История одной судьбы - Овалов Лев Сергеевич - Страница 24

XXIV

В один из последних дней марта Анна по пути на работу зашла к Жестевым. Возле этих стариков ей было как-то уютно-успокоительно, как говорила она самой себе с легкой усмешечкой.

В тот день с утра задул порывистый ветер, заморосил дождь, небо побурело, заволоклось тучами, ветер становился все холодней, а потом дождь сменился густым снегом, покрывшим все дороги, все дорожки и тропинки, ведшие в Мазилово.

— Раздевайтесь, — приветливо встретила ее Варвара Архиповна. — Сейчас позавтракаем, вареничками своего угощаю.

— Да я завтракала… — Анна подошла к Жестеву: — Что за книжка у вас, Егор Трифонович?

Жестев провел похудевшей рукой по книге, будто погладил открытые страницы.

— Учусь, Анна Андреевна. Учусь понимать жизнь.

Старик редко выражался высоким стилем.

— Что же это за учебник?

Жестев усмехнулся.

— «Война и мир», Анна Андреевна, только и всего. Перечитываю. — Он помолчал, но, должно быть, ему все-таки хотелось объяснить Анне свое обращение к Толстому. — Завертятся в голове всякие мысли — не разложить по полочкам. А тут точно на простор выйдешь. Он — о своем, а ты — о своем, но так это у него все умно, широко, своевольно, что и сам умнеешь, и в своих делах начинаешь разбираться как-то так… — Он несколько сконфуженно взглянул на Анну. — По-толстовски, что ли!

Она этого еще не знала. Еще не умела советоваться с великими книгами, но слова запали в нее, в нее всегда западало что-нибудь от Жестева.

— А что вас тревожит, Егор Трифонович? — заботливо спросила Анна. — Может, послать за доктором!

— Все, Анна Андреевна… — Старик насупился и слегка постучал по книге. — Я вот с каким доктором советуюсь. А вы мне…

Он пытливо на нее посмотрел, точно ждал от нее какого-то особого понимания.

Но Анна не знала, что ответить.

Варвара Архиповна возилась у загнетки, подгребала из печки к чугунку жар, бросала в кипящую воду вареники.

Жестев поймал взгляд Анны.

— Да, вареники все так же едим, — неспешно произнес он. — Только надолго ли муки хватит? Аппетит хороший, да работаем не по аппетиту.

— Вот мы и ждем вас, — ласково ответила Анна. — Поможете, мы и приналяжем.

— Нет, — резко оборвал ее Жестев и еще раз повторил: — Нет.

Анна опять не поняла, старик чего-то недоговаривал.

— Написал я, в райком написал, — вдруг признался Егор Трифонович. — Постарел, не тяну. Не гожусь.

— Ну что вы…

— Отучились жить своим умом, Анна Андреевна, и я в том числе. А теперь опять пришло время жить своим умом. Не подумайте, я не оправдываюсь и дураком себя не считаю. Но бывают обстоятельства сильнее нас.

Тут Варвара Архиповна позвала их завтракать.

— Что ж, пойдем, — миролюбиво согласился Жестев. — Вареники — штука добрая… — Он подцепил вилкой вареник, и вернулся к начатому разговору: — Написал в райком, прошу освободить, хватит.

— Чего хватит?

— Всего. Послужил, хватит, не справиться мне теперь.

— Ну, это уж вы… Вас уважают в Мазилове.

— Уважить не важить. Уваженья я не потеряю, коли честно признаюсь, что ныне воз не по мне.

— Что-то я не вполне понимаю…

— Я и сам не все понимаю, потому и запросился в отставку. Отслужил свое, выполнял, что приказывали, а теперь…

Тут вмешалась Варвара Архиповна:

— А теперь не хочешь никому подчиняться?

Но Жестев не принял шутки.

— Ты, мать, не шути. Подчиняться — это легче всего. Теперь их время… — Он кивнул на Анну. — Эти не захотят подчиняться, а для этого не только голова нужна… Образование нужно. А у меня его… Я больше, как указывали, а теперь и самому указать надо. Что было? Один за всех на всю страну думал, а ныне коллективно придется решать…

Только тут начал доходить до Анны смысл его слов.

— Значит, на пенсию собрались?

— Значит, — подтвердил Жестев.

— Не отпустят, — возразила Анна.

— В самый раз, — не согласился Жестев. — Увидите. Ведь у нас кто шел в ход! Или «чего изволите?» или «поднажмите, ребята». Ну, насчет «поднажмите» это я могу. А теперь народ потребует — что и к чему?

Варвара Архиповна опять вмешалась:

— Вареники-то остывают!

Прямо пальцами Жестев взял щепоть соли.

— Ты бы сахарку.

— С солью привычнее.

Жестев многое не договаривал, лишь постепенно раскрывался он перед Анной и каждый раз наводил ее на новые необычные мысли.

Анна собралась было уходить, но кто-то зашаркал в сенях, постучал и, не ожидая отклика, потянул на себя дверь.

— Не помешаю?

Это был сам Тарабрин.

— Егор Трифонович… Товарищ Гончарова, оказывается, тоже тут…

— Не ждал я вас, Иван Степанович. Мать, спроворь…

— Нет, нет, — решительно отказался Тарабрин. — Не голоден. Извини меня, Егор Трифонович, знал о болезни, справлялся, а навестить не мог. Да и сегодня не приехал бы, не приди твое заявление…

Жестев не спеша пошел навстречу гостю.

Тарабрин пожал всем руки, разделся, улыбнулся Анне.

— А вы как хозяйничаете?

Анна теперь уже не так смущалась Тарабрина.

— Да понемножечку…

Она поднялась.

— Не торопись, Анна Андреевна, — остановил ее Жестев. — Разговор коснется и вас.

Тарабрин вопросительно поглядел на Жестева, но ничего не сказал.

— Сидите, сидите, — согласился он. — Пожалуй, Поспелова зря не прихватил. Я ведь заглянул в правление. Он набивался, да я остановил, хотел сначала с тобой…

— И правильно, — одобрил Жестев. — Анна Андреевна другой коленкор.

— Ну, как знаешь, как знаешь, — опять согласился Тарабрин. — Тебе виднее. — Он сложил на коленях руки и сразу перешел к делу. — Получили мы твое заявление, понимаем, сочувствуем, но с работы — нет, не отпустим. Для секретаря парторганизации нет у вас сейчас подходящего человека. Подлечиться — дело другое, путевку в санаторий для тебя запросили. Но от руководства — нет, не освободим. Не обойдемся.

Тарабрин говорил громко, властно, категорично, но на Жестева его слова, по-видимому, не произвели особого впечатления.

— Обойдетесь.

— Позволь райкому судить.

— Без Сталина обойдутся!

— Что? Что? — Что-то в тоне Жестева озадачило Тарабрина, он подался вперед и как бы заново начал вглядываться в Жестева. — Что ты хочешь этим сказать?

— Да не больше того, что сказал, — успокоительно произнес Жестев. — Не поеду я в санаторий. За хлопоты, конечно, спасибо, но не хочу из дому, и без старухи своей тоже не хочу. Дома я лучше окрепну, поверьте. А вот в руководители уже не гожусь. Я ведь, Иван Степанович, понимаю, что теперь предстоит. Не снести мне эту ношу, не по плечу.

— Подожди, подожди, что ты сказал про Сталина? — оборвал Тарабрин. — При чем тут Сталин? Я не вижу связи…

— Очень даже при чем, — все так же спокойно и с какой-то внутреннею улыбкой ответил Жестев. — Сами о нем еще не раз заговорите. А мне по-стариковски…

Придраться было не к чему, но слова Жестева не лезли ни в какие привычные каноны и насторожили Тарабрина. Он даже перешел с панибратского «ты» на более официальное «вы».

— Что вы все-таки хотите этим сказать?

— Да лишь то, Иван Степанович, что всем нам придется теперь измениться…

— То есть как измениться?

— Поумнеть, Иван Степанович!

— А вы что же…

— А я слаб, не вытяну, растеряюсь…

Тарабрин не ответил, он только пристально смотрел на Жестева.

— Кем я был? — продолжал Жестев. — Помните, ходили у нас в деревнях сельские исполнители? С блямбою на груди? Вот я и был им…

— Что это еще за блямба?…

Насколько категоричен был Тарабрин в начале разговора, настолько неуверенно говорил он сейчас. Кажется, он принял блямбу и на свой счет.

Тарабрин задумался.

— Может быть, вы и правы. Вы действительно, кажется, устали. Ну, а кого бы… Кого бы рекомендовали вместо себя?

— Гончарову, — тотчас ответил Жестев.

Сказал не раздумывая, не замедлив с ответом ни на секунду, — теперь Тарабрин понял, почему он задержал Гончарову и вел при ней такой разговор.