой походкой он ходил по кабинету, и, глядя, на его сосредоточенное упрямое лицо, на крепкую коренастую фигуру, на его быстрые пружинящие шаги, Анна поняла, что Костров уверен в себе, бодр и совершенно здоров.