История одной судьбы - Овалов Лев Сергеевич - Страница 19

Но Анна Тарабрина не поняла и опять хотела что-то сказать, но тот не хотел уже слышать возражений.

— Завтра вывезете двести центнеров, — продолжал Тарабрин, на этот раз больше обращаясь к Поспелову. — Это директива. Директива райкома. Понятно?

— Но я вам хочу объяснить… — начала снова Анна.

Тарабрин не захотел ее слушать.

— Вы потеряете свой партбилет, — промолвил он тоном, не терпящим возражений. — Партбилет у вас с собой?

— У меня нет…

Она хотела сказать, что у нее вообще нет партбилета, что она беспартийная, но Тарабрин опять помешал Анне договорить.

— И очень плохо, — сказал Тарабрин. — Партбилет всегда должен находиться при коммунисте.

Поспелов вдруг вступился за Анну.

— Да она по молодости, Иван Степанович…

— Ладно, — смягчился Тарабрин. — Идите и завтра же сообщите, сколько вывезли вы зерна.

Спорить с Тарабриным бесполезно, он всегда докажет свою правоту. Да Василий Кузьмич и не сомневался в том, что Тарабрин прав. Ему по должности полагалось быть умнее и дальновидней Поспелова. Не стоило понапрасну отнимать время у секретаря райкома. Василий Кузьмич заторопился, пошел, и Анна пошла, хотя ей казалось, что они ни о чем не договорились. Она уже не замечала ни просторного коридора, ни широкой лестницы. Она шла и думала, что первое впечатление не обмануло ее: Тарабрин хоть и повысил на нее голос, все-таки оказался на высоте, настоял на своем, оказался принципиальным человеком. И в то же время она чувствовала, как лицо ее почему-то горит от стыда. Она уступила Тарабрину, не могла не уступить, не могла его оспорить. Но на душе у нее было нехорошо. Что-то половинчатое было в ее согласии. Тарабрин тоже в чем-то не прав, он тоже проявил половинчатость. Она не могла понять Тарабрина. Но не могла оправдать и себя. Не надо уступать. Никогда не надо уступать, если ты уверен в своей правоте.

XIX

Зима не ознаменовалась большими событиями, шла себе и шла, дни помаленьку прибавлялись, катились через сугробы, как колобок. Кто был занят делом, а кто и бездельем. Поспелов — мужик хозяйственный, и тот не боялся, что дела в лес убегут, зимой можно было и вздохнуть и отоспаться.

И почему он затеял ревизию склада, Анна попервоначалу не догадалась.

— Самое время, — объяснил он. — Покуда покой, спокойненько сочтут…

Челушкин, разумеется, не возражал — пожалуйста! — даже был доволен: умный и честный человек всегда доволен проверкой.

— А чего проверять? — удивилась Анна. — Челушкин, по-моему, вне подозрений.

— Для порядка, — объяснил Василий Кузьмич. — Когда никогда, а когда-нибудь надо, проверим, и с плеч долой.

Вызвал честь по чести ревизионную комиссию, придал в помощь Кучерова и Малинина и попросил — «пока зима, пока свободно» — пройтись по складам.

Ревизия принесла неожиданные результаты. Комиссия обнаружила недостачу. Не хватало около двух центнеров зерна, килограммов десять коровьего масла, свыше тысячи яиц.

Пошли к Поспелову.

— Как быть?

Василий Кузьмич не взял на себя решения.

— Пускай решает правление.

Мало кто верил, что Челушкин способен украсть, но недостача налицо, и, уж во всяком случае, Челушкин обязан дать объяснения.

Однако Челушкин ничего не стал объяснять.

Это было тяжелое заседание. Все привыкли держать сторону Василия Кузьмича — опытный человек, знает, что к чему, и в общем беспристрастный. Кучеров, Мосолкина, Донцов…

— Как же это так, Гриша? — укоризненно спросил Василий Кузьмич. — Докладай, брат, как же это ты допустил?

— А я не допускал, — сказал Челушкин. — Чего мне говорить!

— А кому говорить? — Василий Кузьмич нахмурился. — Ты знаешь, чему учит товарищ Ленин? Фактам. Факты — упрямая вещь. Вот чему учит товарищ Ленин.

— А я не возражаю, — сказал Челушкин. — Я против фактов не спорю.

— Значит, есть недостача?

— Ну, есть.

— Выходит, брал?

— Нет, не брал.

— Откуда ж она?

— Просчитался.

— А за просчет знаешь что бывает?

— Ты, Гриша, разберись, разъясни, — вмешался Кучеров. — Подумай, поищи, может, найдешь концы…

— А чего мне думать? — сказал Челушкин. — Недостача и есть недостача. Ну, зерно я верну, у меня на трудодни побольше получено. А за яйца и масло… Не сразу, конечно, или деньгами выплачу, или куплю и натурой верну.

Но Кучерову хотелось допытаться.

— А все-таки… Куда ж это делось?

— Яичницу мужик любит, — пошутила Мосолкина. — Вот и делось!

— А мне кажется, говорить не о чем, — вмешалась Анна. — Челушкин берется возместить, вопрос, значит, исчерпан.

Поспелов укоризненно покачал головой.

— Не торопись, не торопись, Анна Андреевна…

Но она продолжала:

— Ну, не знает человек. Не так уж много. Можно и не заметить…

Ей очень хотелось защитить Челушкина. Она чувствовала к нему душевное расположение. Всегда точен, аккуратен и при этом какой-то очень открытый человек. Она была уверена: раз Челушкин говорит «не знаю», значит, действительно не знает.

Но Поспелов настроен был агрессивно.

— Дело не в возмещении, — продолжал он. — Под суд отдавать не собираемся, если даже и просчитался. Но оставлять кладовщиком…

Вот, оказывается, что нужно Василию Кузьмичу.

— А я хочу поддержать Гришу, — вмешался опять Кучеров. — Я о нем дурного не думаю. Но куда ему, инвалиду с одной рукой, в кладовщики? Сторожем — я понимаю. Но кладовщиком? Ворочать мешки, считать, взвешивать… Где ему справиться!

Вот, оказывается, что им нужно!

— А я не согласна, — перебила Анна. — Челушкин вполне на своем месте. У него с одной рукой порядка больше, чем у других с двумя…

— Ошибаетесь, Анна Андреевна, не с двумя, а с тремя!

Это Жестев, секретарь партийной организации. Он тихо сидел в уголке и не вмешивался в спор. Он часто так поступал: послушает, послушает, а потом уже скажет.

Анна не поняла было его, и Поспелов, кажется, тоже.

— Какими тремя?

— А очень просто, — пояснил Жестев. — Иной двумя вешает, а третьей отсыпает, две руки для общества, как у всех, а третья для себя, а Челушкину с его одной дай бог хоть колхоз обслужить…

— Я персонально против Челушкина тоже ничего не имею, — настаивал на своем Василий Кузьмич. — Но ведь говорим-то мы не о Челушкине, а о недостаче. Не судить? Ясно, что не судить. Но и простить нельзя. Даже невозможно. Работу подыщем, но не кладовщиком. В кладовщиках просто не имеем права оставить. Спросим вот хоть счетных работников, они по этой части собаку съели… — Он оборотился к присутствовавшему на заседании Бахрушину: — Вот Алексей Ильич разъяснит, можно оставить кладовщиком человека, у которого обнаружена недостача?

Анна тоже быстро взглянула на Алексея, взгляд ее был очень понятен — поддержи, Алеша, поддержи, не надо менять Челушкина!

И он посмотрел ей в глаза, улыбнулся слегка, давая понять, что очень хорошо ее понимает, даже встал, точно собирался произнести длинную речь.

— Обычно за нарушение финансовой дисциплины накладывается дисциплинарное взыскание, но если обнаружена растрата или недостача, дело полагается передать прокурору, и, уж во всяком случае, виновник должен быть немедленно отстранен от работы…

Поспелов оживился.

— Значит, как я понимаю, Челушкина мы просто не имеем права оставить?

— Правильно, — подтвердил Алексей. — Где-то это граничит…

— Видите, Анна Андреевна, что говорит ваш муж? Муж, так сказать, а не может вас поддержать. — Поспелов торопился, ему не хотелось продолжать прения. — Проголосуем, товарищи?

За оставление Челушкина голосовали только Анна да Жестев, остальные, как всегда, склонились на сторону Поспелова — мужик опытный, знает, что к чему.

— А Челушкина в сторожа, — предложил Кучеров.

— Недоверие — и в сторожа? — спросила Анна.

— Я не пойду в сторожа, — сказал Челушкин.

— Ну, подыщем чего-нибудь, — торопливо сказал Поспелов. — Не к спеху. Решим лучше, кого кладовщиком…