Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна. Большой сборник - Твен Марк - Страница 103

— Нет, сэр, крыс я что-то не замечал.

— Хорошо, мы тебе достанем несколько штук.

— Да мне вовсе не нужно крыс, мастер Том! Это несноснейшие твари в мире: покою не дают человеку, снуют вокруг и пребольно за ноги кусают, чуть только уснешь. Нет, сэр, уж лучше дайте мне сюда ужей, если непременно нужно, а крыс не давайте, не надо мне их!

— Однако, Джим, это необходимо! У всех узников в тюрьме водятся крысы, не беспокойся! Еще не бывало примера, чтоб узник жил без крыс. Он приручает их, ласкает, учит разным фокусам, зверьки становятся общительными, точно собачки. Но ты должен играть для них, они любят музыку. Тебе не на чем играть?

— У меня ничего нет, кроме гребенки с кусочком бумажки и дудки, но я полагаю, что дудка им придется по вкусу.

— Ах, им все равно, какого сорта музыка, лишь бы музыка! Дудка достаточно хороша для крыс. Все животные любят музыку, а в тюрьме и подавно. Особливо жалобную музыку, а на дудке, пожалуй, ничего веселого и не сыграешь. Музыка всегда интересует крыс, они вылезают из нор и приходят полюбопытствовать, что это ты делаешь. Вечером, перед тем как ложиться спать, или рано поутру ты должен сидеть на постели и играть на своей дудке; проиграешь минуты две и сейчас увидишь, как все крысы, змеи, пауки заинтересуются игрой и придут — так и закишат вокруг тебя. То-то будет весело!

— Им-то будет весело, мастер Том, а каково будет бедному Джиму? Впрочем, если надо, я, пожалуй, готов. Уж лучше, в самом деле, доставлять удовольствие животным, чтобы поменьше было от них неприятностей.

Том задумался. Что бы еще сочинить?

— Ах да; я забыл! Хорошо бы здесь вырастить какой-нибудь цветок.

— Право, не знаю, мастер Том, только здесь порядочно-таки темно, да я и не привык ухаживать за цветами, немало мне будет возни.

— Попробуй, во всяком случае. Иным узникам удавалось вырастить очень неплохие цветы.

— Пожалуй, есть такой большой стебель коровяка… тот будет здесь расти, мастер Том, но только и растить-то его не стоит труда.

— Ничего, мы добудем тебе маленькое растеньице, ты его посадишь здесь в уголку и станешь ухаживать за ним. Только ты не называй его коровяком, а зови пиччиола, не иначе, это самое настоящее название. И вдобавок тебе надо поливать его слезами.

— Зачем же? У меня тут вдоволь воды из колодца, мастер Том.

— Колодезной водой нельзя, надо непременно слезами. Так всегда делают.

— Оно живо завянет, мастер Том, будьте уверены! Ведь я никогда не плачу.

Том немного опешил, но скоро выпутался из затруднения, заявив, что он принесет Джиму луку. Он обещал зайти поутру к неграм в шалаш и украдкой положить одну луковицу в кофейник Джима. Джим признался, что он лучше бы согласился, чтобы ему всыпали табаку в кофе, да и вообще ему все так надоело — и возня с растением, и музыка для прельщения крыс, и приручение змей, пауков и прочих гадов, не говоря о канители с перьями, надписями, ведением дневника и так далее, — что он готов бог знает что сделать, лишь бы его оставили в покое: очень уж хлопотливо быть узником!

Том потерял с ним всякое терпение и стал упрекать его, говоря, что ему доставляют случай прославить свое имя, а он не умеет этого ценить и все эти преимущества пропадают у него даром. Джим устыдился, обещая, что больше не будет упрямиться. После этого мы с Томом отправились спать.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Крысы. — Веселое общество в постели. — Соломенное чучело.

На другой день утром мы пошли в город, купили проволочную крысоловку, снесли ее в погреб, расковыряли одну из лучших крысиных нор — и не прошло часу, как у нас набралось штук пятнадцать самых отборных крыс. Крысоловку мы снесли наверх и поставили в надежное место — под кровать тети Салли.

Но покуда мы ходили за пауками, маленький Томас-Франклин-Бенджамен-Джефферсон-Александр Фелпс нашел крысоловку под кроватью и отворил дверцу, чтобы посмотреть, выйдут ли крысы. Они и разбежались по комнате. Когда мы вернулись, оказалось, что тетя Салли в ужасе стоит на кровати и испускает дикие вопли, а крысы так и кишат у нее под ногами. За это она хорошенько отстегала нас обоих прутом. Потом мы часа два бились, ловя новых крыс. Чорт побери этого несносного мальчугана! Да и не того уж сорта крысы попались нам, первый улов был невпример лучше: я еще не видывал таких здоровенных.

Мы добыли великолепнейшую коллекцию разных пауков, жуков, лягушек и гусениц, пытались было достать и гнездо шершней, но шершни сильно искусали нас, — очень долго нам больно было садиться. Потом мы принялись за ужей — раздобыли дюжины две, положили их в мешок и оставили у себя в комнате.

Между тем настало время ужина. Славный выпал денек, усердно-таки мы поработали! Приходим назад, смотрим — ни единого ужа. Оказывается, мы плохо завязали мешок, и они все расползлись. Впрочем, не беда, они далеко не ушли — долго после этого у нас в доме не переводились змеи: то из-под бревна выползет, то из-за двери и непременно попадет в тарелку кому-нибудь или за шею — словом, куда не следует.

Миловидные это твари, полосатенькие! Да и вреда от них никакого, но тетя Салли и знать ничего не хочет, ей все равно — она презирает змей и не согласна их выносить ни за какие блага в мире. Каждый раз, как змея заберется к ней, тетушка сию минуту бросает работать и убегает как угорелая. Я еще не видывал такой трусихи! И кричит, точно ее режут. Ни за что не заставишь ее притронуться к змее хоть бы щипцами. А если, ложась спать, она вдруг найдет ужа у себя на кровати, то-то поднимает гвалт, словно в доме пожар! Измучила старика до того, что он жалел, зачем змеи уродились на свет. Прошло уже больше недели, как в доме не осталось ни единой змеи, а тетя Салли все еще не могла успокоиться — куда тебе! Сидит, например, задумавшись, и если возьмешь перышко и пощекочешь ей сзади шею, она вскочит как полоумная. Очень было интересно смотреть на нее! Том говорит, будто все женщины таковы. Уж так они устроены, а отчего — неизвестно.

Нам доставалась трепка всякий раз, как только какой-нибудь из ужей попадался на глаза тете Салли; но она говорила, что нам еще не то будет, если мы напустим змей опять. Положим, трепка меня не смущала — это, в сущности, пустяки; одно досадно: сколько труда нам стоило вторично набрать ужей! Однако мы набрали их, а кстати и прочих гадов. Вы не можете себе представить, как весело было в Джимовом чулане, когда все это кишело вокруг него и слушало музыку!

Пауков Джим не любил, да и пауки не любили его — они докучали ему больше всего. Он говорил, что с этими крысами, ужами да еще жерновом ему почти не остается места в постели, да если б и было место, то заснуть нет никакой возможности — такая кругом возня; и притом нет ни минуты перерыва, потому что эти гады никогда не спят все зараз, а чередуются: когда ужи спят, так крысы не спят, а когда крысы заснут, ужи просыпаются, так что под ним вечно что-нибудь копошится; если же он отыщет себе новое место, его примутся допекать пауки.

— Нет уж, — говорил Джим, — если на этот раз я выберусь отсюда, никогда больше не соглашусь быть узником, ни за какие миллионы!

Недели через три все пришло в полный порядок. Рубаха была послана еще раньше, запеченная в пироге, и всякий раз, как крыса легонько укусит Джима за ногу, он напишет что-нибудь на рукаве рубахи, покуда еще свежи «чернила». Перья мы смастерили, надписи выдолбили на жернове, ножку кровати распилили надвое, а опилки съели, и от этого у нас жестоко разболелись животы. Мы уж думали, что все трое помрем, да ничего, обошлось! Я еще не видывал таких неудобоваримых опилок. Зато, как я уже говорил, вся работа была исполнена добросовестно. Мы порядком-таки измучились, особенно Джим.

Старик Фелпс раза два писал на плантацию под Новым Орлеаном, чтобы наконец пришли взять беглого негра, но ответа не получал, потому что такой плантации не существовало. Он решил опубликовать о Джиме в газетах Сент-Луи и Нового Орлеана.