Колдунья-беглянка - Бушков Александр Александрович - Страница 12

– Ну?

– Вот честное тебе слово, не представляю, что это такое, – наконец протянул Нимми-Нот. – Не могу понять. И усмотреть решительно не в состоянии. Какое-то оно… не наше. Нездешнее. Никогда не сталкивался с подобными ощущениями. Бездна… или не бездна? Как пропасть… Ну не понимаю я! – вырвалось у него прямо-таки со стоном. – Нездешнее что-то…

– От него может быть опасность? Вообще вред?

– Ха, вроде бы не чувствуется. Ты где это взяла? Может, узнавши, откуда это, удастся найти концы?

– Не удастся, – сказала Ольга. – Это находка.

И подумала, что говорит чистую правду. Именно находка, ведь верно?

– Не люблю я лишних непонятностей, – признался Нимми-Нот. – Как только они объявляются – обязательно жди беды или крупной пакости, учен житейским опытом… Ты вот тоже во многом – сплошная непонятность, боязно связываться…

– Я же говорю, что намерена лишь время от времени задавать тебе вопросы, – сказала Ольга. – И ни во что втягивать не собираюсь. Так что смело можешь идти, ты мне сегодня больше не понадобишься, а когда будешь нужен, и не знаю. Вот только об одном душевно прошу: ты Нащокину о нашем разговоре не рассказывай, ладно?

– Я ж не болван, – пробурчал Нимми-Нот. – Хуже нет оказаться между двух жерновов… Но он же начнет расспрашивать, что я видел… А что я видел, собственно? Как вы любезничали с…

– Ну-ну, поаккуратней в выражениях, – сказала Ольга, чувствуя, как у нее жарко багровеют уши и щеки. – Доложил?

– Ну и доложил. А куда денешься?

– Так вот, докладывай-ка ты впредь, что я, прах меня побери, на окна какие-то решетки повесила, сквозь которые совершенно ничего не видать. Да вдобавок они еще и жгутся похлеще крапивы. Уяснил?

– Уяснил, – проворчал Нимми-Нот. – Боязно только… Он меня не умеет видеть насквозь, но кто его знает, что там у него в загашнике…

– Ну, а что делать? – пожала плечами Ольга. – Я тебя в это дело впутываться не заставляла, уж попался, так попался, теперь со всем старанием служи двум господам… Ступай.

Нимми-Нот обрадованно порскнул к окну, одним прыжком оказался на подоконнике и, уже взявшись за приоткрытую створку, обернулся:

– Нет, ты меня точно отпускаешь? И ничего не собираешься мне поручать, никакой работы?

– Говорю тебе, ступай, – сказала Ольга. – На сегодня все.

Нимми-Нот, к некоторому ее удивлению, не выпрыгнул в ночную тьму, а, помявшись, спрыгнул назад в комнату и медленно побрел к ней, с таким видом, словно терзался размышлениями. Ускорил шаг, взлетел на подлокотник, поерзал и сказал:

– Может, ты и в самом деле получше некоторых… Я тебе вот что скажу… Потому что от тебя новичком так и прет, ты ведь собственным умом ни за что не дойдешь… У тебя есть перед ними огромное преимущество. Никто из них не знает твоего имени. Никто. А знать имя, сама понимаешь – быть в полушаге к цели.

– Подожди, – сказала Ольга. – Как это? Как – не знают? Да тот же Нащокин прекрасно знает, как меня зовут…

– Ничего он не знает. И никто не знает. Ладно уж, ты со мной вроде бы по-доброму, вот я и поделюсь тем, что вижу… «Ольга» – это так, это уже потом… А твоего настоящего имени никто не знает, похоже, и ты сама… но это даже лучше…

И только сейчас Ольга сообразила, что он имел в виду и что он, стервец, усмотрел. В самом деле, логично было предполагать, что полугодовалого младенца неизвестные родители успели как-то назвать. Скорее всего, так и было. Ольгой-то ее потом окрестили, позже, когда нашли, а какое у нее настоящее имя, ей и самой неизвестно…

– Это большое преимущество – когда никто не знает твоего имени, – серьезно сказал Нимми-Нот. – Это обстоятельство тебя, конечно, от всех напастей не убережет и полной защиты от опасностей и козней, не надейся, не предоставит… но все же у тебя есть определенное преимущество. Мало кто из иных таким может похвастать. Лишняя защита… Ты это учти.

– Обязательно учту. Спасибо.

– Да ладно, – пробурчал Нимми-Нот таким тоном, словно сожалел о проявленном великодушии. – Сидят тут… нахальные дурехи… строят из себя невесть что, а сами толком и не знают серьезных-то вещей и выгоды своей не представляют… А насчет молока – ты всерьез?

– Завтра же озабочусь, – сказала Ольга. – Сегодня, сам понимаешь, добрые молочницы спят давно… Завтра приходи. Будет тебе бадейка.

– Ну, бадейку-то не обязательно, куда мне столько… Миски достаточно.

– Будет миска, – сказала Ольга. – В этом самом углу.

– Поглядим… Счастливо оставаться.

Он черным клубком шмыгнул по комнате, перемахнул на подоконник и вывалился во мрак. Ольга задумчиво покачала головой. Не бог весть какое приобретение, но некоторая польза выйдет и от этого пугливого создания невеликого калибра. Уже вышла. Насчет не известного никому имени… да это сущий подарок! Нужно будет учитывать в дальнейшем…

Она подошла к окну, отодвинула занавеску и прислушалась к окружающей темноте. До рассвета оставалось еще прилично времени, ни один огонек поблизости не горел, стояла тишина, только где-то очень-очень далеко раздавались вопли припозднившегося прохожего, угодившего, судя по всему, в лапы ночных странников, одержимых манией избавлять ближних своих от всего, что имеет хоть малейшую ценность…

Глава четвертая

Ночные откровения

Без малейшего труда забравшись на подоконник, Ольга оттолкнулась от него ногами – в этом не было ни малейшей необходимости, однако она еще не привыкла к свободному полету и никак не могла обойтись без этого приема.

Уединенный домик на Васильевском – вместе со всей редко застроенной улочкой – провалился вниз, в лицо уже знакомо ударил прохладный воздух, насыщенный струившейся со стороны залива сыростью. Куда ни глянь, сплошной мрак, ни одного огонька, только немногочисленные уличные фонари желто маячат редкими светлячками.

Уже привычно определив направление, Ольга полетела к Неве, держась поближе к крышам, – дома на Васильевском невысокие и свидетелей нет. А на большой высоте довольно прохладно – как ни рылась она в памяти, не нашла никакого магического способа с этим справиться (хотя он, быть может, и существовал).

Внизу раздался сдавленный вскрик, и Ольга, вспомнив, что именно в той стороне совсем недавно слышала жалобные вопли изловленного ворами-разбойниками бедолаги, задержалась, глянула вниз.

Взору открылась печальная картина: жертву собственной неосторожности трое прохвостов уже почти совершенно освободили от верхнего платья, а четвертый с видом предводителя стоял в сторонке, изучая часы и бумажник незадачливого прохожего.

Ольге стало неприятно, и она, снизившись так, что висела теперь над их головами аршинах в трех, не более, набрала побольше воздуха и заорала противнейшим голосом базарной торговки, хриплым и визгливым:

– Вы что это творите, холера вам в бок?! Да я вас к квартальному сволоку! Вон он, вон он! Матвей Иваныч, сюда пожалуйте, тут шалят!

На всех, кто находился внизу – и на грабителей, и на ограбленного, – это произвело действие поистине ошеломляющее, и они замерли в нелепейших позах.

Имитация чужих голосов и самых разнообразных звуков даже для начинающей колдуньи была нехитрым делом, поскольку это умение как раз и входило в состав «наследства». Ольга, воспроизведя точное подобие сухого деревянного перелива трещоток, какими были снабжены ночные сторожа и будочники, испустила якобы доносившиеся с разных сторон мужские крики:

– Вот они, вот они! Слева заходи, Пантелей Провыч, чтоб не ушли! Сейчас я их, иродов, представлю куда надлежит, а там и розгами для начала…

Звуковая картина, что скрывать, была весьма правдоподобной – особенно для тех, кто слыхом не слыхивал о существовании молодых колдуний, носившихся над городом ночной порой. Долго стараться не пришлось, у грабителей страсть к сохранению вольности превозмогла испуг, и они, побросав награбленное, припустили в разные стороны, громко охая и даже поскуливая в страхе. Ограбленный растерянно остался стоять, озираясь и, конечно же, не усматривая вокруг никакой спасительной подмоги.