Мистер Вертиго - Остер Пол Бенджамин - Страница 21

— Бывают, да не такие. Если бы у тебя, зайчик мой, выхлоп был с тем же октановым числом, мы уже взлетели бы в воздух.

— По крайней мере, все лучше, чем врезаться в дерево.

— Не трусь, долгоносик, — сказала она неожиданно мягким голосом. Потом протянула руку и ласково меня погладила по голове. — Я отличный водила. Так что пока за рулем леди Марион, можешь не волноваться, ситуация под контролем.

— На словах-то неплохо, — сказал я, с удовольствием ощущая кожей ее ладонь, — только лучше бы вы написали расписку.

Она коротко хохотнула, от чего у нее булькнуло в горле, и потом улыбнулась.

— Небольшой совет на будущее, — сказала она. — Когда тебе опять покажется, будто мы едем слишком быстро, просто закрой глаза и ори. Чем громче будешь орать, тем обоим нам будет веселее.

Так я в дальнейшем и делал, по крайней мере старался. Ждал, когда стрелка спидометра дойдет до семидесяти пяти, и закрывал глаза, но, случалось, несколько раз пустил очередь на семидесяти, а один раз даже на шестидесяти пяти (когда мы едва не столкнулись со встречным грузовиком, вырулив у него из-под самого носа). Конечно, эти мелкие происшествия не добавляли мне чувства собственного достоинства, однако они не идут ни в какое сравнение с тем, что мне пришлось пережить в самом начале августа, когда я все же наделал в штаны. Стоял чудовищно жаркий день. За две недели не упало ни капли дождя, и все листья на всех деревьях в нашей плоской степи были покрыты пылью. Видимо, миссис Виттерспун развезло в тот день больше обычного, но, едва выехав за пределы города, она развеселилась и опять пришла в то настроение, когда, мол, пошло все на фиг. Первый поворот она прошла на пятидесяти, а потом пошло-понеслось. Пыль поднималась со всех сторон. Волнами обрушивалась на лобовое стекло, кололась под одеждой, скрипела во рту, а миссис Виттерспун знай себе хохотала и давила на акселератор так, будто хотела побить рекорд Мокея Дагвея. Я сидел, вцепившись в приборный щиток, с закрытыми глазами и выл что есть мочи, а «крайслер» ревел и несся вперед по высохшей дороге, испещренной, как шрамами, ленточками травы, вихляя всеми четырьмя колесами. Секунд двадцать или, может быть, тридцать я терпел нараставший страх, а потом понял, что все. Жить осталось считанные мгновенья, и я сейчас навсегда останусь лежать на этой дурацкой дороге. В этот момент я и обделался: я еще раз пальнул, и из меня, вместе с отвратительной теплой влагой, которая медленно поползла по ноге, вылетела липкая, скользкая сигара. Осознав же, что произошло, я не нашел ничего лучше, как удариться в слезы.

Между тем гонка наша продолжалась, и, когда минут через десять или двадцать «крайслер» все-таки остановился, я успел насквозь отсыреть, от слез, от дерьма и пота. Вся моя сущность оказалась омыта телесной влагой и скорбью.

— Ну, козленок, — объявила мне миссис Виттерспун, раскуривая сигарету в честь своей победы. — Мы это сделали. Рекорд века. Клянусь, еще ни одна женщина в этом занюханном штате такого не делала. Как думаешь? Неплохо для старой кошелки, а?

— Вы не старая кошелка, мэм, — сказал я.

— Да? Очень мило. Умеешь ты, малыш, разговаривать с женщинами. Через парочку лет при такой обходительности они будут падать перед тобой штабелями.

Я хотел бы болтать и дальше, легко и непринужденно, будто ничего не случилось, но теперь, когда машина остановилась, вонь в штанах стала заметней, и я понял, что еще секунда-другая, и тайна моя будет раскрыта. Он унижения я не смог произнести больше ни слова, закрылся руками и зарыдал.

— Господи Иисусе, — услышал я ее голос — Господи Иисусе, Уолт. Ты что, и впрямь обделался?

— Простите, пожалуйста, — сказал я, не осмеливаясь на нее взглянуть. — Я нечаянно.

— Может, это от конфет, может, я тебя ими перекормила? У тебя, наверно, желудок к ним не привык.

— Наверно. Или у меня просто кишка тонка.

— Не говори глупостей, малыш. Подумаешь, какие пустяки. Со всяким может случиться.

— Ага, «со всяким». Когда этот «всякий» в люльке. В жизни со мной такого не было.

— Брось. Некогда нам тебя жалеть. Нужно отмыть тебе задницу, пока эта гадость не попортила обивку. Ты меня слушаешь, Уолт? Да наплевать нам на твои чертовы кишечные спазмы, лично меня беспокоит только сиденье. Вон там, за деревьями, пруд, и вот туда-то мы и отправимся. Соскребем этот кетчуп с горчицей, и будешь как новенький.

Выбора у меня не было, так что я выбрался из машины и пошел за ней. Вставать и двигаться с полными, липнувшими к ногам штанами было ужасно, рыдать я так и не переставал, и плечи у меня тряслись, и я, закусив губы, тихо и обреченно выл. Миссис Виттерспун шагала впереди к пруду. До него от дороги было примерно футов сто, где он лежал, скрытый со всех сторон от глаз кольцом чахлых деревьев и кустов, будто крохотный, затерявшийся среди прерий оазис. Когда мы дошли до воды, миссис Виттерспун, совершенно будничным тоном, велела мне раздеваться. Я не хотел — по крайней мере, пока она смотрит, но, догадавшись, что она и не собирается отвернуться, опустил глаза, собираясь с духом, готовясь пройти еще и через эту муку. Она сама сняла с меня башмаки, потом носки, потом, без малейшего колебания, расстегнула ремень, потом пуговицы и дернула за штаны. Штаны вместе с трусами разом съехали вниз до земли, и вот так я и стоял перед ней, перед "взрослой женщиной, с голым передом, с голыми, бледными, в коричневых полосах ногами и голым задом, от которого несло, как от протухшей помойки. В жизни я не чувствовал себя таким жалким, но, к большой чести миссис Виттерспун (и я никогда об этом потом не забывал), она не издала ни звука. Ни возгласа отвращения, ни даже громкого вздоха. Со всей нежностью матери, собирающейся омыть новорожденное дитя, она зачерпнула руками из пруда воду и принялась меня мыть и чистить, пока с моей голой кожи не исчезло последнее, самое крохотное, пятно позора.

— Вот и все, — сказала она, обтирая меня носовым платком, который достала из красной бисерной сумочки. — С глаз долой, из мыслей вон.

— Очень хорошо, — сказал я, — а как быть с трусами?

— Никак. Оставим птичкам на память со штанами вместе.

— А как, по-вашему, я поеду? С голым задом, что ли?

— А почему бы и нет? Рубашка-то до колен, да и прятать тебе почти нечего. Чтобы что-то там у тебя разглядеть, детка, нужен микроскоп — драгоценности в самый раз для короны короля Лилипутов.

— Нечего клеветать, мэм. Вам, может, и смешно, а я ими горжусь.

— Разумеется. А что? Славненький такой сучок, с гладенькими такими орешками, и ножки просто загляденье. Все как полагается, все как у мужчин, — и с этими словами, к величайшему моему изумлению, миссис Виттерспун сгребла все мое хозяйство в кулак и хорошенько встряхнула, — только до мужчины придется еще подрасти. Да кто тебя увидит в машине? Обойдемся на этот раз без мороженого, поедем сразу домой. Хочешь, пройдем через заднюю дверь. Ну как? Так что будем об этом знать только ты да я, а я — можешь ставить последний доллар — в жизни не проболтаюсь.

— Даже мастеру?

— Уж мастеру-то в первую очередь. Сегодняшнее происшествие останется строго между нами.

Да, эта женщина умела быть классным парнем и становилась им всякий раз в трудную минуту, и равных ей в этом не было. Правда, во все остальное время я ни черта ее не понимал. Только, бывало, подумаешь, вот он, твой самый надежный друг, как она возьмет да и сделает что-нибудь самое что ни на есть неожиданное — обсмеет, осадит или вовсе перестанет тебя замечать, — и весь твой замечательный мирок, в котором ты только что обосновался, летит в тартарары. До многого я тогда еще так и не дорос и многого не понимал, но однако и я в конце концов начал догадываться, что ей попросту скучно без мастера. Это из-за него она наливалась джином, и, не сомневаюсь, приходи он в себя еще дольше, наверняка бы и вовсе слетела с катушек. Кризис случился дня через два после этой нашей дерьмовой истории. Вечером мы устроились в шезлонгах за домом, где смотрели, как мелькают в кустах светляки, и слушали металлический стрекот кузнечиков. В прежние времена, даже в так называемые «грозные» двадцатые годы, это считалось отличным времяпрепровождением. Терпеть не могу развенчивать мифы, однако будь я проклят, если в Вичите тогда чувствовалась хоть какая-нибудь гроза, и мы, два с лишним месяца тщетно искавшие шума и приключений, полностью исчерпали возможности этого сонного царства. Мы пересмотрели все фильмы, перепробовали все мороженое, наигрались на всех автоматах, накатались на всех каруселях. Больше в этой дыре делать было нечего, и в последние несколько вечеров мы просидели дома, развалившись в шезлонгах и чувствуя, как по телу, подобно смертельной болезни, медленно разливается скука. В тот день, насколько я помню, я потягивал из стакана согревшийся лимонад, миссис Виттерспун в очередной раз накачивалась своим джином, и оба мы молчали, наверное, минут сорок.