Чувство и чувствительность [Разум и чувство] - Остин Джейн - Страница 38

— Меня, ваша милость, прошу извинить, вы знаете, я не выношу карт. С вашего разрешения я сяду за фортепьяно. Я ведь еще его не пробовала после того, как оно было настроено.

И без дальнейших церемоний она направилась к инструменту.

Судя по лицу леди Мидлтон, она возблагодарила небо, что сама ни разу в жизни так грубо никому не отвечала.

— Сударыня, вы же знаете, что Марианну невозможно надолго отлучить от вашего фортепьяно, — сказала Элинор, пытаясь загладить неловкость. — И не удивительно, потому что такого прекрасного звучания мне у других слышать не доводилось.

Оставшиеся пятеро собрались тянуть карты, которые решили бы, кому и в каком порядке садиться играть.

— Если мне выпадет пропустить роббер, — продолжала Элинор, — я могла бы помочь мисс Люси скручивать полоски для корзиночки. Мне кажется, одна она не успеет кончить ее вечером. Ведь работы еще много. А я буду очень рада заняться этим, если она мне разрешит.

— Ах, я была бы чрезвычайно вам признательна! — тотчас отозвалась Люси. — Дела, как вижу, и правда, гораздо больше, чем мне показалось, а все-таки огорчить нашу милую Аннамарию было бы так ужасно!

— Да, убийственно! — подхватила мисс Стил. — Душечка, прелесть, как я ее обожаю!

— Вы очень добры, — сказала леди Мидлтон, обращаясь к Элинор. — И раз вам нравится эта работа, то, может быть, вы предпочтете пропустить этот роббер или все же возьмете карту, положившись на судьбу?

Элинор поспешила воспользоваться первым из этих предложений и таким образом, с помощью вежливой уловки, до каких Марианна никогда не снисходила, и собственной цели добилась, и сделала приятное леди Мидлтон. Люси с готовностью подвинулась, и две прекрасные соперницы, сидя за одним столиком, в полном согласии занялись одним рукоделием. К счастью, фортепьяно, за которым Марианна, вся во власти собственной музыки и собственных мыслей, уже успела забыть, что кроме нее в комнате есть кто-то еще, стояло совсем близко от них, и мисс Дэшвуд решила, что под его звуки может без опасения коснуться интересующего ее предмета, не страшась, что их услышат.

Элинор начала твердым, хотя и негромким голосом:

— Я не заслуживала бы доверия, которым вы меня удостоили, если бы не желала и далее им пользоваться и не любопытствовала бы узнать побольше. А потому я не стану извиняться, что вернусь к нашему разговору.

— Благодарю вас, — с жаром воскликнула Люси, — что вы разбили лед! Вы так облегчили мне сердце! Почему-то я все время опасалась, что оскорбила вас своим признанием в тот понедельник.

— Оскорбили? Неужели у вас были подобные опасения? Поверьте, — продолжала Элинор с глубокой искренностью, — я никоим образом не хотела внушить вам такую мысль. Из каких побуждений могли вы довериться мне, если не из самых достойных и самых лестных для меня?

— И все же, — ответила Люси с многозначительным взглядом острых глазок, — уверяю вас, в том, как вы меня слушали, мне почудились холодность и неудовольствие, очень меня расстроившие. Я не сомневалась, что вы на меня сердитесь, и с тех пор все время бранила себя за вольность, с какой решилась обременить вас своими делами. Но я очень рада, что это было лишь мое воображение и на самом деле вы меня ни в чем не вините. Когда бы вы знали, каким утешением было для меня излить вам мое сердце, открыв то, что занимает мои мысли каждый миг моей жизни, право же, ваша сострадательность заставила бы вас простить все прочее.

— О да, мне не трудно поверить, что для вас было большим облегчением открыться мне, и не сомневайтесь, что у вас никогда не будет причины пожалеть об этом. Ваше положение очень тяжело; вы, по-моему, со всех сторон окружены серьезными препятствиями, и вам понадобится вся ваша взаимная привязанность, чтобы выдержать подобные испытания. Мистер Феррарс, если не ошибаюсь, всецело зависит от своей матери.

— Собственных у него есть только две тысячи, и было бы безумием жениться, не рассчитывая ни на что другое. Хотя сама я без единого вздоха отказалась бы от надежд на большее. Я привыкла жить в стесненных обстоятельствах и ради него безропотно переносила бы любую бедность. Но я так его люблю, что не позволю себе эгоистично отнять у него все то, что, быть может, даст ему мать, если он найдет невесту по ее вкусу. Мы должны ждать, и, быть может, много лет. Если бы речь шла о любом другом мужчине, кроме Эдварда, это было бы непереносимо. Но я знаю, что нежности Эдварда и его верности у меня не отнимет никто.

— Подобное убеждение должно служить вам бесценной опорой, и его, конечно, поддерживает такая же вера в вас. Если бы ваша взаимная привязанность ослабела, как, естественно, могло бы произойти на протяжении четырех лет помолвки со многими людьми под воздействием разных обстоятельств, ваше положение было бы действительно прискорбным.

Люси внимательно на нее посмотрела, но Элинор постаралась, чтобы на ее лице не появилось выражения, которое придало бы ее словам скрытый смысл.

— Любовь Эдварда ко мне, — сказала Люси, — подверглась решительному испытанию во время нашей долгой, очень долгой разлуки, наступившей почти сразу после того, как мы дали друг другу слово, и она выдержала его с такой честью, что мне было бы непростительно усомниться в ней теперь. Могу твердо сказать, что с самого начала в этом смысле он ни разу не подал мне хотя бы малейшего повода тревожиться.

Элинор, выслушав это заверение, не знала, то ли вздохнуть, то ли улыбнуться. А Люси продолжала:

— По природе я довольно ревнива, и то, что я ему неровня, что он чаще меня бывает в свете, и наши вечные разлуки сделали меня такой подозрительной, что я во мгновение ока угадала бы правду, если бы его поведение со мной во время наших встреч хоть чуточку переменилось, если бы им овладело непонятное мне уныние, если бы он упоминал бы какую-нибудь барышню чаще других или же в чем-то чувствовал себя в Лонгстейпле не таким счастливым, как прежде. Я вовсе не хочу сказать, что вообще так уж наблюдательна или проницательна, но в подобном случае я бы не ошиблась.

«Все это, — подумала Элинор, — очень мило, но не способно обмануть ни вас, ни меня».