Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна. Большой сборник - Твен Марк - Страница 105

Наконец тетя пришла и засыпала меня вопросами, но я не мог отвечать на них толково — совсем растерялся. А тут еще эти люди пришли в такой азарт, что некоторые предлагали отправиться немедленно и ударить на разбойников, так как осталось всего несколько минут до полуночи; другие старались удержать смельчаков и дождаться овечьего блеяния, которое должно было служить условленным сигналом.

Между тем тетушка приставала с вопросами, я весь дрожал с ног до головы и готов был провалиться сквозь землю, до того перепугался. В комнате становилось все жарче и жарче, масло начало таять и потекло у меня по шее и за ушами. Наконец один из фермеров говорит:

— Я пойду в сарай первым и поймаю их, когда они придут.

Тут со мной чуть обморок не сделался. Струя растаявшего масла потекла у меня по лбу, а тетя, Салли увидела и побледнела, как простыня.

— Ради бога, что приключилось с ребенком? У него воспаление мозга — это ясно, как божий день! Ведь это мозг, это мозг у него просачивается!

Все бросились ко мне, тетушка сорвала с меня шляпу — лепешка выскочила с остатками масла, а она схватила меня в объятия и принялась целовать.

— Ах, до чего ты меня перепугал! Как я рада, что не случилось ничего дурного! Нам что-то не везет за последнее время, а ведь знаешь пословицу: пришла беда, отворяй ворота! Когда я увидела эту жидкость, я уж думала, что ты погиб: я по цвету узнала, что это твой мозг. Ах, боже мой, отчего ты сейчас же не признался мне, зачем ты лазил в погреб, я бы и слова не сказала. Ну, теперь марш в постель, и чтоб я тебя не видала до завтрашнего утра!

В одну секунду я взбежал наверх, а затем проворно спустился по громоотводу и бросился бежать в потемках к пристройке. Я едва мог говорить, до того я был взволнован. Кое-как объяснил я Тому, что мы должны бежать без оглядки и не терять ни минуты: дом полон людей, да еще с ружьями!

У него глаза разгорелись.

— Нет! Быть не может! — воскликнул он. — Вот так штука! Я ужасно рад! Нельзя ли погодить, покуда…

— Скорей, скорей! — шептал я. — Где Джим?

— Тут, рядом, тебе стоит только протянуть руку. Он уже переодет, все готово. Теперь вон отсюда и подадим сигнал!

В эту минуту мы услыхали топот людей, приближавшихся к двери, услыхали, как они возятся с висячим замком. Один из них сказал:

— Вот видите, говорил я вам, что мы поторопились: они еще не приходили, дверь заперта. Постойте, я спрячу несколько человек в сарае, вы подкараулите разбойников в темноте и перестреляете их, когда они явятся. А остальные пусть засядут поблизости и стерегут.

Фермеры вошли, но не могли нас видеть в потемках, и нам удалось проползти в лазейку быстро и бесшумно — сперва Джим, потом я и наконец Том, согласно его собственным распоряжениям. Теперь мы очутились в пристройке и слышали топот ног близехонько во дворе. Подползли к двери. Том велел нам остановиться и приложил глаза к щели, но ничего не мог разобрать, так было темно; он шепнул нам, что будет прислушиваться и подождет, пока шаги удалятся немного, и когда он толкнет нас, то Джим должен выйти вперед, а уж он самым последним. Действительно, он приложил ухо к щели и долго прислушивался. А шаги все время были слышны во дворе. Наконец он толкнул нас, мы выскочили вон, затаив дыхание, и тихо, беззвучно прокрались к забору гуськом. Джим и я перелезли благополучно, но Том зацепился штанами за обломок верхней перекладины забора; слыша за собой шаги, он рванулся, отломил щепку, которая затрещала и наделала шуму. В то время как он уже нагонял нас, раздался крик:

— Кто там? Отвечай, или буду стрелять!

Разумеется, мы не отвечали, а пустились бежать во все лопатки. За нами кинулась целая толпа. Паф! паф! паф! — вокруг нас засвистели пули. Фермеры кричали:

— Вот они! Бегут к реке! Лови! Спускай собак!

И они всей гурьбой пустились за нами вдогонку. Мы могли их слышать, потому что на них были сапоги и они орали во все горло, а мы были босиком и удирали втихомолку. Мы бежали по тропинке к мельнице. Когда они почти настигли нас, мы спрятались в кусты, пропустили их вперед, а сами остались позади.

Все собаки у них были заперты, чтобы они не спугнули разбойников. Но тем временем кто-то успел спустить их, и они тоже помчались за толпой, подымая такой лай и гам, как будто их был целый миллион. Собаки были свои, знакомые; вот мы и остановились, покуда они не нагнали нас; но когда они увидали, что это только мы и злиться нечего, они прелюбезно поздоровались с нами и помчались обратно, туда, где слышался шум и галдеж.

Тогда мы, в свою очередь, развели пары и понеслись дальше, почти вплоть до мельницы, а там пробрались кустарником до того места, где была спрятана моя лодка. Проворно вскочив в нее, мы выплыли на середину реки, стараясь не делать шума. Потом спокойно направились к острову, где стоял мой плот.

Долго еще до нас доносились с берега крики, собачий лай, наконец все угомонилось и замерло в отдалении.

— Ну, теперь, старина Джим, — сказал я, очутившись на плоту, — ты опять свободный человек и, надеюсь, больше уже не вернешься в рабство.

— А славная вышла штука, Гек! Задумано прекрасно и исполнено как нельзя лучше. Никому бы и не выдумать такого замысловатого, великолепного плана!

Джим был счастлив, как ребенок, но счастливее всех был Том, потому что, как оказалось, ему всадили пулю в икру ноги.

Когда мы с Джимом узнали об этом, наша радость мигом пропала. Нога у Тома сильно болела, из раны текла кровь. Мы положили его в шалаш и разорвали одну из рубах герцога для перевязки. Но он гнал нас прочь.

— Дайте эти тряпки, я сам могу перевязать себе рану. Не останавливайтесь, не мешкайте, побег идет так чудесно! Приналягте на весла, молодцы, и вперед! Ребята, мы сделали дело молодецки, не правда ли? Налягте на весла, ребята, да проворней!

Но мы с Джимом потихоньку совещались между собой.

— Говори, Джим, не стесняйся, — сказал я наконец.

— Вот что мы думаем, Гек и я, — начал Джим. — Если бы Тома освободили, а кому-нибудь из его товарищей всадили пулю в ногу, разве сказал бы он: «Продолжайте дело, спасайте меня, не заботьтесь о докторе, чтобы спасти раненого»? Похоже это на мастера Тома? Мог бы он так поступить? Бьюсь об заклад, что нет! Так почему же Джиму поступить иначе? Нет, сэр, я не двинусь отсюда, пока не посоветуюсь с доктором, хотя бы пришлось ждать сорок лет.

Я знал, что душа у Джима золотая, я предчувствовал, что он скажет это, и решительно объявил Тому, что поеду за доктором. Том поднял было спор, ни за что не хотел соглашаться, но мы с Джимом твердо стояли на своем и не хотели тронуться с места. Тогда Том выполз из шалаша и сам стал отвязывать плот, но мы не допустили до этого. И как он ни старался уломать нас, все было напрасно.

Наконец, увидав, что я готовлю лодку, он сказал:

— Хорошо! Уж если ты непременно хочешь ехать, то я скажу тебе, как поступать, когда будешь у доктора. Запри дверь, завяжи доктору глаза плотно и крепко, возьми, с него клятву, что он будет нем как могила, положи ему в руки кошелек, полный золота, затем веди его окольными путями, в темноте, наконец посади его в лодку и доставь сюда тоже окольным путем, поколесив между островами. Не забудь обыскать его и отобрать у него карандаш, а то он может срисовать этот плот и отыскать его потом. Вот как это всегда делается.

Я обещал, что исполню все, и уехал, а Джим должен был спрятаться в лесу, как только увидит, что доктор, едет, и оставаться там, покуда тот не удалится.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Доктор. — Дядя Сайлас. — Сестрица Хочкисс. — Горести тети Салли.

Доктор, к которому я обратился, был славный, добрый на вид старичок. Я рассказал ему, будто мы с братом вчера охотились на Испанском острове и легли спать на обломке плота; и вот около полуночи мой брат, должно быть во сне, толкнул свое ружье, оно выпалило и прострелило ему ногу; вот я и прошу доктора поехать со мной, помочь больному и ничего не говорить об этом, потому что мы хотим вечером вернуться домой и сделать сюрприз родным.