Мистер Вертиго - Остер Пол Бенджамин - Страница 33

— И что же вы сделали?

— По-моему, ты уже сам догадался. Миссис Виттерспун женщина необыкновенного обаяния и в высшей степени привлекательная. Возможно, в ее сердце мне и было отведено скромное место, но за ней много кто волочится. В Вичите, куда ни плюнь, попадешь в ее воздыхателя — за каждым фонарным столбом и за каждым пожарным гидрантом. Среди них есть один молодой человек по имени Орвилл Кокс, который в прошлом году сделал ей предложение пять раз. Когда мы с тобой уезжали на гастроли, он возвращался в Вичиту и упорно гнул свою линию. Марион, разумеется, давала ему от ворот поворот, однако не без сожалений, и, думаю, с каждым разом сожалений становилось все больше. Нужно ли продолжать? Марион поехала просить пятьдесят тысяч у Кокса, и он согласился, однако при условии, что она выставит за порог меня и отправится с ним к алтарю.

— Но это шантаж.

— В какой-то степени. Тем не менее Кокс вовсе не такой уж и плохой парень. Немного зануда, однако Марион и сама знала, что делает.

— Н-да, — промычал я, не понимая, как на это положено реагировать. — Кажется, я должен извиниться за свои слова. Миссис Виттерспун пошла замуж ради меня, как настоящий друг.

— Да, как настоящий друг и настоящий герой.

— Но, — не сдавался я, не желая смириться, — но ведь теперь все кончено. Ставки-то отменены. Я вырвался от Склиза сам, и не нужны больше никакие пятьдесят тысяч. Пусть этот Орвилл ими задавится — старушка наша, миссис Виттерспун, свободна.

— Возможно, ты прав. Тем не менее она не отказалась от слова. Мы с ней вчера беседовали и все обсудили. Она намерена довести дело до конца.

— Мы обязаны этому помешать, мастер, мы должны сорвать свадьбу. Ворвемся в церковь во время венчания и умыкнем миссис Виттерспун.

— Как в кино, Уолт? — Мастер Иегуда тут рассмеялся, в первый раз с тех пор, как мы заговорили на эту печальную тему.

— Да, черт побери! Как в хорошем, классном вестерне.

— Не нужно мешать ей, Уолт. Она приняла решение, и теперь ничего не изменить.

— Но ведь это моя вина. Если бы не похищение, ничего бы такого не было.

— Это вина твоего дяди, сынок, а не твоя, и не нужно себя винить — ни сейчас, ни позже. Понятно? А мы с тобой поступим как джентльмены и не только не будем на нее сердиться, но приготовим к свадьбе шикарный подарок, какого не получала еще ни одна невеста на свете. Давай спать. У нас впереди море работы, и я не желаю тратить на эту болтовню больше ни секунды. Дело сделано. Занавес опущен, и скоро начнется следующий акт.

Говорить мастер Иегуда умел, однако на другое утро, когда мы отправились в вагон-ресторан завтракать, он был взвинченный и усталый, словно всю ночь не спал, а сидел и смотрел в темноту и думал, вот он, конец света. Я заметил, как он похудел, и удивился, что заметил это не сразу. Возможно, накануне я просто ослеп от счастья. Теперь я внимательно всмотрелся в его лицо, со всей беспристрастностью, на которую был способен. Безусловно, он изменился. Лицо осунулось и пожелтело, возле глаз залегли новые морщинки, вид был усталый, и весь он как будто съежился и стал не таким импозантным, как раньше. Что ж, в конце концов и ему досталось, он пережил подряд два удара — сначала похитили меня, потом он потерял миссис Виттерспун, — и я решил, будто все из-за этого. Теперь я видел, что за едой мастер Иегуда то и дело морщится, а один раз, к концу завтрака, рука его под столом метнулась с колен и он схватился за желудок. Заболел он или это обыкновенное несварение? А если заболел, то серьезно или слегка?

О себе он, разумеется, ничего не сказал, а так как я и сам был не в лучшем виде, то за тем завтраком ему удалось вести разговор только обо мне.

— Наедайся, — сказал мастер Иегуда. — От тебя остались кожа да кости. Жуй, сынок, вафли, я еще закажу. Тебе необходимо поправиться и быстрей восстановить форму.

— Да уж постараюсь, — сказал я. — Ничего не поделаешь, эти задницы меня там не в люксе держали. Кормили остатками собачьих объедков — диета еще та! Так что желудок теперь, наверное, с горошину.

— Кроме всего прочего, у тебя испортилась кожа, — добавил мастер, созерцая, как я проглатываю очередной кусок вафли с беконом. — Этим мы тоже займемся. Пройдет твоя сыпь. Но сейчас вид такой, будто ты заболел ветрянкой.

— Никакой не ветрянкой, это просто прыщи, сэр, хотя иногда так болит, что даже не улыбнуться.

— Еще бы. И еще бы не расклеиться от такой встряски. Взаперти, без солнца, без воды, грязный, потный — что ж удивляться, что ты паршиво выглядишь. Ничего, Уолт, на океанском воздухе ты быстро окрепнешь, а прыщи, если сами там не пройдут, мы от них избавимся, я научу. Моя бабушка знала одно средство, и оно до сих пор еще никого не подводило.

— Значит, новое лицо мне отращивать не придется?

— И это сойдет. Если бы не веснушки, и так было бы ничего. Но прыщи с веснушками — сильное зрелище. Однако не унывай, детка. Скоро тебе будут мешать жить только усы, и вот это уже навсегда, так что к ним придется привыкнуть.

Больше месяца мы прожили в маленьком домике на песчаном берегу Кейп-Кода — день в день столько, сколько я просидел у Склиза. Чтобы не привлечь внимания журналистов, мастер снял жилье на чужое имя, а для удобства и простоты представил нас как отца и сына. Имя он выбрал: Бакс. Он был Тимоти Бакс Старший, а я Тимоти Бакс Младший, Тим-Бакс-Раз и Тим-Бакс-Два. Мы немало над этим посмеялись, и это было действительно забавно, и стали мы жить в Тим-Бакс-Тут, потому что место, где располагался наш дом, было точь-в-точь Тимбукту, по крайней мере в смысле уединенности: дом стоял на высоком берегу мыса, и вокруг не было ни души. Готовила нам и убирала женщина по имени миссис Готорн, которая каждый день приезжала из Труро, но в разговоры мы вступали с ней только по хозяйству, а все остальное время вполне обходились собственным обществом. Мы загорали, уходили надолго гулять по песчаным дюнам, ели молочный суп с моллюсками и спали часов по десять-двенадцать. Через неделю такого ничегонеделанья я понял, что хочу работать. Для начала мастер разрешил только наземные упражнения. Отжимания, прыжки, бег трусцой по нашему пляжу, а позже, когда я стал готов снова испытать себя в воздухе, мы перебрались за обрывистый выступ, чтобы из дома нас не увидела миссис Готорн. Поначалу я чувствовал себя скованно и несколько раз упал, но дней через пять или шесть восстановил прежнюю форму и опять обрел и гибкость, и прыгучесть. Свежий воздух прекрасный целитель, и пусть бабушкино средство (нужно было раз в четыре часа прикладывать к лицу теплое полотенце, смоченное в соленой воде с уксусом и разными дубильными добавками) помогало не так, как рассказывал мастер, оставшиеся прыщи сошли сами благодаря солнечным ваннам и хорошему питанию.

Наверное, я восстановился бы еще быстрее, если бы не дурная привычка, которую я приобрел как раз в тот самый месяц, проведенный среди песчаных дюн под гудение туманных горнов. Руки мои, получив наконец свободу движений, вдруг принялись проявлять незаурядную самостоятельность. На месте им не лежалось, их тянуло бродить и странствовать, и сколько я ни прикрикивал, их все равно несло куда вздумается. Стоило лечь и укрыться, как их немедленно тянуло в одну горячую точку, в полюбившееся лесное государство немного южнее экватора. Там они навещали своего друга, великого пальца, всемогущего повелителя, который с помощью телепатии правит вселенной. Его не смеет ослушаться ни один подданный. Руки мои тоже подчинялись ему мгновенно, а поскольку связывать еще раз я их не собирался, то приходилось смириться. Так я, как прежде Эзоп, отведал безумия и сам отдал этому хренову властелину власть над своей жизнью. Теперь он был не пистолетик, который как-то сгребла в кулак миссис Виттерспун. Он с тех пор вырос, набрался сил, и слово его стало закон. Он требовал, чтобы его коснулись, и я касался. Просил, чтобы я его стиснул, погладил, сжал, и я стискивал, гладил, сжимал. Да, я повиновался слепо, но кому какое дело? Кому какое дело до меня, моих пальцев, моих волос? Природа подавала свой голос, и я каждую ночь отзывался на ее зов, бездыханно и ненасытно, будто Адам.