Детская книга для девочек - Му Глория - Страница 67

Рассказал о какой-то собаке, о бомже, который попросил его купить чекушку, о суперпризе в уличной лотерее — в общем, по сравнению с этим враньем предыдущее, о голландском родственнике, выглядело просто безупречной правдой.

Папа даже покраснел (ему всегда было стыдно смотреть, как кто-то выставляет себя дураком) и сказал:

— Не ожидал от тебя такой бессовестной, а главное, нелепой лжи!

Зато мама вдруг пришла в себя и сказала абсолютно нормальным, энергичным голосом:

— А знаешь, Ника, ведь он говорит правду!

Эраська слегка ожил и посмотрел на маму с надеждой. Папа же посмотрел на маму снисходительно. Ох, бедный папа!

— И не надо на меня смотреть, как беременный жираф на мясника! — рявкнула мама. — Я все-таки журналист, всякого повидала. Именно такой бред и происходит на самом деле, а вот врут обычно по шаблону.

Мама поманила к себе Эраську, и тот нехотя подошел, сел рядом. Ну да, типа, он уже взрослый и не нуждается во всяких телячьих нежностях. Мама, конечно, не стала обращать внимания на эту ерунду, обняла Эраську, еще минутку подумала и решительно заявила:

— Не тряситесь, цыплятки. Все разрулим. Значит, так. Ника, ты завтра отвезешь Гелю в лицей и скажешь, что у нее болел живот, ты оставил ее дома, а мне позвонить забыл…

— Я не стану лгать! — возмутился папа. — Она прогуляла, неважно, по каким причинам, и должна за это ответить!

— Гелька прогуляла школу?! — Эраська ошалело уставился на сестру.

— Подумаешь! А сам? Трудный подросток, блин! — прошипела она в ответ.

— Дети, заткнитесь, — устало сказала мама. Потом с сочувствием посмотрела на папу: — Ладно, Ника, забей. Я лучше сама. Сперва отвезу Гелю, потом поеду, вставлю пистон этим недоумкам из Ластиковой школы.

— Директор у нас ничего, — боязливо сказал Эраська, — его жалко… Вот завуч — крыса…

— Оба получат. — Мама была непреклонна. — Не разобравшись, выставили ребенка из школы, ты целый день шатался неизвестно где, а мне позвонили только сейчас! Да с тобой что угодно могло произойти за это время! Уроды! Нет, я еще и школьного психолога порву до кучи! Есть у вас школьный психолог?

— Есть, — сдал беднягу Эраська.

— Ну, теперь сам лечиться будет, — пообещала мама. — И все, дело закрыто. Быстро мыть руки и обедать, а то я вас всех пущу на фарш для перцев. Задолбали со своим ранним пубертатом и… — Тут мама посмотрела на папу, смягчилась: — Ника, не бери в голову. Ну, не умеешь ты врать, так должен быть в семье хоть один порядочный человек. Как вишенка на торте, да?

Глава 3

После обеда Геля быстренько убралась к себе, переоделась в свой любимый домашний костюмчик (его бабушка подарила, бархатный, мягкий-премягкий, а к капюшону курточки пришиты длинные заячьи уши; папа называл его чудовищной пошляндией, только много ли он понимает в хороших вещах?), натянула капюшон и свернулась на кровати калачиком.

Собиралась поплакать, но ненадолго отвлеклась на прелести современной одежды — до чего же удобно, мммм! Вот о чем она ни минуточки не скучала, так это об унылых платьях и кошмарном белье начала двадцатого века.

Мама вошла тихо, как кошка, не постучалась, не скрипнула дверью. Присела на кровать рядом с Гелей:

— Плачет мой зайчик?

— Я не зайчик. Я ослица. — Дочь сердито вытерла слезы, кстати, свесившимся с капюшона тряпичным ухом. — А ты разве не спешишь на работу?

— Никуда я не спешу, — покачала головой мама. — Предупредила, чтоб сегодня не ждали. Хочешь, поговорим?

— Да! — с готовностью кивнула Геля.

Слезы высохли. Вот ведь ослица, иначе и не скажешь! Мама наверняка в курсе — и о Поле Рындиной, и о… Да мало ли о ком еще!

— Мама, помнишь, ты мне рассказывала о прабабушке? Ну, о том случае, когда она упала, ударилась головой… Помнишь?

— Ты хочешь поговорить о прабабушке? — удивилась Алтын Фархатовна. — Я думала, что…

— О прабабушке, — твердо ответила Геля. — А то папа все уши прожжужал об истории рода Фандориных. А о твоей семье я почти ничего не знаю. Это нечестно. И вообще… Давай фотки посмотрим, и ты мне расскажешь…

— Давай, — мама хмыкнула и сползла с кровати, — сейчас альбом принесу.

Сердце у Гели колотилось быстро-быстро. «Значит, так. Поля Рындина треснулась головой два раза. С первым все понятно. А вот со вторым… Как она попала домой? Надо осторожно расспросить маму… Вдруг? Ну, а вдруг?»

Алтын Фархатовна вернулась, сгрузила дочери на колени большой потертый плюшевый альбом, ноутбук и обувную коробку.

— Хотела мамуле сюрприз сделать, — объяснила она, — отсканить фотки, поправить кое-что в фотошопе. А то некоторые уже совсем потрескались, чуть не разваливаются от старости… — Алтын Фархатовна открыла коробку, но там лежали не фотографии, а целая куча шоколадных батончиков и всяких конфет.

— Откуда дровишки? — удивилась Геля.

— Ластик под кроватью прятал. А я нашла. — Мама с разбойничьей улыбкой взяла из коробки самый большой батончик и вручила Геле. — Пришлось реквизировать.

— Ну да. От сладкого ужасно зубы портятся, — лицемерно поддакнула девочка, разом отхватывая чуть не половину шоколадки и жмурясь от удовольствия. — Мам, фотефь куфочек? Офень фкуфно!

— Угу. — Мама рассеянно откусила от батончика, перелистывая альбом. — Так о чем ты? Ах да. Как бабушка Поля дважды стукнулась головой. Романтическая история…

— Что же романтического в сотрясении мозга? — Геля потянулась за следующей конфетой.

— Разве я тебе не рассказывала? В первый раз бабушке просто отшибло память. Три месяца ходила сама не своя, как лунатик. Но вторая травма вправила ей мозги обратно и подарила любовь всей жизни…

— Что? — Геля чуть не подавилась братской шоколадиной. — Как — любовь? Какую еще любовь?!

— Ну как же ты не помнишь? А, нет, это я все перепутала… Мне бабушка в детстве часто рассказывала, а тебе-то откуда… — Мама перелистнула еще одну страницу, улыбнулась. — Как бабушка получила вторую травму, никто не знает. Ее принес домой уличный мальчишка Игнат. Сказал — нашел на улице, без сознания. Мальчику, понятное дело, все были очень благодарны, предложили остаться…

— Остаться… — эхом повторила Геля.

— Ну да. Я же говорю — уличный мальчишка, вроде беспризорника. В семье его все полюбили — он так ухаживал за бабушкой, ни на минуту от нее не отходил. Бабушка, ну, то есть тогда еще девочка Поля, наконец очнулась, правда, мальчика не узнала — она вообще ничего не помнила о событиях последних трех месяцев. Лишь то, как упала в первый раз. Но привыкла к своему спасителю, и они никогда больше не разлучались…

— И что дальше? — тихо спросила Геля.

— Ну ты даешь! — Мама покачала головой. — У бабушки… то есть твоей бабушки какое отчество?

— Иг-натьевна, — икнула Геля. — Игнатьевна! — вырвала у мамы из рук альбом и уставилась на фотографию — не очень старинную, где все сидели смирно, как куклы, а попроще — черно-белую карточку, с которой смотрел, оскалившись в нагловатой, бесшабашной улыбке чумазый дядька в свитере грубой вязки с драным воротом.

— Это он? Он? — жадно спросила она, не отрывая взгляда от фотки.

— Он, конечно. Ты же сто раз видела…

— Не помню. — Геля покачала головой.

Не узнала. Ни за что бы не узнала. На черно-белом снимке желтые волчьи глаза выглядели светлыми, почти белыми, как у собаки хаски. Хотя улыбка… И прядь волос падает на лоб, как у Джонни Деппа…

— Он начал учиться, собирался в университет поступать, — продолжала мама. — Иногда приставал к бабушке с непонятными вопросами… Все не верил, что она ничего не помнит.

— И что, поступил?