Богатырское поле - Зорин Эдуард Павлович - Страница 24

Наконец старший трапезарь торжественно возгласил:

— Господи, благослови, помолимся.

— Христе боже, молитвами отец наших благослови брашно и питие наше, ныне и присно-о,— пропел священник.

Старший трапезарь ударил в блюдо. Тотчас же к игумену приблизился кутник и, приняв от него благословение, стал обходить братию с большой двуухой чашей. За кутником в некотором отдалении следовали подкутники со жбанами. Кутник наливал каждому монаху вина, а подкутник тут же разводил его укропом. Когда вино было налито всем, монахи встали и вразнобой потянулись со своими посудинами к игумену. Игумен осенил их крестным знамением — монахи выпили вино и, стуча ложками, принялись за еду.

Фефелу тоже захотелось есть, но за общий стол его не пускали. Поэтому он спустился в поварню, наполненную чадом и дымом. Монах, стоявший у котла, плеснул ему варева, положил сверху на миску толстый ломоть хлеба. Быстро перекрестив варево и хлеб, Фефел пристроился на пороге и стал есть. Ел он торопливо, приложив губы к краю миски и выгребая содержимое в рот хлебной корочкой и пальцами. Варево текло по бороде и рубахе, но Фефел не замечал этого. Так же быстро расправился он и с сочивом. Наевшись, похлопал себя по животу и поклонился монаху.

— Бог напитал, бог,— проворчал монах.

Фефел снова вернулся к трапезной. Монахи уже сложили на столы пустые миски с укругами — остатками хлеба.

— Господи, благослови,— проговорил игумен.

— Благослови бог, питаяй нас,— проговорили вслед за ним монахи.

Игумен, воздев очи горе, сотворил над мискою крест:

— Христе боже наш, исполни избытки раб своих и нас помилуй, яко свет еси, и ныне и присно-о...

— Аминь,— подхватила вся трапезная.

Старший трапезарь, получив благословение игумена, поднял свою миску и сотворил ею крест, говоря при этом:

— Велико имя...

— Святыя единосущныя троицы,— протянули монахи.

— И сохранит всех нас...

— Аминь!

— Над всем благодарим отца и сына и святого духа, и ныне и присно...

— Аминь!

Сотворили молитву. Монахи, подбирая рясы, выбрались из-за столов и направились к церкви. Фефел, еще немного покрутившись возле трапезной, выбежал во двор. Монахи уже расходились по своим кельям — иные читать требники, иные учиться грамоте, а те, что обучены были ремеслу, спешили вернуться к работе.

Фефел постучался к Чуриле.

— А, заселшина,— приветствовал его монах, лежа прямо в рясе на серой, продранной во многих местах сук мянице.— Что-то не видно было тебя с утра. Аль повадился в посад?

Вздумал было Фефел упасть перед Чурилой на колени, вздумал сказать о замыслах Нерадца. Страх замучил. Смекал: коли схватят атамана с каликами, никто не пронюхает, что это его донос. Но насмешливый тон Чурилы остановил его.

А Чурила был сыт, три чаши выпитого за трапезой вина с укропом бродили у него в животе, хмель ударял в голову.

— Готовя тебя, заселшина, к жизни праведной, вот что скажу тебе из преподобного митрополита Георгия,— не глядя на Фефела, лениво поучал его Чурила.— Яко законная женитва богом законна, пища и питие в меру не осудит человека, аще бо речет: ясте и пийте, все во славу богу творите...

— Не монах я,— жалостливо пропищал Фефел, все еще соображая, как объясниться с Чурилой. Камнем лежало на душе задуманное. Виделось страшное — огонь и кровь. И в огне этом, как подстреленная птица,— размахивающий рукавами рясы, объятый пламенем Чурила. Почто встретил Фефел Нерадца, почто согнулся под его суровым взглядом?! Жить бы ему при монастыре — тихо, спокойно жить. Носить Чуриле мед, наведываться к Вольге в посад... А нет же, попутала нечистая. Навела на грех...

— Ты, заселшина, мне не мешай-ка,— сонно пробормотал Чурила,— Гляди, поклонило ко сну. Вздремну-ка малость.

Фефел снова вышел на монастырский двор. Побродил без цели. Покрутился перед пекарней. Возле пекарни стоял воз. Двое монахов сгружали с воза высокие кадки с мукой.

— Подсоби,— попросили Фефела.

Фефел покорно подставил спину. Кадка была не очень тяжелой, но неудобной — он покачнулся и на полусогнутых ногах спустился по каменным ступеням вниз. Вторая кадка показалась тяжелее. Сгрузив ее, Фефел долго не мог отдышаться. В глазах круги поплыли, ударили в затылок звонкие молоточки. Рукою, влажной и холодной, как лягушка, коснулся лба. В полумраке кладовой померещились атамановы немигающие глаза.

— Ослаб, старче,— посмеивались монахи, прытко пробегая мимо него с кадушками на спинах.— Ступай уж, тебе ли с нами тягаться?! Подмога от тебя не велика.

Послушался Фефел монахов, выбрался на солнышко, глотнул живого весеннего воздуха. Время текло медленно.

Разгрузив телегу, монахи отпустили возницу. Неторопливо ворочая колесами, телега выехала за ворота.

Фефел постоял немного на дворе, поскреб под мышками. До захода солнца еще далеко, можно и вздремнуть. Он пробрался в свою конуру под лестницей, что вела в монастырскую трапезную, забился там на рогоже в лохмотьях, но, как ни старался, заснуть не смог: тревожили давешние видения, пугала приближающаяся ночь.

7

Как сговорились с Нерадцем, так Фефел и сделал. Едва отстучало било, едва отпели монахи вечерню и отправились ужинать, он пробрался к банным воротам, отпер их и два раза прокрякал в темноту.

Тотчас же за оврагом ожили смутные тени. Подкрались к монастырской стене, замерли в отдалении. Порей, с топором в левой руке, схватил Фефела за локоть, сдавил до боли, прошипел в самое ухо:

— Веди.

Услышав это, ослаб Фефел, сполз на землю, обхватил Порея за коленки:

— Не губи, родименький, отпусти душу на покаяние...

— Старый ты греховодник,— отпихнул Фефела атаманов сподручный.— Веди, ну!

— Боязно...

— Веди.

У Порея душа суше сухого дерева. Знал это Фефел. Знал и боялся сподручного пуще самого атамана. Много, ох много крови было на Пореевых руках. Там, где атаман брезговал, Порей делал мокрую работу. И все ножичком, ножичком... Ножичек у него длинный, жало острое. А топориком он только баловался, с топориком шел на большое дело.

Тихонько подвывая, Фефел отступил к воротам. Порей двинулся за ним, сзади потянулись обросшие волосами, нечесаные мужики.

Калики пересекли двор, Фефел указал им на двери под трапезной. Порей оттолкнул его, сам первым сошел, ударил в полотно топором. Фефел ахнул, задрожал весь, па коленках отполз к стене, торопливо крестя лоб.

Вдруг удары смолкли, в двери показалась лохматая голова Порея.

— А добра-то, добра-а...

Из трапезной доносилось разноголосое пение монахов. По молитвам Фефел знал, что трапеза близится к концу. А люди Порея медлили, набивая монастырским добром свои дорожные сумы, боялись, что мало возьмут, что другим достанется.

Вот и последнее «аминь» донеслось из узкого оконца, и на лестнице послышались шаги. Впереди, как всегда, шел игумен, за ним — иеромонахи и дьяконы...

Прижавшись к стенам, мужики изготовили топоры.

Не замечая их, игумен вышел на крыльцо. Чтец бормотал молитвы, монахи смиренно следовали за пастырем. Так бы они ничего и не заметили, если бы одного из калик не разобрала перхота,— игумен вскрикнул, молитва оборвалась, монахи, прыгая через перила, побежали в кельи за оружием.

Хватая награбленное и толкая друг друга, мужики повалили к банным воротам. Кто-то в сутолоке ударил Фефела. Пискнув по-крысиному, Фефел ткнулся носом в землю, а когда поднял голову, увидел Чурилу.

Скинув рясу, с топором в руке, монах нагонял тех, что были нерасторопнее. Вот мужичонка с большим мешком на спине подкатился к нему под ноги. Сверкнул топор — мужичонка упал, из мешка посыпались серебряные подсвечники. На самого Чурилу навалились двое, пробивая себе дорогу к воротам. А от келий уже поспешали монахи — кто с палицей, кто с копьем. Скоро во дворе стало тесно. Белая исподняя рубаха Чурилы замелькала в толпе. Игумен, стоя на высоком крыльце, благословлял монахов.