Мирка - Адлова Вера - Страница 15

В доказательство того, что в нем умер художник, он лепил из сала комические фигурки водяных, чертей, дедов-морозов, рыцарей. Потом они красовались среди розовых гипсовых поросят, пока энергичная пани Дудова не растапливала их.

Пан Дуда от этих занятий и сам стал походить на рыцаря, вылепленного из сала.

И сторож выглядел точно так же, как блаженной памяти пан Дуда. Это был самый настоящий Лойовачек. Правда, об этом знала только одна Мирка, остальные же думали, что это настоящий сторож.

Возле сторожа стояла Дана и рукой махала Мирке. Когда они переоделись, пришел мастер Пивонька. Как всегда, он строго смотрел поверх очков в стальной оправе и объявил, что настало время познакомиться с глубокой печатью и наконец приступить к фотографии.

Он не повел их в подвал, хотя, казалось бы, «глубокой печати» положено обретаться именно там. В помещении, куда он привел Мирку, вообще ничего не печаталось, уже это само по себе заслуживало внимания. Он подвел Мирку к широкоплечему толстому мужчине в белом халате и сказал, что привел эту девушку к нему на обучение, из нее должен выйти фотограф.

Широкоплечий мужчина в белом халате молниеносно произнес, что у него нет времени возиться с какой-то трясогузкой, что у него горит план и полно всякой писанины, которая ровным счетом никому не нужна.

Мастер Пивонька даже рта не открыл, он посмотрел через очки на Мирку и на мужчину в белом халате, пожал плечами и ушел.

«Это удивительно, что на таком предприятии, где с утра до ночи все шумит, грохочет, стучит, свистит, где работает столько машин, где появляется чувство, что часовые стрелки здесь должны вращаться быстрее, это удивительно, что в таком безумном круговороте можно заниматься делом, от которого человека одолевает скука. К примеру ретушеры. Святая Мария, я бы на такой работе сбесилась. С шести до двух сидеть перед стеклом, на котором лежит негатив, и час за часом наносить маленькой кисточкой микроскопические точки тюп, тюп, одну рядом с другой, тысячи, миллионы точек нанести, чтобы из одной плохой фотографии вышла хорошая репродукция. От этого с ума сойти можно. Одну пленку отложила, а другая уже ждет. И снова кисточку в руки, тюп, тюп. О Господи, лучше уж готовить кнедлики.

Или корректоры. Читать, читать и читать. Искать ошибки, пропущенные запятые. Возможно, они и внимания не обращают на то, что читают, когда вылавливают ошибки. Все равно в газетах потом читаешь: «Просим читателей исправить» — и так далее. Как бы выглядели газеты, если бы эти достойные сожаления корректоры читали, как я, — с удовольствием и страшно много. Но только то, что меня интересует, остальное я пропускаю. Корректор не имеет права ничего пропускать, ни строчки, бедняга!

Та работа, которую мне поручил пан Вацек, тоже невесть что. Но такая работа будет только сначала, пан Вацек меня об этом предупредил. Он пощипывал подбородок, смотрел на меня и бормотал: «Чем бы тебя занять, голубчик? Знаешь что, для начала сделай-ка вот это. А как тебя зовут? Мирка? Ага. Так, хорошо, голубчик, возьмешь вон те пластинки, сядешь вот сюда и хорошенько проверишь все фотографии. Смотри, вот так, голубчик: посмотришь, на каждой ли фотографии проставлен размер, на сколько ее нужно уменьшать или увеличивать, тебе понятно, голубчик? Тебя зовут Мирка, да? Ну, а потом, душенька, посмотришь, такой ли размер проставлен вот здесь на картинках, чтобы все совпадало, понимаешь, голубчик? А я пока загляну в темную комнату. А когда вернусь, ты будешь ставить эти фотографии вон на ту подставку. И скажешь мне, какой предписан размер, а я их буду брать, то есть фотографировать. Тебе понятно, голубчик?»

…Я все поняла. Факт. Теперь проверяю фотографии, чтобы все совпадало, как говорит пан Вацек, а пан Вацек где-то в темной комнате. Он уже там довольно долго, но мне все равно. Просматривая фотографии, я могу думать о чем угодно, а я люблю размышлять. Только я не умею долго и сосредоточенно думать о чем-то одном. У меня мысли сразу разбегаются как цыплята. Мне об этом говорила еще учительница Петеркова: «Мирка, учись думать последовательно. Не допускай, чтобы у тебя мысли блуждали». А я не умею их удерживать, и мысли блуждают, даже страшно становится.

Я себе, к примеру, говорю: сейчас буду думать, как сделали этот календарь, который лежит передо мной, как им удалось получить такой красивый фиолетовый цвет на орхидеях. Я себе скажу, что изучу технологию, и тотчас мысль перескакивает на это слово: «технология» имеет вкус железа и нефти и вся словно дрожит. Потом я посмотрю на орхидею и скажу себе, что они должны были добавить немного черной, и в этот момент вспомню о маленькой словачке Илоне, потому что у нее были красивые черные волосы. Как только мне это придет в голову, я вспомню про Ирку и Кая, лагерных близнецов. Они восхищались тем, что Илона умеет говорить по-словацки, а ведь совсем еще маленькая… Как только я вспомню об этих двух глупых мальчишках, сразу начинаю думать о Маке, потому что Мак несколько лет назад выглядел как этот Кай.

Мак, Мак, а какое мне, собственно, дело до Мака — и я забыла измерить фотографию. На какой же, собственно, я остановилась? Я просматривала одну за другой, но измерять их забыла.

А что же с паном Вацеком? Где он так долго задерживается? Оставил тут своего голубчика в одиночестве. Ну и ладно!»

Мирка осмотрелась кругом. Она разглядывала большие аппараты, занимавшие всю середину помещения.

«Аппараты для фотографирования, а выглядят как слоны! И как только на них работают, и для чего проложены рельсы между вертикальной доской и аппаратом? Хорошо, что я здесь одна. Если бы рядом со мной сидела Дана или другая девчонка, мы уже наверняка болтали бы.

Пан Вацек мне очень понравился. Он выглядел суровым, когда мы пришли, но на самом деле он не такой. Сколько ему лет? Может быть тридцать, а может быть и сорок, бедняге. В этом я совсем не разбираюсь. У него приятные глаза. Вот он идет».

— Ну, голубчик, а теперь за дело! — сказал пан Вацек. С вертикальной доски над рельсами снял черную тряпку.

— Да, пан Вацек!

— Ну, ну, голубчик, не называй меня паном Вацеком, товарищ, понимаешь, девочка, товарищ.

— Да, пан Вацек, то есть товарищ.

Вацек улыбнулся и тотчас снова стал серьезным.

— А тебя зовут Мирка, да? Так я тебя и буду звать Миркой. Ну, а теперь за работу, девочка. Ты будешь вот сюда ставить фотографии, точно одну за другой по номерам, и назовешь указанный размер, а я ее буду фотографировать. Тебе понятно, голубчик?

Они принялись за работу. Товарищ Вацек почти не разговаривал. Улыбался и только время от времени чертыхался, когда у него на экране появлялась плохая фотография.

— Ужасная работа! И это называется фотография! И это они хотят репродуцировать. Я бы этому парню обломал руки и аппарат выбросил во Влтаву…

Мирка виновато улыбалась.

«Я тут ни при чем, подождите, вот когда я буду фотографировать, тогда увидите!»

Мирка все равно не понимает, почему фотографию нужно снова фотографировать, разве нельзя ее сразу отпечатать?

Она закрепила пружинами на экране очередную фотографию, ей она понравилась.

— Кто это делал? Кто это делал? — заинтересовался товарищ Вацек. От восторга у него расширились глаза.

— Я ведь… Я не знаю, товарищ Вацек.

— Так, душенька, посмотри сзади на печать. Это скорее всего Прошек или Гаек, вот это мне нравится…

Мирка сняла фотографию и посмотрела. «Йозеф Прошек», — прочитала она.

— Разве я этого не говорил, девочка? Сразу видно, что Прошек. Поставь его на место.

Мирка была довольна, что у нее такой же вкус, как у товарища Вацека, и главное потому, что товарищ Вацек тоже был доволен этим.

Она вставляла все новые и новые фотографии. Иногда пан Вацек недовольно вертел головой: «Девочка, девочка, это мне не нравится», но Мирка уже знала, что это относится не к ней. Вдруг он произнес:

— Да, голубчик, больше мы уже не успеем, жаль.

— Как так? Почему? — удивилась Мирка. — Ведь тут и осталось-то всего ничего.