Обаяние зла (СИ) - "Джонни Псих" - Страница 54

Тогда Джонни был вынужден сделать негативные выводы относительной своей мамы. Во-первых, было совершенно очевидно, что её комплексы были ей дороже жизни и здоровья единственного и неповторимого ребёнка. Хотя кое в чём, наверное, мама всё же была права. Например, врачи действительно не могли не поставить диагноза, даже если не знали толком, что и почему происходит с пациентом, а также не хотели или не имели возможности это выяснять. В результате, поставленный диагноз мог представлять собой полнейшую лажу, не объясняющую ничего с точки зрения реальных патофизиологических механизмов поражения конкретных органов. Например, когда уже в подростковом возрасте невропатологи ставили ему «вегето-сосудистую дистонию» или «нейроциркуляторную астению», это было так же глупо, как их рекомендации (которые особенно бесили Джонни как явный признак некомпетентности людей, на чью помощь в жизненно важных для него вопросах он тщетно надеялся) взять себя в руки и заниматься спортом.

А впрочем, с другой стороны, стало ли бы легче Джонни, если бы врачи сказали ему откровенно: мы не знаем, что с тобой? Мол, смирись с этим. А если с этим сложно, можешь убить себя. Никто не будет жалеть, никому ты не нужен по жизни. Разве что маме, но она столько уже пережила с тобой, что ей лучше было бы в долгосрочной перспективе, если бы ты помер.

Или бы написали, скажем, про органическую сосудистую патологию головного мозга/центральной нервной системы. Но если нет эффективного лечения, то какой смысл более точным диагнозом только дополнительный ужас нагонять в жизнь Джонни, и без того до краёв наполненную страхом?! У него уже было заболевание печени неустановленной этиологии, и что? Делать биопсию, рискуя умереть от самой процедуры? Или просто молча жрать фенобарбитал, который, вероятно, превратит тебя в овощ быстрее, чем постоянная желтуха – повышенный примерно на 50% уровень билирубина.

С этой драматической ситуацией, касающейся его здоровья, Джонни связывал и второй негативный вывод, который он сделал относительно своей мамы. Она словно всячески пыталась огородить Джонни от раскапывания информации про его здоровье, опасаясь, что углубление в этот материал приведёт Джонни к новым встречам с психиатрами и соответствующим организационным действиям по отношению к нему, вплоть до ограничения свободы и дееспособности. Очевидно, мама, подобно всем окружающим, считала его безвольным трусом и слабаком, неспособным взять себя в руки, которому поэтому нужно было дозировать даже сведения о плачевном состоянии его собственного здоровья.

За это Джонни в глубине души стал ненавидеть весь окружающий мир, точнее, населявших его двуногих тварей. Он старательно всех избегал, ни с кем не общался, тщетно пытаясь обрести иллюзорное спасение от беспросветного одиночества в своих пустых, несбыточных мечтах и фантазиях. Другие люди просто не были способны понять, что это такое, когда ты не можешь контролировать страх, который поимел твой больной мозг на аппаратном уровне и больше до конца твоих дней его не отпустит. Пусть это всего лишь бесполезная тревожная реакция на неизлечимое заболевание, от которой, увы, никуда не деться, разве что умереть.

Джонни уже тогда было до постоянной душевной боли знакомо, как работает эта тревожная реакция. Ты словно раз за разом мысленно переносишь невыносимый предсмертный ужас в своё настоящее. Тем самым здесь и теперь ты не живёшь, а как бы постоянно умираешь. И к этому состоянию нельзя привыкнуть, адаптироваться и тем самым сделать его не таким болезненным. Это своего рода навязчивое явление. Подобно тому, как Джонни одно время руки мыл по пятьдесят раз в день. Прекрасно осознавая, насколько это бессмысленно, так как реально не снижает риск. И, тем не менее, он продолжал мыть руки, пока кожа не начинала слезать, так как ничего не мог с этим поделать.

Подобным образом у него ситуация складывалась и в других сферах жизни. Например, Джонни никогда не знакомился с девушками в реальной жизни. Он знал: любая его сразу же пошлёт, так как никому он такой не нужен. И она потом будет посылать его ещё много-много раз, так как он впоследствии с навязчивой неудержимостью будет прокручивать в своём сознании неприятную сцену отповеди. Поэтому он вначале был вынужден просто смотреть со злобной завистью на парней, у которых были девушки, а впоследствии понял: необходимо самому удовлетворять себя во всём, включая секс. А что ему ещё оставалось делать?

Однако несмотря на то, что жизнь Джонни, полная тревоги, фактически представляла собой постоянный процесс умирания, сгинуть полностью он совершенно не хотел. Напротив, пустота вечного небытия страшила его больше всего на свете. Поэтому если уж ему суждено умирать всю жизнь, то лучше делать это медленно, а не молниеносно. Как говориться, чтобы испить полную чашу страданий.

Такие мысли заставляли Джонни при посещении Третьяковской галереи обращать внимание и на картины, где люди умирали медленно. Например, на картине А. Корина «Больной художник» изображён не старый ещё человек, страдающий кровохарканьем. Его лёгкие, поражённые палочкой Коха, скоро перестанут насыщать кровь кислородом, и он умрёт, а его грандиозные творческие планы так и останутся нереализованными.

По сходной причине Джонни не мог равнодушно пройти мимо портрета Н.А. Некрасова, написанного И.Н. Крамским в марте 1877 года. Джонни представлял себе, какие страдания должен был испытывать поэт, у которого, согласно заключению Н.В. Склифосовского, сделанному ещё в 1876 году, «в окружности верхней части прямой кишки находится опухоль величиной с яблоко, которая окружает всю периферию кишки».

С портрета М.П. Мусоргского, выполненного И. Репиным, на Джонни обречённо смотрел красный нос великого композитора – одинокого алкоголика, которому оставалось жить считанные дни.

Естественно, Джонни понимал: человек ищет на картинах то, что он хочет найти. У каждого своё восприятие живописи и жизни. Например, как-то осенью 1996 года Джонни водил на экскурсию в Третьяковскую галерею Майкла – коллегу своего начальника. Это было последнее посещение музея для Джонни перед нынешним визитом с Катей. Джонни тогда чувствовал себя очень неловко, так как саму галерею нашёл не сразу. Майкл тогда деликатно спросил у него: наверное, нечасто сюда ходишь? Джонни ещё злился тогда про себя: эти пиндосы грёбаные, небось, у себя видят по зомбоящику только пьяную морду Ельцина и олигархов, обокравших трудовой народ. Поэтому им кажется, что здесь в 90-е годы честным русским людям делать не х**, кроме как по музеям ходить.

Увидев «Девушку с персиками» Серова, Майкл воскликнул: «какой шедевр!» Джонни же, любуясь шедевром, не мог не подумать о том, что изображённая на картине Вера Мамонтова умерла в возрасте тридцати двух лет от пневмонии. Ей бы ещё жить да жить,- сокрушался Джонни.

Впрочем, сами художники тоже были разными людьми. Так, Кириллу Лемоху сильно досаждала его собственная мнительность: Вот живёшь, живешь, а вдруг, на тебе, возьми да и случись тебе что-нибудь. Поэтому он никогда не ходил по тротуарам, боясь падения карниза, а ходил посередине улицы. Извозчика он никогда не нанимал, боясь заразиться сапом от лошадей. Однажды в Одессе он выставлял свою картину. Но в городе вдруг зарегистрировали случай бубонной чумы. Лемох срочно выписывает свою картину из Одессы, тщательно её дезинфицирует и вешает над своим диваном.

Но неожиданно картина срывается и слегка ударяет его по шее. Возникла небольшая опухоль и покраснение, совсем, как при бубонной чуме. Мнительный Лемох приуныл и стал всерьёз готовиться к смерти. Но и через неделю, когда опухоль совсем прошла, его с трудом удалось убедить, что он здоров и ему ничто не угрожает.

Продолжая осматривать экспозицию, Джонни вновь мучительно задавался вопросом: был ли у человека, чья жизнь неудержимо клонилась к закату, какой-то шанс оставить после себя след? Естественно, не в буквальном, ибо никто не вечен, но хотя бы в некотором символическом смысле. Помимо, разумеется, религиозных мифов, в которые Джонни не мог и не хотел верить. В детские и юношеские годы у Джонни были иллюзии, что когда он вырастет и станет взрослым, он сможет продолжить свой род. И сможет передать потомкам свой опыт, знания,- всё хорошее, что удалось ему вынести из жизни. Именно в этом он видел тогда единственную возможность прикоснуться к вечности, доступную человеку.