Юнбат Иванов - Жариков Андрей Дмитриевич - Страница 2

— Вот, оказывается, с каким гостинцем пожаловали! — голос дяди Васи был непривычно глухим, хриплым. — То-то, смотрю, фонари повесили… Ишь сыпят, не меньше тонны каждая. Ни людей, ни домов не жалко извергам!.. А ну-ка, отправляйся сейчас же вниз, в бомбоубежище! — вдруг приказал дядя Вася таким тоном, что Витька не посмел ослушаться. Бросив удивлённый взгляд на дядю Васю, Витька нехотя поплёлся к лестнице.

— Ложись! — раздался крик дяди Васи. Но Витька уже не расслышал. Что-то с оглушающим воем ударило в крышу, и страшная, грохочущая сила швырнула Витьку на железо.

Очнулся Витька — над ним ни неба, ни самолётов. Низко повис потолок, тускло светит на нём лампочка. И совсем близко лицо дяди Васи. Глаза тревожно-ласковые, а усы какие-то жалкие, кончиками книзу…

— Живой, Витёк, я говорю, живой! — радостно басил он.

— И правда, живой! — Это говорят ребята, они все тут, столпились возле Витьки. Он видит их испуганно-радостные лица.

— Где я? — слабым голосом спрашивает Витя.

— В подвале. Бомба аж два этажа прошла и разорвалась. Всё внутри дома покорёжила.

— Спасибо, что никого не убило и не покалечило, — добавляет дядя Вася.

— А тебя решётка спасла, а то так бы и скатился во двор.

— В следующий раз… — начинает виноватым голосом Витя.

— Следующего раза не будет, — прерывает его дядя Вася. — Мне по этому разу с мамой твоей ещё предстоит объясняться.

Витьке не хочется сейчас спорить. Он старается подняться, но очень болит спина.

— Полежи ещё, — говорит дядя Вася, — успеешь попрыгать…

Голод

Блокада и голод. Витя теперь очень хорошо знает, что означают эти слова.

Не пустили фашистов в Ленинград, остановили на подступах к городу. Беснуются фашисты. Часами обстреливают Ленинград из тяжёлых орудий.

Витя привык уже к вою снарядов, но ходить по улице опасно.

На улице всё завалило снегом. А убирать некому. Все работают: кто на заводе, кто в мастерских. Работают днём и ночью. Снаряды делают, мины, пушки ремонтируют… Каждый ленинградец знает, что нельзя город, где родилась Революция, сдавать фашистам. И Витя это знает. И ребята из команды дяди Васи тоже знают. Они постарше и работают. Иногда сутками из цеха не выходят. Поспят немного — и за станок. Город ведь от всей страны отрезан, сам всё должен давать фронту, чтобы оборону держать.

А когда и появляются ребята во дворе, то уж не бегают, не играют. Постоят немного, порасспросят, кто что делает, — и домой, спать…

Иногда попросят Витю на баяне поиграть. Витя играет, они молча слушают. Щёки ввалились, одни глаза лихорадочно горят — вроде только глазами и слушают. Витя старается, но играть долго не может, нет сил меха раздувать. Нет сил от голода. И у ребят сил мало — тоже от голода. А голод из-за блокады. Нельзя продукты подвезти в город.

Мучает Витю голод днём и ночью. Как ни старается он не думать о еде, отвлечься, всё равно мысли то и дело возвращаются к ней. Возьмёт Витя баян, начнёт играть, забудется на короткое время, а потом вдруг как засосёт, засосёт… и слабость. Бросит Витя баян, выйдет во двор. Когда ходишь, есть не так уж хочется. Но быстро ноги ослабевают, начинает голова кружиться. Приходится домой возвращаться. А лежать тоже невмоготу. В животе что-то урчит, сосёт, и тошнота к горлу подступает. Лежит Витя, мучается, и не верится уже ему, что было такое время, когда и хлеб, и колбасу, и чего хочешь можно было есть вволю.

Лежит Витя и ждёт вечера. Мама с работы придёт, принесёт ему два кусочка хлеба. Один он вечером съест, а другой утром. Сварит жиденький суп или немного картошки. Конечно, после такого супа всё равно есть хочется, но в животе теплее и заснуть можно.

А больше всего ждёт Витя отца. Отец воюет где-то близко, в письме с фронта сообщил: «Может быть, скоро загляну домой». Из-за него они с матерью, когда дом разбомбило, не переехали в другой, а остались здесь, поселились в подвальной кладовке. А то приедет отец, где он их будет искать!

Неуютно, сыро, темно в кладовке, но зато безопасно при бомбёжке и обстреле города. Перетащили самую необходимую мебель, раздобыли железную печурку, бочку для воды.

Запасал воду и дрова Витя. Он лазил по дворам и разбитым домам и тащил всё, что можно было изрубить на дрова. Но теперь уже и тащить нечего. А тут на них обрушилась новая беда.

Однажды мать возвратилась с работы поздно. Витя, как всегда, нетерпеливо заглянул в её сумку и удивился:

— А где же хлеб?

— Я потеряла продуктовые талоны… — мать устало опустилась на кровать и заплакала.

Прошёл день, другой, а Витина мать всё ещё не могла достать ни хлеба, ни крупы. Витя вышел во двор, отломил под водосточной трубой сосульку, изгрыз всю, но и это не помогло. Тогда он вернулся домой, обшарил все углы, в надежде найти хотя бы кусочек картофельной очистки. Голова кружилась и в глазах темнело.

— Хлеба! Хочу хлеба!

В углу из железной пустой бочки отозвался металлический бас: «хлеба». Витя не узнал своего хриплого голоса. Потрогал рукой горло. Оно начало сильно болеть. Хотелось горячего, хоть бы глоточек кипятку! Но не было ни дров, ни воды. Витя забрался под одеяло, чтобы хоть немного согреться.

Где-то за каналом Грибоедова гулко рвались бомбы, а может быть, снаряды. С потолка сыпалась штукатурка, падала на кровать, на лицо. Но Витя не замечал ничего. Обессилевший от голода, лежал он недвижимо и остановившимся взглядом безучастно смотрел на паука, который при каждом взрыве вздрагивал, пытаясь поглубже залезть в щель.

Наконец послышались знакомые шаги. Пришла с работы мама. Она медленно переступила порог и без сил повалилась на кровать. Опять ничего…

— Вся надежда на баян, — услышал Витя тихий голос матери. — За него могут дать целую буханку хлеба… и немного дров.

— Нет, не дам! — хрипло крикнул мальчик и, уткнувшись лицом в подушку, горько заплакал. Ему тяжело было расстаться с баяном, который подарил отец, когда Витю приняли в музыкальное училище.

Сон и правда

Снится Вите, будто он с ребятами в железных доспехах и блестящих шлемах со звездой. В руках острые сабли. И сражается с фашистами, которых сбрасывают с самолётов; фашисты похожи на пауков. У них гитлеровские усы и прилизанные набок волосы.

Ребята бегут за удирающими фашистами и беспощадно рубят их саблями. Враги, как лягушки, прыгают в канал Грибоедова, и слышно, как булькает вода.

— Мы победили! Ура! — кричат ребята, размахивая саблями.

— Фу, как я устал бить фашистов, — говорит Витя. — Даже жарко стало. Побегу домой: пить хочется.

Вбежал Витя в комнату и удивился — всё как до войны: ярко светит электрическая лампочка, в комнате очень тепло. На скатерти баян, а вокруг него разная вкусная пища: колбаса, рыба, хлеб, сыр, молоко, фрукты… И говорит баян человеческим голосом: «Никому меня не отдавай, видишь, сколько я принёс тебе продуктов. Ешь сколько хочешь, всё это без карточек…»

Витя хочет подойти к столу, но сил нет сделать и шага. Ноги подламываются. Любуется Витя блеском металлических уголков на мехах, разноцветной радугой перламутровых клавишей и лакированными планками, в которых, словно в зеркале, видно улыбающееся лицо матери.