Мэнсфилд-парк - Остин Джейн - Страница 60

А что до бала, который был уже не за горами, столько с ним было связано волнений и страхов, что в предвкушении его она и вполовину не радовалась так, как должна бы и как то предполагали в ней многие девицы, ожидавшие этого же события куда спокойней, ведь для них не было в нем ни той новизны, ни того интереса, ни того особого наслажденья, какие предстояли Фанни. Мисс Прайс, половине приглашенных известная единственно по фамилии, должна была впервые появиться пред ними, да еще в качестве королевы вечера. Кто мог быть счастливей мисс Прайс? Но ее не приучили сызмала к мысли, что ей надо будет выезжать; а знай она, какую роль отвели ей, по общему мненью, на этом бале, она бы еще сильней встревожилась, еще сильней одолели бы ее страхи, что она не так держится и что все на нее смотрят. Потанцевать так, чтоб на нее не слишком обращали внимание и не слишком утомиться, иметь довольно сил и партнеров примерно на половину вечера, немного потанцевать с Эдмундом и не слишком много с Крофордом, знать, что Уильяму весело, и суметь держаться подалее от тетушки Норрис – вот предел ее мечтаний и, кажется, по ее понятиям, величайшее доступное ей счастье. Поскольку то были самые смелые ее надежды, они не могли владеть ею постоянно; и все долгое утро, проведенное по преимуществу с двумя тетушками, ее нередко охватывали и мысли не столь радужные. Уильям решил насладиться своим последним днем в Мансфилде сполна и отправился стрелять бекасов; Эдмунд, как Фанни имела все основания полагать, был в пасторате; и оставленная одна на растерзанье тетушке Норрис, которая была рассержена из-за того, что распоряжаться ужином предстояло не ей, а домоправительнице, и уклониться от встречи с которой она, разумеется, не могла, хотя вполне могла без нее обойтись, Фанни так измучилась, что ей уже стало казаться, будто ото всего связанного с балом исходит одно зло; и когда в конце концов ее все так же в сердцах отослали одеваться, она направилась в свою комнату в таком изнеможенье, вовсе не чувствуя себя счастливой, словно это не ей предстояло танцевать на балу.

Медленно поднимаясь по лестнице, она думала о том, что было накануне – примерно в этот час она воротилась из пастората и в Восточной комнате застала Эдмунда. «Вот бы и сегодня застать его там!» – размечталась она, Уступая прихоти воображения.

– Фанни, – услышала она в эту минуту совсем рядом. Она вздрогнула, подняла глаза и в прихожей, к которой только что подошла, увидела самого Эдмунда, он стоял на верхней площадке другой лестницы. И сразу же направился к ней.

– У тебя усталое, измученное лицо, Фанни. Ты слишком далеко ходила.

– Нет, я сегодня вовсе не гуляла.

– Значит, ты переутомилась дома, а это еще хуже. Лучше бы погуляла.

Жаловаться Фанни не любила, и оттого ей проще было промолчать; и хотя Эдмунд смотрел на нее с обычной своею добротой, он скоро, без сомненья, уже не думал о том, как она выглядит. Он был явно не в духе; что-то его расстроило, что-то, никак не связанное с нею. Они вместе поднялись по лестнице – комнаты их были на одном этаже.

– Я иду от Грантов, Фанни, – наконец сказал Эдмунд. – Ты, верно, догадываешься, по какому делу я там был, – сказал так серьезно, что об одном лишь деле она и могла подумать, и тошно ей стало, слова не вымолвить. – Я хотел ангажировать мисс Крофорд на два первых танца, – последовало объяснение, и Фанни вновь ожила и, видя, что он ждет от нее каких-то слов, кое-как сумела спросить, преуспел ли он.

– Да, – отвечал Эдмунд. – Она согласилась, но сказала, – продолжал он с вымученной улыбкою, – что будет танцевать со мною в последний раз. Она говорила не серьезно. Я думаю, надеюсь, уверен, это не серьезно, но лучше бы мне этого не слышать. Она сказала, что никогда не танцевала со священником и впредь тоже не станет. По мне, так лучше не было бы никакого бала, как раз в канун… я хочу сказать, на этой неделе, в этот самый день… завтра я уезжаю из дому.

Не сразу Фанни удалось заговорить.

– Мне очень жаль, что ты огорчен, – вымолвила она. – Сегодняшний день должен был всех радовать. Этого желал дядюшка.

– О да, да! И он и будет радовать. Все будет хорошо. Просто я на минуту расстроился. В сущности, я совсем не думаю, что сегодня бал не ко времени; какое это имеет значенье? Но Фанни, ты ж понимаешь, что это значит. – Он задержал ее, взявши за руку, и продолжал негромко, серьезно. – Ты ж видишь, что происходит, и, верно, можешь сама мне объяснить, не хуже, чем я тебе, почему я так расстроен. Я хочу немного поговорить с тобою. Ты на редкость хорошо, душевно слушаешь. Нынче утром меня огорчило ее поведение, и я до сих пор не могу взять себя в руки. Я знаю, у ней такой же милый, безупречный нрав, как у тебя, но под влияньем ее прежнего окружения в ее разговорах, во мнениях, которые она высказывает, проскальзывает что-то нехорошее. Она ничего дурного не думает, а говорит дурно, говорит это шутливо, и, хотя понимаю, что она шутит, меня это глубоко ранит.

– Тому виной воспитание, – мягко сказала Фанни.

Эдмунд не мог не согласиться с нею.

– Да, это ее тетя и дядя! Они отравили прекраснейшую душу!.. Потому что, признаюсь тебе, Фанни, похоже, это не только поведение, похоже, порча задела саму ее душу.

Фанни вообразила, что он взывает к ее здравомыслию, и потому, с минуту подумав, сказала:

– Если ты желаешь только, чтоб я тебя выслушала, кузен, я вся – внимание, но советовать я не вправе. От меня совета не жди. Я на это не способна.

– Ты права, Фанни, что не хочешь брать на себя такую обязанность, но не бойся. Об этом я никогда не стану советоваться. В таких делах не следует искать совета, и, думаю, мало кто его ищет, разве что когда хочет поступить против своей совести. Мне надобно только поговорить с тобою.

– И еще одно, кузен. Извини мою смелость, но, разговаривая, будь осторожен. Не скажи ничего такого, о чем когда-нибудь пожалеешь. Возможно, настанет время…

При этих словах она вспыхнула.

– Милая моя Фанни! – воскликнул Эдмунд, прижимая ее руку к губам почти с такою же нежностью, как если б то была рука мисс Крофорд. – Ты – сама предусмотрительность! Но сейчас в этом нет надобности. Время это никогда не придет. Не бывать тому времени, которое ты подразумеваешь. Я начинаю думать, что нет на это никакой надежды, это все менее и менее вероятно. А если б оно и пришло, не будет ничего такого, о чем тебе или мне страшно было бы вспомнить, ибо никогда я не стану стыдиться своих сомнений, и если им придет конец, то лишь благодаря происшедшим в ней переменам, и тогда память о былых ее недостатках только больше ее возвысит. Ни единой душе на свете я не сказал бы то, что сказал тебе. Но ты всегда знала мое мнение о ней, ты можешь подтвердить, что никогда я не был ослеплен. Сколько раз мы говорили с тобою о ее мелких заблуждениях! Ты не должна меня опасаться, Фанни. Я почти отказался от своих серьезных намерений на ее счет. Но что бы на меня ни нашло, надо быть поистине болваном, чтоб подумать о твоей доброте и сочувствии иначе, как с самой искренней благодарностью.

Он сказал довольно, чтоб поколебать опыт восемнадцатилетней девушки. Сказал довольно, чтоб Фанни почувствовала себя счастливей, чем все последнее время, лицо ее прояснилось, и она ответила:

– Да, кузен, я убеждена, что кто-кто, а ты на это не способен. Я могу не страшиться слушать, что бы ты мне ни рассказал. Говори все что хочешь.

Они уже поднялись на второй этаж, и появленье горничной помешало им продолжить беседу. Для Фанниного душевного спокойствия было самое время кончить разговор, потому что еще минута-другая, и Эдмунд, пожалуй, поведал бы ей обо всех слабостях Мэри Крофорд и о своем унынии. Но теперь он, уходя, смотрел на нее с благодарною нежностью, а у ней ощущение было поистине драгоценное. Уже много часов не испытывала она ничего подобного. С тех пор как прошла первая радость, которую ей доставила записка Крофорда Уильяму, ее одолевали чувства прямо противоположные: ничто вокруг не утешало, и в душе не было надежды. Теперь все вновь заулыбалось. Она вновь подумала о выпавшей Уильяму удаче, которая теперь показалась ей куда значительней, чем поначалу. А бал – какое удовольствие предстоит нынче вечером! В неподдельном оживленье и почти уже со счастливым трепетом, столь естественным в предвкушении бала, она принялась одеваться. Все шло прекрасно, и она оглядела себя в зеркале не без удовольствия, а когда взялась за цепочки, вышло совсем удачно: оказалось, та, которую подарила мисс Крофорд, никак не проходит в колечко крестика. Ради Эдмунда Фанни готова была ее надеть, но она оказалась слишком крупна. Значит, надобно надеть подаренную Эдмундом; и с величайшей радостию соединив цепочку с крестиком, эти напоминания о двух возлюбленных ее души, два самые дорогие ей подарка, и в действительности и в мыслях ее будто нарочно созданные друг для друга, Фанни надела их, и ей показалось, будто в них – частица души Уильяма и Эдмунда, и она поняла, что теперь готова надеть и цепочку мисс Крофорд. Да, именно так и следует поступить. Есть у мисс Крофорд на это право, и, раз ее подарок уже не посягает на другое право, право доброты более подлинной, можно признать и ее великодушие, и даже не без удовольствия. Цепочка и вправду выглядела превосходно, и Фанни вышла наконец из своей комнаты успокоенная и довольная собою и всем вокруг.