Сад радостей земных - Оутс Джойс Кэрол - Страница 68

Панихида кончилась. До Клары лишь минутой позже дошло, что священник уже замолчал, так устала она от его красноречия. Все зашевелились, в церкви опять стало жарко и душно. Сонин старший брат и еще какие-то парни неловко выступили вперед, подняли гроб. Клара невольно поморщилась, она вдруг ощутила, какой тяжестью давит им на плечи мертвое Сонино тело… Но они подняли гроб легко, вышли из дверей на яркое солнце, обогнули церковь; лица у них были хмурые, даже немного надутые, этим молодым ребятам явно было не по себе среди стольких женщин. Все остальные, кто тут был, вереницей потянулись за гробом, словно бы даже заспешили, но за притворной поспешностью угадывалось: идут смущенно, нехотя. На улице все стало другим, каким-то ненастоящим. Клара вдохнула запах разогретых, прокаленных солнцем кукурузных и пшеничных полей, невольно подняла глаза к небу — где-то там раскинулось будущее, и нет ему ни конца, ни края. Там все может случиться, надо только оставаться в живых. По жилам течет кровь, во всем теле едва уловимая дрожь, и чувствуешь себя легко как пушинка, а Соня в гробу, наверно, тяжелая-тяжелая, и ее уже притягивает иссушенная солнцем земля. Это несправедливо, подумалось Кларе, но она жива, а Соня умерла. Что-то блеснуло перед глазами — аметистовое кольцо, которое купил ей Ревир.

Могила уже ждала. Клара нагнала остальных и застыла на месте: дальше идти некуда. Она вглядывалась в лица тех, кто стоял по другую сторону зияющей ямы, и наконец-то из глаз брызнули слезы. Трудно поверить, что в этом ящике лежит Соня. Они не виделись много месяцев, пожалуй, год. Что ей до Сони? Все какое-то призрачное, ненастоящее — эта ласковая теплынь, безжалостный черный гроб, и вокруг — голоса невидимых птах и жужжанье пчел, нудно бубнящий голос священника и эта яма, вырытая в земле, где все дышит миром и покоем, древние, покосившиеся кресты и памятники, густая, непролазная трава и забытые, заброшенные горшки, из которых торчат скелетики давным-давно высохших цветов… И среди всего этого, пока священник упрямо тянул свое, что еще ему там оставалось досказать, Клара вдруг с отчаянием подумала о Лаури. Нельзя, невозможно прожить всю жизнь и умереть — и так больше его и не увидеть! Вдруг она умрет, и ее похоронят, как Соню, вокруг будут стоять чужие люди, которые плевать на нее хотели или, может, верят, что это божья воля и кара за грехи, — а Лаури в это время будет невесть где, а может, он тоже умрет, и его тоже похоронят чужие, равнодушные люди и даже знать не будут, кто он такой… нет, невозможно! Что-то взбунтовалось в ней от этой мысли и неистово рвалось наружу. Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

Потом все кончилось. Люди с облегчением отворачивались от могилы, разбивались на кучки, чаще всего по семьям, и расходились. Почти все они терпеть не могут друг друга, дома каждый вечер ругаются, а вот тут сошлись в кружок, кто из приличия, кто по привычке, а кто назло другим, и только Клара здесь одна как перст. Священник собрался было подойти к ней, видно, хотел этим что-то доказать, заставить ее всерьез задуматься о будущем… как будто ее кто-нибудь когда-нибудь придушит! Но она ускорила шаг, и он ее не догнал. Она никому ни слова не сказала, даже Сониной матери. Ей нет дела до них до всех. Теперь, когда Соня умерла, ей нет дела и до Сони.

Она покатила прочь, даже не оглянулась, не хотелось видеть, какое облако пыли она подняла и как смотрят ей вслед — хмуро, осуждающе, в уверенности, что и ее, как Соню, настигнет кара. Она вела машину и молча плакала, слезы текли ручьями, жгли ей щеки. Она думала о Лаури. От воспоминаний о нем больно сжималось сердце. Она представляла себе его лицо, пыталась вспомнить, как он говорил, слегка вскидывала голову, будто молча с ним спорила. Мимо проносились поля, она их не замечала. Даже не знала, в какую сторону едет. Свернула от церкви на первую попавшуюся дорогу, совсем не туда, куда надо, — на какой-то пыльный проселок из тех, что никуда не ведут. И ехала долго, все быстрей, быстрей, а глаза горели от слез, и угрюмо сжимались губы протестом против той упрямой силы, что в конце концов заставит ее развернуть машину и поехать домой.

Примерно через час она подъехала к какому-то городку, на придорожном указателе стояло: ФЭЙРФАКС, 2500 жителей. Никогда она в этом Фэйрфаксе не бывала. Городишко ничуть не лучше Тинтерна, корявый и несуразный, только и разницы, что лепится на склоне холма. Клара сбавила скорость, собираясь проехать через город, и увидала заправочную станцию — маленькое старое зданьице, когда-то выкрашенное в зеленый цвет. Всего-то две огромные уродливые бензоколонки и подъездная дорожка, не мощеная — просто добела высушенная солнцем глина. Клара свернула к станции.

Она сидела за баранкой, тяжело дыша, сердце все еще сильно билось. Из двери вышел заправщик, заспешил к ней, наклонив голову, а может, только старался всем своим видом показать, будто спешит. Клара мельком заметила — позади него на пороге встал еще какой-то человек. Что-то вскинулось в ней, показалось — она тонет, сейчас захлебнется… но это был чужой. Только ростом да чуть сутулыми плечами он напомнил ей Лаури, и она обозлилась на себя. Заправщик суетливо подошел к ней, а у нее глаза красные и волосы растрепались на ветру, но ей все равно, что он подумает… и она угрюмо сказала:

— Налейте мне бензину, который подороже.

Взялась было за сумочку, будто хотела показать, что у нее есть деньги, и опять уронила ее на сиденье. Заправщику на вид за сорок — сухопарый, тупое лицо обсыпано веснушками. Клара вылезла из машины. Дверцу оставила настежь. Сердце все еще громко стучало, и казалось, все вокруг качается, а почему — непонятно, не из-за Сони же, ведь ее уже нет? А из-за Лаури тоже не может быть — с чего бы? Она его ненавидит! Плевать она на него хотела!

Солнце так и пекло, слепило глаза. Клара обошла машину кругом, словно пробовала, держат ли ноги. Оглядела свои голые до плеч руки, пальцы, кольцо, мерцавшее густо-лиловым огоньком в ярких солнечных лучах, и только тут поняла — а ведь она проделывает все это напоказ, для того, в дверях заправочной. И поглядела в его сторону. Он тянул какое-то питье прямо из горлышка и в этот миг оторвался от бутылки. Утер рот рукавом, и на губах Клары задрожала невольная улыбка. Он шагнул с порога на плотно убитую землю, для порядка нашарил в кармане пачку сигарет, это означало, что он заметил Клару, и она запрокинула голову, словно затем, чтоб солнце высушило ресницы, а может, просто чтоб показать себя — вот я какая. И тот сразу подошел, уперся ногой в крыло, дескать, недурна машина, потом искоса поглядел на Клару.

— Кой-кто гнал во весь дух, — сказал он.

Клара обеими руками откинула волосы со лба. Откуда ни возьмись разлилась внутри лукавая лень; то неистовое, что бушевало в ней всего лишь несколько минут назад, теперь затаилось и ждет.

— Вы что, тут работаете? — спросила она.

— Черта с два.

Он допил лимонную шипучку, повернулся и запустил бутылкой в стену заправочной станции. На стене осталось белое пятно.

— Ты что делаешь? — окликнул заправщик спереди, из-за капота машины.

Этот только засмеялся. Клара улыбнулась, заметила, что он следит за нею, и медленно обнажила в улыбке зубы — так улыбнулась бы кошка, если б умела улыбаться. Волосы у него темные, влажно блестят, линялая рубаха впереди чем-то запачкана, и старые синие штаны перепачканы смазкой; а лицо молодое, нетерпеливое. Он взялся за антенну, торчащую над капотом машины, чуть пригнул к себе, отпустил. Поглядел на Клару. Она все улыбалась. Он утер лоб, потом рот, слегка сжал кулак, по-прежнему не сводя с нее глаз.

— Вы не здешняя, уж это точно. Из каких мест?

— Да так, проездом, — сказала Клара.

— А куда едете?

Она неопределенно пожала плечом.

— Может, что стряслось? — сказал он. — Вы, видать, плакали?

Клара отвернулась, спросила заправщика:

— Сколько с меня?

Он ответил, Клара сунулась в открытое окно машины и, стоя на одной ноге, дотянулась до сумочки; достала доллар, подала заправщику; тот, другой, который прежде с ней заговорил, подошел совсем близко, она даже разглядела спрятавшийся в брови маленький белый шрам.