Схрон под лавиной - Самаров Сергей Васильевич - Страница 5

Джамбек никак не показал своего отношения к этой попытке, лишь спросил:

— Мы только вдвоем остались?

— Похоже на то, что вдвоем. Но, пока мы способны держать автомат в руках, мы — волки-воины и не сдадимся. И мы не боимся волкодавов. Если раньше они шли по следу, то теперь, думаю, нас вообще найти не смогут. Лавина, судя по звуку, прошла как раз над входом в галерею, и его наверняка завалило. Никакой нюх волкодава не поможет им… Нам бы только здесь отсидеться. Запасы питания у нас есть, вода тоже есть. Что еще нужно? Патроны… Патронов хватит, но лучше бы их и не тратить…

— Еще бы женщину, — сказал Джамбек, — и на год можно залечь…

— На год — это слишком долго. Даже с хорошей женщиной. Любая надоест. А у нас весна впереди. К весне волки всегда тощают и выходят на охоту. Они не от голода тощают, а от страсти, страсти к охоте. Летом нам предстоит много дел. Наберем новых людей, вооружим и объясним волкодавам, что в своем доме мы хозяева, в своих горах — мы правим!

У Джамбека была крупная голова, соответствующая его крупному телу. Но большая голова, тем более с узким и приплюснутым лбом, никогда еще не была признаком большого ума. По крайней мере, эмир Гаримханов не замечал за своим моджахедом признаков высокого интеллекта. Но Джамбеку Абалиеву это и не нужно было. Его мало интересовало что-то высокое, как это интересовало порой самого эмира, считающего себя отчасти философом, отчасти воином. Джамбек был прост, как обыкновенный борец, и эмир легко прощал ему это.

Они вошли в узкую галерею, круто уходящую на нижний уровень. Джамбек по-прежнему светил под ноги идущему первым Далгату Аристотелевичу, а сам время от времени спотыкался. У него нога была, как минимум, сорок шестого размера, и ему при всем старании трудно было не наступать на камни. Хорошо, что в этой галерее их было относительно немного, а сама галерея приводила в небольшой грот, украшенный сталактитами и сталагмитами, делала петлю и уходила в нижний большой грот, где джамаат Гаримханова и жил перед тем, как построить себе более удобные и теплые землянки. Здесь протекал подземный ручей с какой-то минеральной водой, пить которую можно было в свое удовольствие. К тому же вода очень быстро заживляла порезы и царапины. Здесь же был склад продуктов джамаата. Вот склада тактических фонарей, к сожалению, не было, и эмиру со своим помощником приходилось по-прежнему обходиться единственным фонарем Абалиева, который, кстати, к концу пути стал светить заметно слабее. Правда, его это не особенно беспокоило, с того времени, когда джамаат постоянно жил в гроте, осталось еще достаточно дров, чтобы целую неделю жечь небольшой костерок.

— Костер разведи, — потребовал Далгат Аристотелевич, — а то меня слегка знобит…

Джамбек бросился выполнять приказание почти бегом. Но у него, как у человека не курящего, не оказалось ни спичек, ни зажигалки. Гаримханов тоже не курил, и, поскольку никогда сам огонь не разводил, даже в землянке, не имел ни спичек, ни зажигалки. Но эмир вовремя вспомнил, что в маленьком гроте, сбоку от большого, к стене была прибита доска с ввинченными в нее саморезами. Там, на этой доске, должна оставаться старая одежда.

— Поищи в карманах, — кивнул он в сторону вешалки.

Джамбек вернулся уже через тридцать секунд, держа в одной руке коробок спичек, в другой стянутую резинкой пачку долларов.

— Там было… Чьи это?

— Теперь — твои… — проявил милость эмир. Он никогда не был человеком жадным, и за это бойцы его ценили.

Джамбек остался доволен, сунул пачку в карман и попытался разжечь костер. Но спички в сыром воздухе тоже отсырели и не хотели зажигаться. Ломались одна за другой, но не загорались.

— Иди, поищи зажигалку, — послал помощника Далгат Аристотелевич.

Джамбек ушел и вскоре вернулся с зажигалкой в руке. Долларов больше не нашел, что его заметно расстроило. Первая пачка была толстой. Если не фальшивки, там хватило бы на новую машину. Но аппетит всегда приходит во время еды, и ему захотелось еще одну такую же пачку. Даже обида взяла, что никто ее не оставил.

Джамбек вытащил из своего кармана сухую бересту, и теперь костер разгорелся довольно быстро. Гаримханов протянул к огню руки.

— Я отдохну, Джамбек. А ты сходи, посмотри на вход. Нас в самом деле полностью завалило? А то, может быть, стоит ждать гостей? Или самим выбираться на ту сторону…

Выбираться на ту сторону — это значило идти к выходу в соседнее ущелье через весь хребет. Выход туда существовал. Его нашли давно, но не пользовались им потому, что из соседнего ущелья невозможно было напрямую выйти туда, куда джамаат чаще всего и выходил, отправляясь на очередную операцию.

— Я возьму фонарик? — спросил разрешения Абалиев.

— А мне он зачем? Здесь костер есть. Бери. Он все равно твой.

— Если выход завален, что мне делать?

— Попробуй прокопать.

— Пуля сквозь снег пройдет?

— Не знаю. Все зависит от толщины снега. Но лучше не стрелять. Спецназ может услышать.

— Они не найдут расщелину. И не поймут, откуда стреляют. Здесь много трещин, и звук будет выходить наружу везде, со всех сторон. Пусть испугаются, что окружены. Скоро уже ночь, а нам ночью выйти надо.

— На ту сторону выйдем. В соседнее ущелье.

— Вы ходили туда раньше, эмир?

— Нет. Но людей, помню, посылал.

— Я был с теми, кого вы посылали. Выход нормальный. Вернее, за выходом — все нормально, там можно пройти. Но чтобы до самого выхода добраться, нужно альпинистом быть. Мы там друг друга подсаживали, потом на веревке вытаскивали. И так по метру пробирались. Нам двоим не пройти. Один бы я прошел, а двоим там нет хода. Вы болеете, эмир. Надо здесь выходить.

— Что-то я не помню разговора о невозможности там выхода. Говорили, что существует путь, и все. Что-то ты, Джамбек, не договариваешь. А-а?.. Говори откровенно, почему не хочешь на ту сторону? Там кто-то есть?

Абалиев долго молчал. Потом, наконец, неуверенно заговорил:

— Эмир, есть слухи…

— Какие слухи?

— Там строят большую базу. Сильный отряд. Больше шестидесяти человек.

— Почему мне не докладывали?

— Вчера вечером вести принесли. Вы плохо себя чувствовали, и вас не хотели беспокоить. Доложили Вахе, а Ваха не велел вам пока говорить, хотел предварительно сам все выяснить.

— Что за отряд? Почему он может быть нам опасен?

— Потому что там не любят таких, как мы. Мы за себя деремся, а они — за веру. Это салафиты[2], они готовы уничтожать всех, кто не с ними. Из-за этого и упустили победу в Сирии, начали драться между собой.

— Откуда они такие взялись? Кто у них эмир?

— Я не знаю имени эмира. Говорят, какой-то саудовец, чуть ли не шейх. А сам отряд пришел сюда из Сирии. Это из тех, которых «Аль-Каида» выводит сейчас из Сирии в Россию, в Киргизию, в Казахстан, в Афганистан. Сейчас много новых отрядов прибывает, а ждут еще больше. И потому, я думаю, нам лучше ночью выйти на свою сторону. После того письма в «Аль-Каиду»… Они могут знать о нем. Вы же не самый последний человек на Кавказе…

Джамбек осторожно льстил, словно пытался такими словами уговорить Далгата Аристотелевича. Но в этих словах присутствовала и доля правды, даже весьма значительная доля.

Гаримханов закрыл глаза и поморщился. Ему, в его нынешнем состоянии, в самом деле было трудно принимать конкретное решение. В дополнение ко всему, все окружающее раздражало, даже верный помощник Джамбек Абалиев. И напоминанием о том письме, об ошибке эмира, чуть не обозлило и даже физическую боль доставило. Но, когда человек так сильно болеет, любая болезненная мысль сразу переходит в категорию физической боли. Это давно проверено.

Будучи не в состоянии как следует вникнуть в суть происходящего рядом, эмир просто отмахнулся:

— Не знаю. Думай сам, что предпринять, на то у тебя голова на плечах есть. Я полностью на тебя полагаюсь. — На него снова накатила изнуряющая боль, ему даже разговаривать было трудно, и он с трудом сдерживался, чтобы не сказать что-то резкое. Джамбек, конечно, не заслужил резких слов, он — верный. Но сейчас хотелось, чтобы он скрылся с глаз. Боль была изнуряющей, и не было рядом Герихана Довтмирзаева, пожилого пулеметчика, который только одним своим присутствием снимал приступ…