Сад радостей земных - Оутс Джойс Кэрол - Страница 102

Кречет сидит в крайнем ряду, что ближе к окнам. В одном из ближних стекол выбит узкий косой клин, и оттуда дует — струя свежего воздуха холодит щеку. Краем сознания Кречет следит за объяснениями учительницы, другая часть занята тем, что предстоит сделать. Клара все чаще говорит, что надо бы насовсем переселиться в Гамильтон, надо ей в этом помочь. Придется потратить не один год, пока они сумеют убедить Ревира. Отец порой неопределенно заговаривает о том, как когда-нибудь позже, когда он станет «совсем старый и никчемный» (так он выражается), все, что у него есть, перейдет к Кречету и Кларку… он говорит об этом с особенной унылой усмешкой, которая означает, что все это шутка — никогда он не станет старым и никчемным. Кречет немало об этом думал. Кларку уже двадцать четыре, стало быть, он на восемь лет старше. Разговаривает он с Кречетом как с маленьким, не иначе. И всегда будет так с ним говорить, никогда не сможет относиться к Кречету как к равному…

— Кристофер? — говорит учительница.

Кречет отвечает на ее вопрос. И чувствует: девчонки смотрят то на него, то на учительницу — правильно ли он отвечает? Ну конечно, правильно — всегда он отвечает правильно, им уже надоело. Они вздыхают, переглядываются. Хорошо бы огрызнуться, крикнуть им: я не виноват, что способный! Но он сидит тихо и только все вертит и вертит в пальцах карандаш. Почему-то так получается: если сидишь или стоишь смирно, хоть какая-то часть тебя непременно должна быть в движении — чаще всего пальцы. Почему так, он и сам не знает. Иногда резко выпрямляет и поджимает пальцы ног — это безопасно, в башмаках никто не увидит; иногда рукой, самыми кончиками ногтей, легонько постукивает по крышке парты. А совсем неподвижно сидеть не может. Кажется, мозг не выдержит напора и лопнет, если не отвести от него долю энергии.

Вот и звонок, все вереницей потянулись из класса. Кречет остановился у первой парты своего ряда и опустил глаза, дожидаясь, пока можно будет пройти к двери. Хоть бы не встретиться взглядом с учительницей. Не так уж он робеет, как им всем кажется, просто некогда ему ломать голову еще и над отношениями с учителями. Некогда еще каких-то людей определять, оценивать, раскладывать по полочкам. А словесница торопливо собирает свои бумаги, видно хочет с ним заговорить — конечно, опять о колледже… Кречет ссутулился и побыстрей вышел в коридор — там он будет в безопасности.

Но только переступил порог, за спиной послышалось:

— Кристофер?

Пришлось остановиться и подождать. Она догнала его — высокая, нескладная, в неуклюжих туфлях на широком каблуке; а голос у нее, кроме как на уроках, всегда тихий и ласковый.

— Ты больше не говорил с родителями относительно колледжа? Что они тебе сказали?

Кречет ничего никому не говорил. И не собирается, нельзя ему никуда уезжать из дому. И он ответил:

— На тот год я буду нужен дома. Папа болеет.

— Но…

На это ей нечего было ответить. Кречет вежливо ждал, отпустит же она его когда-нибудь.

— Мне очень грустно это слышать, — сказала наконец учительница.

Сказала смущенно, растерянно. Кречет покивал, даже языком прищелкнул — дескать, ничего я не знаю, что поделаешь, уж так все в жизни складывается. И, поворачиваясь, чтобы уйти, вскинул глаза, мимолетно встретился с ней взглядом — надо ж быть вежливым. Вот наконец и избавился.

Предстоит час самостоятельных занятий. Для них отведена тесная, убогая школьная библиотека, в сущности обыкновенная классная комната. По стенам — полки, уставленные старыми, затрепанными книгами, два длинных стола для занятий. Сегодня здесь пусто. Мигают дрянные, дешевые лампы дневного света — экая мерзость, до сих пор их не починили, а они уже неделя как испорчены. Он сел на отшибе, в самом конце стола, спиной к окну. Вошли какие-то девочки, свалили свои книги на другом конце стола, вздыхают, шепчутся. Поглядели на него блестящими подведенными глазами и отвернулись. Одна наклонилась к соседке, что-то зашептала, черные волосы свесились ей на лицо. Кречет прищурился и украдкой следил за ней. И ногтем указательного пальца покалывал мякоть возле ногтя большого.

А хорошо бы остаться вдвоем с этой девчонкой, обнять ее. Целоваться с ней. Но тут она выпрямилась на стуле, тряхнула головой, откидывая волосы с лица, и стало видно — жует резинку. Зовут ее Лоретта Стэнли, она живет в Тинтерне. Выпрямилась — и сразу заметно: вульгарная, низкопробная девчонка; иметь с ней дело, просто до нее дотронуться — унизительно. Вот только мысль о ней на минуту заворожила… Кречет раскрыл учебник по математике, просмотрел задачи. В конце есть раздел — дополнительные задачи, он всегда их решает, хотя далеко не всегда показывает учителю, что решил. Он склонился над бумагой и взялся за первую задачу. Мигали лампы. Какая-то из девчонок в другом конце комнаты захихикала. Дежурная учительница поднялась со стула: кругом назревало что-то вызывающее, опасное. Кречет упорно занимался. Покончил с задачей, обернулся, поглядел в окно, словно искал там награды за труды. Оттуда тянет свежестью, не то что здесь — мерзкий запах жевательной резинки, дешевой косметики, лака для волос… Но небо за пыльным окном стало темно-серое, угрюмое. В этих краях небо меняется мгновенно и неузнаваемо. Будь сейчас весна, такая внезапная тьма предвещала бы ураган, но сейчас только ноябрь, самое начало зимы, так что опасаться нечего. Библиотека помещается на втором этаже, из окна только и видно что небо да черную, безобразную дымовую трубу над другой, одноэтажной частью школьного здания. Там, дальше, за многие мили, земля начинает горбиться грядами, холмами и наконец на горизонте вздымается еще выше, переходит в высоты под другим названием — в горы. Где-то на полпути меж горами и вот этим зданием живут Ревиры. И он, Кречет, чужой в этой комнате, он только терпеливо ждет часа, когда можно будет вернуться туда, к себе. Он непричастен к запахам мела и отсыревшей кожи, к суетливым шорохам за дверью — это по коридору торопливо проходят девчонки — и к стуку тяжелых учительских каблуков по старым половицам. Разболелась голова, он закрыл глаза, прижал веки ладонями. Я только хочу во всем разобраться, подумал он. Навести во всем порядок. А уж потом…

Он отнял ладони от лица и замигал, точно ослепленный. А потом?.. Невозможно представить, какое может быть будущее после долгих-долгих лет борьбы, которая ему предстоит: сначала борьба с Кларком, потом с другими Ревирами, вероятно с дядьями, а затем — многообразные сражения, в которые в прошлом так яростно и неутомимо кидался Ревир: с такими, как он сам, дельцами из других городов; с рабочими, с профсоюзами, с подрядчиками, плотниками, торговцами; с автогрузовыми и железнодорожными компаниями, и еще, и еще — до самых крайних пределов Ревирова мира, а миру этому нет границ, это целая особая вселенная. И вырваться из нее можно лишь тем путем, каким ушел Роберт — по милости несчастного случая, — либо путем, который избрал Джонатан. Да, так; ясно; должно быть, оттого, что он это понял, так болит голова и страшно — вот-вот мозг не выдержит и лопнет.

Он отложил карандаш и прошел в переднюю часть библиотеки. Дежурная учительница была уже старая, мужеподобная, углы рта брюзгливо опущены; она преподавала историю.

— Разрешите выйти? — спросил он.

Никто здесь не спрашивал разрешения, а он все-таки спросил, пускай видят, что он не чета другим… впрочем, к черту, не все ли равно? По коридору он шел сутулясь, повесив голову. В нос бьют знакомые школьные запахи; впереди вдоль стен тянутся помятые, точно старые консервные банки, шкафчики для одежды, дверцы тускло отсвечивают. Все старое, давным-давно знакомое. Валяется чья-то забытая перчатка — и она тоже знакома. Он прожил здесь сто лет. Да, голова может все это вместить — и учеников, и учителей, забытые чуланы, углы, куда никто, кроме него, никогда и не заглядывал… но для чего они ему? Все это остается в голове мертвым грузом, уродливое, самоуверенное — здание, которое оказалось чересчур тесным и безнадежно устаревшим, едва был вбит последний гвоздь. Можно вместить в мыслях и одноклассников, и сверстников — тех, что учатся классом или двумя моложе, — и, наверно, он мог бы предсказать им всем скучную, беспросветную жизнь, но не в его власти им помочь, подружиться с ними, ответить на их вопросы. Да и нет у них никаких вопросов, они даже понятия не имеют, какие вопросы должны бы их одолевать.